Когда ушкуи подошли к крепости, на небе светила луна, она плавала между тяжеловесных туч круглой льдиной на реке посреди кучи мусора, высвечивая голубыми лучами зубцы на стенах и башнях городка. Вятка принял решение вывести поезд из стремнины, ходко несущей груженые лодки, и подплыть ближе к берегу, чтобы не проморгать пристань рядом с проездной башней. К подобному действию его подтолкнул опыт, полученный перед бобровой плотиной и сразу за нею, когда только чудо вырвало ушкуи из цепких воронок. Кто-то из гребцов издал громкое восклицание, не в силах удержать радости возвращения, в середине поезда сверкнул огонек, должный упредить защитников крепости о конце похода. Вятка не успел оборвать радость дружинников, как на берегу заметались скорые тени всадников, над ними вспыхнуло пламя факелов, осветившее горбатые фигуры и побежавшее отблесками по прибрежной воде. И тут-же десятки стрел зашумели оперением над головами охотников, а некоторые из них воткнулись в борта ушкуев.
— Прикрыть гребцов щитами, — приказал воевода поезда дружинникам, не сидевшим на веслах, он с тревогой оглянулся на лодки, шедшие следом. — Не отвечать ворогу на обстрел, пока не подойдем под самые стены.
Гребцы навалились на весла, стремясь побыстрее пройти опасное расстояние и встать под защиту родных башен с лучниками на навершии стен. Уже видно было, как на пряслах и в заборолах возникло шевеление, там тоже запалили факелы и начали нацеливать арбалеты с толстыми болтами на отряды нехристей, метавшихся по берегу. Наверное, стражники поняли, что это возвращается с ловитвы Вятка со своими ратниками, но расстояние до поганых было еще велико. А ордынские стрелы втыкались в воду все ближе и все реже случался у них перелет, скоро деревянные щиты в руках воев, покрытые толстыми кожами, потяжелели от веса тростниковых и камышовых палок с острыми наконечниками, принуждая обламывать их руками. Кто-то из раненных вскрикнул, кто-то громко охнул, некоторые из гребцов схватились за луки, но Вятка продолжал упорно молчать, не давая команды на ответную стрельбу. Он понимал, что поезд можно взять голыми руками, стоит только ордынцам пристреляться, а потом завернуть в воду с полсотни всадников с саблями и арканами, чтобы одни отвлекали внимание обороняющихся, а другие накинули волосяные петли на носы и потянули лодки к берегу.
— Весел не бросать, — громко крикнул он, поняв, что скрываться стало бесполезно. — Пригнитесь за бортами и гребите к проездной башне что есть мочи.
Гребцы наклонили головы и дружно навалились на весла, за кормой вспенилась вода, казалось, деревья и льдины, плывущие по течению, остановили свой бег и начали отходить назад. Прибавили ход ушкуи, шедшие следом, по бокам у них возникали в лунном свете белые всплески, которые множились светляками в лесу. Если бы можно было отойти от берега и снова отдаться стремнине, Вятка поступил бы так не задумываясь, но он помнил, как мощно потащило их к плотине и с каким трудом вырвал он ушкуй из водоворота. Если бы потом потребовалось вернуться обратно, этого бы сделать уже не удалось — груженные припасом лодки просели в воду почти до краев бортов, превратившись в островки сплавного леса. Оставалось одно, упорно пробиваться к стенам крепости, выраставшим черными изгибами на фоне посветлевшего неба. Но ордынцы тоже догадались, что к Козельску стремятся проплыть на ушкуях либо подмога из других городов, либо защитники решили пополнить припасы из кладовых, спрятанных в потайных местах, которые они не могут отыскать. К всадникам на берегу прибавились новые орды, оттуда понеслись гортанные крики некоторые из нехристей подвели коней к воде, намереваясь пуститься вплавь. Тучи стрел сыпались со всех сторон, особенно опасными были пущенные навесом и падающие в середину лодки, от которых не было спасения.
— Всем укрыться за щитами, — надрывал голос Вятка сквозь беспрерывное визжание стрел и дротиков, в его щит и кольчугу их ударилось не один десяток. Он подбодрил гребцов. — Наддай, вятичи, индо поганые почуют нашу слабость.
— Мы почти на пороге дома! — поддержал его кто-то из дружинников. — Вота, уже можно разглядеть, что и моя выперлась на стену, давно ее не видали.
Среди ратников пробежал легкий смешок, шутка придала силы, рукоятки весел выгнулись, они затрещали, едва не разлетаясь пополам, а воевода поезда не давал никому расслабиться. Он кинулся на корму и вгляделся в силуэты позади, скользящие по поверхности воды, их было не больше пяти, а конец каравана поглощал темно-синий туман. Если бы ордынцы надумали сунуться в воду, сдержать напор было бы некому, весь берег был заполнен ими, и конца полкам не было видно. И вдруг Вятка понял, что мунгальская сила сосредоточила основной удар на передних лодках, стремясь перебить на них ратников и захватить добычу, пока она не проскользнула под защиту стен города. А задние ушкуи еще не были ими атакованы, даже на четвертом и пятом судне гребцы не прикрывались щитами. Он вскочил и закричал во весь голос:
— Темрю-ук, Охри-им, Проку-уда-а! Цельтесь из луков по поганым, отвлекайте их на себя!
Вятка, поджав ноги, камнем упал на дно, заваленное рогожами с зерном, над ним почти мгновенно просвистела стая стрел, за ней вдогонку пустилась вторая. Он приподнял голову и прислушался, по речной глади разнесся зычный бас Темрюка, повторенный эхом многократно:
— Вятка-а, задумка красная-а! — и через паузу прилетел конец ответа. — Пущай Латына ворота ладит, иначе мы упремся в детинец!..
Воевода поезда довольно хмыкнул и хотел уже перебраться на свое место на носу лодки, когда вдруг услышал, что визгливые крики ордынцев заметно ослабли, а непрерывный свист стрел почти прекратился. Он насторожился, прислушиваясь к шуму воды за просмоленными досками, готовясь к самому худшему, положив руку на яблоко меча, осторожно выглянул из-за высокого борта. Черный вал нехристей замедлил бег по берегу, множество факелов начали сшибаться в стаю, будто кто-то невидимый приказал развести из них жаркий костер. Вятка поджал губы, не зная, радоваться ему или огорчаться, и вдруг увидел, что от крепостных стен отделилась черная тень, она летуче запласталась по лугу, быстро сближаясь с ордынцами. Он понял, что защитники крепости решили открыть ворота, выходящие на напольную сторону, выпуская большой отряд дружинников с мечами и копьями, оседлавших мунгальских коней. В груди у него полыхнуло чувство радости, он бросился на середину ушкуя и зарычал:
— Козляне, вздымай луки, поможем нашим братьям меткими выстрелами!
Ратники словно ждали этого призыва, они отбросили весла и щиты и вскинули тугие луки, с тетив сорвались первые стрелы, понеслись к плотной стене из ордынцев, готовившихся отразить удар защитников крепости. Шаткую тишину просверлили сулицы, пущенные с лодок, идущих следом, они впивались в спины мунгал, внося в их ряды смятение. Скоро визги отдельных нехристей перешли в заполошный крик, часть ордынцев завернула снова к берегу, а другая помчалась навстречу атакующим их козлянам. И это действие стало ошибкой ордынских военачальников, потому что вятичам в ближнем бою равных не было, они не только умели рубиться мечами, но успевали достать противника острыми ножами, которые всегда были при них. Бой вспыхнул недалеко от берега, он сверкнул яркой полосой, как сшибаются две грозовые тучи, заставив множество факелов взметнуться сплошным пламенем над головами воинов. И стал затухать, будто сбитый крупными каплями дождя, застучавшими по земле. Это поскакали от защитников в глубину поля отборные полки поганых, получившие мощный ответ. За ними устремились ордынцы, надумавшие расстрелять охотников, в спину им ударила туча стрел с ушкуев Вятки, и редко какая из них не нашла цели.
Глава девятая.
Кадыр остановил коня в стороне от дороги и поигрывая плеткой наблюдал, как сотни из его тысячи пропадают одна за другой в зарослях кустарника, поднявшегося перед лесом. Впереди со своей сотней ехал Джамал, друг и соплеменник, с которым они выросли в одном ауле, замыкала отряд сотня Рамазана, абрека из одного из кавказских племен, заросшего черным волосом не хуже араба из далеких и знойных пустынь, за которыми возносились в небо пирамиды египетских фараонов. О них среди кипчаков ходило много легенд, как о садах Семирамиды, которых никто никогда не видел. Много на земле было чудес, открытых купцами, странниками и завоевателями, подобными Искендеру Двурогому или Аттиле, разграбившему Рим, к ним с уважением относился сам священный Потрясатель Вселенной, имя которого нельзя было произносить вслух, ушедший, как два предыдущих полководца, в иной мир. Но еще больше чудес было скрыто от человеческих глаз глубокими морями, высокими горами и непроходимыми лесами. В стране урусутов большую площадь земли покрывали эти леса, встававшие сейчас перед Кадыром сплошной черной стеной, конца которой не было видно, в них крылось немало такого, чего не было у него на родине. Дорогу прямо под копытами лошадей могли перебежать непуганные стада диких свиней или оленей, или лось с ветвистыми рогами ломился сквозь заросли кустов, на которых висели вкусные орехи или красные гроздья ягод, очень сочных на морозе. Часто в поисках поживы забредали на временные уртоны войска огромные медведи, вокруг юрт ходили кругами волки и лисы, в реках плавали бобры и куницы с выдрами, в них так-же было много рыбы. Но это мясное лакомство и пушное изобилие не давалось в руки — ныряло в воды или убегало в леса, а лес для ордынца таил в себе кроме чудес множество опасностей. Вот почему в отрядах, уходивших на охоту или в разведку, было не меньше полусотни воинов, по этой же причине Кадыр отправился искать таинственные амбары крепости Козелеск, заполненные зерном и мясными припасами, с тысячью сипаев, добровольно примкнувших к татаро-монгольской орде. Купцы, которые закупали у булгар и арабов имбирь, перец, гвоздику, изюм, сушеные фрукты, у китайцев шелк, парчу, порох, китайский огонь, и ехали менять товар в урусутские земли на мед, воск, меха, шерсть, щетину, смолу, деготь, кожи, сало, кудель, а у галлов и германцев на добротное сукно, оружие и железо, на рейнское вино с изделиями из драгоценных металлов с камнями, на предметы из меди, оловянные и стеклянные тарелки и кружки, и даже на свинец и краски, эти купцы рассказывали про урусутов много интересного. Они называли северо-западные народы самыми просвещенными, учившими детей разным наукам в кельях при монастырях и в княжьих хоромах, и самыми чистыми из всех, посещающих купальни не реже одного дня в неделю. Они восторгались крепостью тел мужчин и красотой урусутских женщин с белой кожей и с соломенными волосами. Сведения подтвердились, как только орда навалилась огромным телом дракона о трех головах на страны, оказавшиеся беззащитными, как большинство азиатских ханств и китайских провинций, перед напором бесчисленных смуглых черноволосых всадников с раскосыми или миндалевидными черными глазами, скачущих на низкорослых выносливых лошадях.
Кадыр окидывал внимательным взглядом сеидов в зеленых чалмах и с зелеными поясами, суннитов и шиитов в тюрбанах и в замысловатых головных уборах, в теплых халатах и разноцветых сапогах. Каждый предмет одежды мог рассказать многое о вере владельца с принадлежностью к определенной национальности. Но тысячника эти вопросы давно перестали интересовать, он мечтал об одном — вернуться домой на белом верблюде, тянущем за собой повозку, доверху набитую урусутским добром, чтобы провозгласить себя перед соплеменниками ханом и стать хозяином в собственном богатом улусе. Судьба была благосклонной к нему до того момента, пока орда не подкатила к стенам Козелеска, здесь Кадыр едва не потерял все, нажитое за время похода. Урусуты сумели вернуть повозку с награбленным добром, напав на обоз позади войска, а джихангир едва не лишил жизни за дурную весть, принесенную им в его шатер. Но теперь звезды вновь стали благоволить к нему, их расположение обещало не только повышение в звании, но и получение хорошего куша, должного оправдать все потери разом. Так истолковал монгольский шаман расположение бобов, которые он кинул перед тысячником на потертый ковер, об этом же спел ему улигерчи, когда левое крыло орды стало уртоном под стенами крепости. Первая часть предсказаний сбылась, за исполнением второй части бывший сотник, а теперь тысячник, повел воинов сам.
Узкая дорога среди голых и мокрых деревьев не давала Кадыру возможности развернуть сотни так, чтобы обеспечить их безопасность со всех сторон, отряд растянулся на несколько полетов стрелы, уязвимый отовсюду. Оставалось надеяться лишь на собачий нюх разведчиков, рыскавших в лесных дебрях и по берегу реки, не спешащей входить в берега. Заканчивалась пятая неделя осады Козелеска, не принесшая заметных результатов, крепость по прежнему можно было атаковать только с южной стороны, выходящей воротами в половецкие степи, а с трех других она была защищена полыми водами, подмявшими под себя не только русла нескольких рек вокруг нее, но и затопивших луга и часть леса. По этой причине Кадыр со своей тысячей не сумел показать Ослепительному, а с ним и Сиятельному, в подчинении которого находился, той удали, которую обещал продемонстрировать, если первый не отберет у него жизнь, а второй одарит званием тысячника. Он кидался на стены как барс, сам побывал на них, но закрепиться не сумел, воинов сбрасывали вниз не только урусутские ратники, но и женщины с детьми, вооруженные чаще рогатинами. И когда джихангир отдал приказ прекратить штурм и дождаться спада половодья, Гуюк-хан напомнил ему об обещании найти кладовые крепости, построенные Мстиславом Святославичем, врагом орды. Тысяча сипаев в разноцветных чалмах и одеждах немедленно отправилась на поиски, ими двигали те чувства, которые владели их военачальником, тарпаном, взлетевшим на глазах на вершину туга, которую всегда занимал шонхор — серый кречет с черным вороном в когтях. То, что обещали кипчакам татаро-монголы, становилось явью, и такие примеры могли двигать несметные орды в любых направлениях, сметая с пути любого противника.
Кадыр с трудом протиснулся сбоку отряда поближе к его голове, прикрыв глаза, закачался в седле, ожидая донесения от разведчиков, ушедших далеко вперед. Мысли его вертелись вокруг одного и того же события, должного произойти после взятия Козелеска — возвращения домой на белом верблюде, тянущем за собой огромную повозку с добром, за которой будет идти табун лошадей и стадо коров с козами и овцами. Не зря он возил в чувале железную тамгу, ее можно было нагреть на огне и поставить клеймо на боках домашних животных, захваченных в селениях урусутов, чтобы у них был новый хозяин. Тысячник не раз прикидывал, кого из девушек в ауле возьмет в жены, и кого он назначит старшей женой, а кто будет охтан-хатун — младшей. Она будет разводить огонь в дзаголме — круглой земляной печи, и выпекать в тандыре пресные лепешки, ловко приклеивая их к стенам, обмазанным глиной. А кто-то будет готовить ему вкусный плов, сочащийся от жира хусы — барана, приправленный зеленью, потому что джугара — кукурузная каша — за время войны порядком надоела, как шурпа-похлебка, как и хурут — сушеная творожная масса, взятая в поход в качестве сухого пайка. Бывший тысячник, ставший важным ханом, будет только руководить улусом, по вечерам играть в шатар — разновидность индийских шахмат, в которых главными фигурами были тигры и собаки, а пешками служили зайцы и петухи Это была жизнь, о которой мечтал каждый харакун в несметном войске Бату-хана, но не всем суждено было стать тысячниками.
