Роман Злотников Генерал-Адмирал

В глазах Чичагова и Пироцкого появилось недоумение. Дело в том, что гидроэлектростанций в этом мире еще не было. Вообще. Нигде.

— Господа, — остановил я готовые сорваться с уст обоих вопросы. — Все объяснения потом. Я вам озвучил свои планы, а конкретно мы будем разговаривать чуть позже. Так что я вас более не задерживаю.

А к вечеру я понял, как мне не хватает Каца. Несмотря на то что я задействовал двух его помощников — тоже были ребята не промах, — да еще и вызвал троих расчетчиков с арифмометрами, нужная цифра все никак не вытанцовывалась. Ибо я хотел сразу начать тянуть железнодорожные ветки к Экибастузу, Джезказгану и Альметьеву. И сразу закладывать медеплавильное производство, нефтедобычу и нефтехимию. А это требовало бюджета почти в одиннадцать миллионов рублей в первый же год. У меня же, даже после резкого взлета моего кредитного рейтинга на внутреннем и международном рынке, связанного с трансваальским золотом, после всех затрат на трансваальские проекты выходило не более девяти, максимум десяти миллионов. Да и они пока, до разрешения проблемы с Англией, были призрачными... Будь здесь Кац — он бы деньги нашел. Точно.

Следующие два месяца пролетели в заботах о предстоящей войне с Англией. Мои проекты как-то двигались без меня. Отчеты-то я по вечерам все-таки пытался просматривать, но ничего предпринимать по ним у меня времени не было, потому как для большинства решений требовалось выехать на место и разобраться более подробно, я же безвылазно сидел в Петербурге и покидал его только по делам флота. Так, в июле пришлось с эскадрой в составе первой линейной дивизии и кораблей охранения выдвинуться к Аландам и проторчать там почти неделю, грозно шевеля пушками в сторону вошедшей в Балтику эскадры англичан. Все ограничилось игрой нервов, но было страшно. Честно. Иначе же было нельзя. Я знал, что могу погибнуть в случае реального боя с английской эскадрой и что это поставит огромный и жирный крест на всех моих планах и на том будущем России, которого я хотел добиться. И прекрасно понимал, что мое присутствие в данном месте в данное время для флота бесполезно. Но я должен был так поступить. Ибо если я отсижусь на берегу, никакие мои преобразования во флоте не будут пользоваться популярностью, потому что для всех я так и останусь "испугавшимся флотоводцем". Так что я крутился как белка в колесе...

Зато флотскими проектами удалось заняться вплотную. Макаров наладил дела на опытовой станции достаточно неплохо. Единственное, что сделал я, — это состыковал отдел судовых двигателей и торпедный отдел. И там, и там активно трудились над турбинами, так на хрен запараллеливать работы? С остальным никаких поправок не потребовалось. Ну, на мой не слишком флотский взгляд. Проблема была только в том, что сам Макаров в преддверии войны с Англией отчаянно рвался в бой: "Хоть миноноску дайте — но в действующем флоте!"

У Попова в Кронштадте по-прежнему было глухо. Нет, он представил мне еще несколько приборов, в том числе и только что законченный им "электрический вибратор" (я едва не поперхнулся, услышав это название), изготовленный по образцу, предложенному немецким ученым, профессором физики университета в Карлсруэ Генрихом Герцем. Но ни о какой радиосвязи и речи не шло. Неужто я его все-таки сбил?..

Слегка отчаявшись, я попытался хоть как-то подтолкнуть Александра Степановича в нужном направлении. Улучил момент и, поднеся руку к работавшему "вибратору", некоторое время наблюдал за волосками на ней, то придвигая ближе, то удаляя. Попов смотрел на мои манипуляции со снисходительным интересом.

— Вот ведь как, — удивленно произнес я. — Вроде бы и не касаюсь этого вашего "вибратора", а волоски на руке все одно дыбом встают. Интересно, интересно... А можно его сделать чуть пошибче? Чтобы волосы на большем расстоянии так топорщило?

— Можно, но зачем? — изумился Попов.

— Ну, руку-то незачем, а вот придумать аппарат, который топорщило бы так же, как волоски, было бы славно. Только подальше, конечно, чем сейчас.

Попов недоуменно уставился на меня. Я пояснил:

— Так ведь можно с корабля на корабль сигналы в тумане передать или ночью, когда фонари включать нежелательно. Скажем, противник рядом, а нам надобно скрытность сохранять...

И тут Александра Степановича, похоже, зацепило. Он вытянул руку и уставился на волоски, вставшие на ней торчком. Я молчал. Больше говорить ничего не буду — Попов должен считать, что до всего дошел сам, а то еще начнет тянуть меня в соавторы. Мне этого не надобно. У меня и так проблем выше крыши, чтобы еще и гениальным изобретателем в разных областях прослыть.

Морской полк разочаровал. Нет, он был уже сформирован и даже неплохо обучен, но до тех показателей, которые я поставил перед Рыльским, было ой как далеко. Пятидесятиверстный марш преодолели всего лишь шестьдесят процентов рядовых и унтеров и не более половины офицеров. Треть солдат вообще не умели плавать, а из тех, кто умел, выйти на дистанцию в милю ни один не рискнул. Отстрелялись также из рук вон плохо. Ножевого боя никто не знал, а пластунским худо-бедно владели человек пятнадцать, которых тренировал сам есаул Хряпов. Я три дня с каменным лицом гонял всех в хвост и гриву, затем устроил разнос офицерскому составу и дал еще полгода. После чего уехал в Петербург — продолжать подготовку к войне...

В конце августа ко мне приехал выпросившийся от начальства Мосин. Его стажировка закончилась, еще когда я только отправлялся в Трансвааль, и с того момента он успел много чего напридумывать. Мы целый вечер просидели с ним, обсуждая его изобретения, причем я не столько давал советы — откуда мне что знать в конструировании оружия? — сколько задавал... всего два вопроса: "А это не сломается в самый неподходящий момент?" и "А не шибко ли дорого это обойдется?". Впрочем, задавал не зря, потому что после них Сергей Иванович, как правило, резко замолкал и начинал яростно теребить бороду.

Единственная интервенция, которую я рискнул ему сделать, — это небольшой рисунок, набросанный мною после дифирамбов Мосина пулемету Максима, с коим он ознакомился, будучи в Англии. Мосин исчеркал множество листов своими проектами пулемета, построенными так же на принципе использования отдачи. Я долго его слушал, а затем взял листок и нарисовал... поршень паровой машины.

— Что это, Алексей Александрович? — недоуменно спросил Мосин.

— Вообще-то поршень паровой машины, — признался я.

Он пару минут разглядывал мой рисунок, как видно пытаясь понять, к чему бы это, затем осторожно спросил:

— Вы хотите, чтобы я занялся усовершенствованием паровой машины?

— Ну что вы, Сергей Иванович, — рассмеялся я, — упаси боже! Просто, когда вы мне рассказывали об использовании отдачи для перезаряжания оружия, я вдруг подумал: то, что творится в стволе ружья при выстреле, очень напоминает то, что происходит в цилиндре паровой машины. А там использование образующейся энергии идет несколько по-другому.

Мосин еще некоторое время подумал и качнул головой:

— Да, я вас понимаю, но в стволе роль поршня играет пуля, которая и исполняет свою работу, улетая к цели, и никакой более поршень в ствол ружья не засу... — Он уставился на меня, похоже оторопев от какой-то пришедшей ему в голову мысли.

Я молчал. А Мосин спустя несколько секунд схватил мой листок, торопливо нарисовал над поршнем и цилиндром ствол и вылетающую из него пулю, а затем двумя яростными движениями соединил поршень и ствол схематической трубкой.

— Господи, — прошептал он, — как интересно-то...

Так что я проводил его полным новых идей и проектов.

Несколько раз встречался с племянником, но на бегу. Николай во всей этой суете чувствовал себя потерянным, однако досаждать мне не решался — видел, что я весь в мыле.

А в середине сентября меня вызвал государь и мрачно сунул мне бланк правительственной телеграммы:

— Вот, читай. Граф Розбери, похоже, по твоей милости поста лишился. Это уже новый прислал, Норткот, который граф Иддесли.

Я молча прочитал телеграмму и вернул брату. Если отставить всякие словесные кружева, англичане осведомлялись, какого черта эти русские встали в позу и не пора ли окатить себя бадьей холодной воды и сесть за стол переговоров, чтобы обсудить все возникшие разногласия.

— В Лондон поедешь, — отрезал брат. — Сам кашу заварил — сам и расхлебывай.

Глава 3

В Санкт-Петербург я вернулся в феврале. И не один. Сопровождали меня Пироцкий, которого я командировал в САСШ к Эдисону, самому разрекламированному электрику мира, на переговоры о производстве и закупке динамо-машин для будущей гидроэлектрической станции, а также привезенный им с собой молодой американский инженер и, как он говорил, изобретатель в области электричества, сербского происхождения по имени (представьте, как я охренел) Никола Тесла!

Тесла, оказывается, перед эмиграцией в САСШ собирался поехать на работу в Россию, поскольку был очень впечатлен русской электротехнической школой и работами таких ученых, как Яблочков, Лачинов, Чиколев. Но один из администраторов Континентальной компании Эдисона в Париже, в которой он работал в то время, Чарлз Бечлор, относившийся к нему хорошо, что Никола очень ценил, уговорил его ехать в САСШ. Он поехал. И хлебнул там полной мерой. После того как Тесла устроился в компанию Эдисона и проявил себя, тот пообещал ему пятьдесят тысяч долларов, если молодой сотрудник усовершенствует его генераторы постоянного тока. Тесла воодушевленно принялся за работу и добился впечатляющих успехов. А Эдисон его кинул, да еще и посмеялся, заявив, что этот эмигрант плохо понимает американский юмор. Оскорбленный Тесла уволился из компании Эдисона. Но его тут же нашли новые работодатели и предложили создать свою компанию, занимающуюся становившимся все более модным электрическим освещением. Тесла, который еще при работе над заданием Эдисона понял, что более технологично будет использовать не постоянный, а переменный ток, предложил партнерам сразу начать двигаться в этом направлении. Однако те все еще пребывали в благоговении перед гением Эдисона, яро пропагандировавшего постоянный ток, и потому идеи молодого эмигранта их не заинтересовали. Они предложили Тесле не витать в облаках, а заняться делом и разработать проект дуговой лампы для уличного освещения — за солидное вознаграждение. Через год он представил результат. Но обещанных за работу денег снова так и не увидел. Вместо денег ему предложили долю в фирме, созданной для эксплуатации этой лампы... Вторым обманом подряд Тесла оказался сыт по горло и, узнав, что к Эдисону прибыл русский с намерением сделать крупный заказ на электрогенераторы, решил вернуться к первоначальной идее — уехать в Россию. Америка его больше не привлекала. Тесла нашел Пироцкого в гостинице, с жаром выступил перед ним, уговаривая даже не связываться с постоянным током и поручить ему разработку новых генераторов. И смог его кое в чем убедить. Пироцкий сказал, что всего лишь послан с поручением и принять самостоятельное решение не может, однако свяжется со своим работодателем и предложит ему выслушать аргументы Теслы. Я же, услышав фамилию соискателя, велел бросать все дела и мчаться ко мне...

Тесла появился у меня в Лондоне вместе с Пироцким, когда переговоры с англичанами подходили к концу. Англичане "заставили" нас отказаться от заключения договора с Трансваалем и вообще от каких бы то ни было официальных сношений с этим государством. Более того, мы торжественно пообещали, что ни один русский солдат и ни одно русское официальное лицо никогда не переступит границы этого государства. Мои же предприятия там решено было считать частным делом частного лица (ну не дошла еще до них информация, какой масштаб имеют там мои предприятия), и было условлено, что, как только я пересекаю границы Трансвааля, тут же становлюсь этим самым частным лицом, не имеющим права общаться с правительством данного государства как представитель Российской империи. Впрочем, и государством именовать Трансвааль англичане не желали категорически и настаивали на формулировке "голландскоговорящий анклав", имея в виду активно создаваемый ими Южноафриканский союз. Но тут я припомнил им Лондонскую конвенцию 1884 года, на которую они сами все время ссылались. Там Трансвааль именовался государством и никакой ссылки на ограничение его суверенитета или на английский сюзеренитет над ним не было. Ну, кроме обязательства Трансвааля не заключать соглашений с иностранными державами без утверждения британским правительством. Именно на это обязательство англичане и напирали. Я же резонно отвечал, что Россию совершенно не касаются обязательства, которые она на себя не принимала, а никаких обязательств не заключать договор с Трансваалем со стороны Российской империи я не припомню. Между тем англичане выдвинули требования именно Российской империи. Причем в оскорбительно ультимативной форме и угрожая войной... Короче, поскольку присутствовало обоюдное желание, договор, исчерпывающий конфликт, был подписан. И хотя со стороны казалось, что англичане нас нагнули, я-то знал, что на самом деле это было не так. Скорее мы нагнули их. Поскольку англичане были вынуждены скрипя зубами выступить перед нами гарантами независимости Трансвааля. Что ж, возможно, Англо-бурской войны удастся избежать и я смогу заниматься добычей золота дольше отведенных мною же для себя десяти с небольшим лет...

Пироцкий и Тесла прожили в снятом для меня нашим послом особняке почти неделю, прежде чем я смог уделить обоим внимание. Впрочем, я попытался сразу расположить молодого серба к себе, вручив ему сто пятьдесят рублей "в компенсацию беспокойства". Дело в том, что у меня уже в первые дни пребывания в этом мире возникла мысль перетянуть в Россию — работать на меня — кое-каких известных ученых и изобретателей. Но когда Канареев и Курилицин по моей просьбе начали прорабатывать этот вопрос, выяснилось, что с теми, кто уже был достаточно известен (например, Сименс, Эдисон, Пастер), номер пройдет вряд ли — у них уже есть дело, деньги, имя, что дает им полную независимость. Те, кто теоретически мог согласиться, потребовали бы за это о-о-очень большие деньги (ведь ехать надо будет в дикую Азию), отбыли бы здесь год-два, а потом вернулись к себе, и все последующие открытия наших ученых объяснялись бы тем, что у этих русских ажно год или полтора проживал сам Имярек, вот, мол, и смог их, азиатов, кое-чему научить. С теми же, кто еще известен не был, не стоило и заморачиваться. Талант-то у них, конечно, есть, но без определенного опыта, полученного этими людьми в процессе их жизни, не факт, что он раскроется. Нет, конечно, в жизни каждого человека есть некий период, так сказать "разрез", когда он уже кое-что знает и умеет, но еще стоит не слишком дорого и готов стронуться с места, если чувствует большие перспективы. А у некоторых таких периодов несколько. И вот в эти периоды их и нужно брать. Но отслеживать жизнь десятков людей и ловить момент... мне никаких кадров не хватит. Так что пусть все идет своим чередом. Нет, сеть агентов в европейских странах я давно начал формировать. И в пяти из них такие сети уже были — в Англии, Франции, Германии, Голландии и Бельгии (в двух последних они работали вполне легально). И задача следить за даровитой молодежью им была поставлена в числе прочих. Но во-первых, они отслеживали таланты во всех областях — не только в науке, технике, медицине, но и в журналистике, и в юридическом деле. Согласитесь, в случае какой-либо конфронтации ловкие манипуляторы общественным мнением и юристы, способные ввергнуть газеты, выражающие невыгодную тебе точку зрения, в кошмарные судебные разбирательства, могут прийтись очень кстати. А во-вторых, в приоритете у этих агентов был промышленный шпионаж. Тем более что в это время заниматься им было одно удовольствие. Ну не принято здесь было хранить секреты — наоборот, едва кто-то разрабатывал какую-нибудь новинку, тут же бежал представлять ее на региональной, общенациональной или очередной всемирной выставке, где с удовольствием заключал контракты на поставку своей технологии в любую страну. Открытость существовала и в частной жизни. Скажем, инженер из компании Круппа вполне себе спокойно мог поделиться тонкостями свежеразработанной технологии со своим приятелем за чашечкой кофе.