Свидетель Канона

— Мы не можем ждать милостей от биотварей. Создать элемент массы — наша задача!

Осакабе снова принимает серьезный вид:

— Сегодняшний кризис "неизвестного нового ядра" показал: на сеть можно целенаправлено влиять. Этому неизвестному ядру ведь как-то удалось. Я готовлю расчетные модели. Рицко-химэ меня проверит. Ученики собирают стартовый массив данных. Кстати, ты сбрось данные по астероидам, нам же придется их перенацеливать, когда потащим Ганимед на новое место.

— А беседовать с новенькой, чье ядро всю сеть перекосило, сама пойдешь? Или тоже ученика направишь?

Макие качает головой отрицательно:

— Вот расспросить новенькую я хочу попросить кого-нибудь поавторитетней. Хьюгу там, Киришиму. Идеально Фусо, Ямато, или Айову, они чисто калибром внушают... Хм, почтение. Но кто Ямато и кто я?

— Изо всех, тобой перечисленных, у меня лучше всего отношения с Киришимой. Она как раз на Земле. Думаю, ей и самой интересно. А пакет...

— Заметано, — соглашается Макие, снова воздевая изящную руку-лепесток:

— Пакет я ей сейчас подготовлю... Отрицательную массу легко разогнать до какой угодно скорости, хоть сверхсветовой, и теория Эйнштейна этого не воспрещает. Вот когда мы действительно выйдем в пространство. Как там говорил Комиссар? И на Марсе будут яблони цвести!

* * *

Яблони на Марсе цветут феерически, куда там той сакуре.

Начать с того, что самих яблонь всего четыре на Марсе. Где растут, каждый знает: угол Бредбэри и Натариса, пятьсот шагов от станции гиперпетли. Каждый марсианин (старожилы козыряют, называя себя: "маринер") каждый год проходит эти пятьсот шагов и знает коротенькую улочку наизусть. На Земле, в Париже, есть стародревняя коротенькая улица "Кота-рыболова", считающаяся первой улицей города. Здесь тоже улица Темного Кота: говорят, что в дни цветения яблонь можно заметить и самого кота. Темный гибкий силуэт мелькает на крыше или вдоль стены, но всегда на границе видимости, на краю поля зрения, и всегда то ли видел, то ли померещилось. Ни в коем случае нельзя смотреть на него прямо, паче того, протягивать руки, соблазнять рыбой или звать. Обидится, уйдет — и жди потом продолжения невесть сколько!

Смотри вон, как яблони цветут, разве ты не за этим приперся с другой стороны Марса?

Снежно-белое облако на пыльно-рыжем дыхании неба, на голубовато-зеленой стали модулей, на радужных переливах моноуглеродной пленки: купол тоньше лепестка, прочнее алмаза.

Так-то на Марсе растений уже хватает. Не то, что в четыре тысячи сто девятнадцатом, когда вокруг одни псевдобионты ветром носились, прорастая что в трещинах древней земли Арейской, что в легких, если сдуру снимешь маску... Уже низменность Эллада заросла плотно, уже даже на просторах Аргира неразрывен сине-зеленый ковер, уже поговаривают о пуске воды в котловину Элизия — ведь, похоже, миллиарды лет назад, именно там плескалось марсианское море размахом во все северное полушарие Красной Планеты... Впрочем, тогда, в Гесперийскую Эру, цвет Марса мало чем отличался от синей и зеленой Земли.

На углу Натариса и Бредбэри четыре земные яблони. Без генной коррекции, без адаптации, выросшие из огрызка бортового пайка... На честь владения этим пайком теперь претендует столько народу, сколько тогда всех людей не крутилось на орбите Марса.

Как выросли?

Смотритель знает.

Здесь Марс! Здесь для того, чтобы выросло всего лишь дерево, нужны постоянные усилия мастера-биолога, нужно чуткое внимание врача, вся справочная мощь Сети, весь опыт многих тысячелетий агротехники.

Смотритель обитает рядом, в стандартной ячейке эпохи Освоения. Говорят, что и возрастом он с ту ячейку, но, понятно, брешут. Ни генная коррекция (люди не яблони, люди на Марсе без генмода не выживают), ни частичная киборгизация не позволяют человеку столько прожить. Скорее всего, Смотритель — аугмент, сращенное с человеком ядро Тумана. Просто на Марсе, в отличие от Земли, задавать вопросы о происхождении физического тела непристойно. Подобно староземельской Америке, стране эмигрантов, Марс вотчина пост-людей. Тут важно, как ты себя ведешь, что делаешь, чем прославлен — этакий палеолит нового уровня, очередной виток исторической спирали — а от кого произошел, и сколько у тебя титана в позвонках, дело десятое. Потомство все равно по генной карте конструируют, и от родителей в детях ни грамма плоти, разве только дух.

Вот Смотритель выходит навстречу очередной горстке паломников и поднимает руку в приветствии-предостережении, и люди... Несмотря на все стальные-квантовые потроха, люди! — послушно замирают перед низеньким бортиком.

Шестнадцать шагов по ржавой почве, затем четыре деревца, а вокруг лепестки белой метелью, а надо всем этим, за невесомой пленкой гигакупола, рыжее неземное небо. Надо всею Элладой, над всеми двумя тысячами километров низменности, одинаковое рыжее небо, и все цвета горячие, беспощадно-сухие. Холодный оттенок лишь в поселении: бирюзовый металл модулей. И то на самом старом еще видны обрывки пламенно-оранжевого номера: один, один, четыре, шесть, потом чешуйки необсыпанной краски.

И человек, старик с ведром и лопатой. Осколок Земли, живая память, концентированная вечность, зачерпнуть которой приходят колонисты, улетающие в самом деле далеко: на Процион, Денеб, Альтаир и Арктур, Глизе и Проксиму.

Смотритель провожает всякого безмолвно и обыкновенно, занимаясь только четырьмя деревьями. Поливка, подкормка, состав почвы, размах корней... Если дереву не мешать, если вовремя срезать больные ветки, даже простенькая яблоня растет почти бесконечно. Скрипят колеса истории, хрустят политики. Зарождаются, возносятся, надламываются и рушатся религии. Мельтешат моды.

Угол Натариса и Бредбэри пребывает в покое, излучает покой, воплощает покой. Меняются одни только даты на часах: 4119, 4191, 4911... Давно исчез ненужный гигакупол над Элладой, далеко на севере Марса уже плещется океан, уже все больше по Марсу ходит обычных людей, не нуждающихся в адаптации к пониженному давлению, к слабой относительно Земли гравитации; даже цвет неба уже не настолько едко-ржавый...

А Смотритель все так же подрезает ветки громадных деревьев и все так же безмолвно провожает в далекие пути людей, не делая различий между биологической классикой homo sapiens sapiens, эпатажным вычурным киборгом и новомодной энергетической формой.

Впрочем, сейчас перед ним посетители обычные. Разве что против света не разобрать, мужчина или женщина, или вообще конструкт. Но Смотритель знает, он давным-давно ждет именно их, и потому бестрепетно протягивает руку левому силуэту, что повыше:

— Приветствую, Шепард! Рад вас видеть.

Переводит взгляд на аватару Тумана рядом с гостем: совсем еще молодая, последнего выпуска.

— Смотрю, и Норма с тобой.

Нагнувшись, человек без усилия откидывает крышку люка — вниз, под корни священных и вечных яблонь.

— Раз у вас все готово, прошу следовать за мной. Я включу маяк.

* * *

Маяк работал на левом траверзе. Высота маяка... Так, почти шестнадцать метров над уровнем воды. Две белых вспышки... Десять секунд и опять пара белых. Десять секунд, и снова то же самое. Подождал минуту — ритм не изменился. Выходит, световая характеристика FL(2)W, 10s. Открываем лоцию... Таких маяков много. Скажем прямо, до черта их в List of Lights. Но вот сочетание вспышек с конструкцией "бетон плюс фахверк", и шестнадцать метров над уровнем воды... Такой маяк, на наше счастье, один. Его номер 27467 К08132 Addu Atoll, страница 434 том К List of Lights. Что про него пишут? Широта 0 36.7' S, долгота 73 08.9' E, пометка: заросший кустарником островок, bushy islet. Совпадает и это: все заросло джунглями, уж с момента последней сверки списка так точно...

Судя по координатам, я чуть севернее крайнего мальдивского острова — атолла Адду. Арабы называют пятидесятикилометровое ожерелье атолла: "Сиину", за сходство с соответствующей буквой их алфавита. И, судя по координатам в той самой лоции, маяк работает на восточном краю островка Кандиера. Для прохода в громадную лагуну огонь следует оставить справа.

Нет, я бы и вслепую вошел, и координаты без маяка узнал, и канал себе прокопал бы — суперлинкор я, или где? Но как-то... Неловко себя почувствовал перед настоящими моряками, что ли?

Интересно, курорты Мальдивские сейчас работают? Если я попал в расчетное время, там как раз война с Туманом.

Хм, это получается, со мной, что ли?

Вот сейчас приплывем — разберемся.

Утро выдалось ясное. Равномерные вспышки маяка скоро потонули в заливающих мир потоках света, и стало, как положено на тропическом курорте: синее небо, золотой пляж, живая зелень, да всех этих цветов блики на волнах...

Приснилось мне что-то такое, хорошее — добуквенно не вспомнишь, а улыбка все с лица нейдет. Вот бы по квантовой сети не из прошлого — из теплого ласкового будущего что-нибудь вытянуть. Ведь чем славится квантовая теория? Именно тем, что классическую физику с необратимостью процессов квантовая, скажем, теория петлевой гравитации, на тех самых петлях вертела.

Так или иначе, я все же попал в будущее. Ну так — я суперлинкор Тумана, или где? Ух, как сильны мои мощные лапы!

Помню, с каким лицом произносил это в первый раз.

Помню, с каким лицом первый раз не смог этим похвастаться.

А вот если бы со мной в будущее попал человек... Не суть, откуда. Садко, торговый гость новгородский. Мальчишка Томас из Донкастера, современник Саладина. Просвещенный еретик из ордена Тамплиеров. Штурман (тогда говорили — пилот-картограф) эскадры Колумба. Да хоть лейтенант Ивашковский, четырежды ходивший на Млынув, укрытый только жестяной броней "двадцать шестого"... Что главное для них в будущем?

Что для меня главное в марсианских яблонях и почему я рад их цветению?

Главное не вещи, не события. Главное, что можно перетащить из будущего в прошлое — уверенность. Не эфемерную веру, не надежду, жилистую от стояния насмерть и умирания последней — но алмазную твердокаменную уверенность. Что все жертвы не зря. Что вы — мы — "жившие веком ранее звери твоей породы" — не зря четырежды ходили на Млынув под жестяной броней "двадцать шестого".

Вот почему Нобунага не стал менять историю. И вот по этой же причине, случись мне в руки машина времени... До мезозоя не до мезозоя, но по эпохам я прошелся, как вибратор по бетону. И убереги вас Аллах, господа гусары, спутать восьмидесятимиллиметровую "булаву" строительного погружного вибратора с пластиковой интимной игрушкой. Стройка вам не квантовая физика, у нас без каски даже проверяющее начальство не ходит...

Заварив себе чаю черного, крепкого — впервые за все время после переноса организм вел себя привычно и предсказуемо — я вышел на собственный мостик, на привычное уже правое крыло. Мне-кораблю не требовалось вертеть головой аватары, гравилокатор и без того давал вполне ясную картинку.

Почти над головой крутилась девятка спутников, пищали что-то. Вокруг без особой спешки двигались по своим делам сухогрузы, танкеры, даже настоящий круизный лайнер, даже вон высоченные мачты здоровенного парусника — наверное, фосфаты из Чили везет севернее, в Индию, как некогда "летающие П"; а впрочем, хороший признак, что при виде линкора гражданские не кидаются врассыпную. Значит, хотя бы здесь нет войны.

Только подумал о войне, и вот: с восточного горизонта множественные отметки таких же туманников, как я.

Хм, таких же, но других же. Мужчины с Марса, женщины с Венеры... Кого в шутке не хватает? Людей между ними, благо, Земля так и расположена. Собственно, чего я переживаю? Разве не к этим аватарам я в будущее рвался? Вот, наконец, и не избежать обещанной встречи с героями канона.

Хм, канона... Получается, Свидетель Канона тоже я. Темная половина, как у Геда-Ястреба. И мне тоже теперь ловить его по всей планете, или как? Или все то сон, мара лживая? И правомерно ли называть Свидетелем Канона вывернувшего этот самый канон мехом внутрь?

Да и что я скажу этим, приплывшим? Слушайте, товарищи потомки, агитатора, горлана-главаря? Они скажут: наслышаны мы всяких агитаторов, а уж главарей перевешали... Ты делать что умеешь? Уверенность нам принес из будущего? Это молодец, это уй какое нужное дело — эмоции между эпохами передавать, чувства внавал и россыпью. А по существу — что?

Быстро гости катятся, наверное, спутники про меня пищат. Послезавтра уже войдут в радиус, осмотримся взаимно.

К черту, не стану больше прятаться, надоело. Раз отходняк после переброски кончился, надо себя в порядок привести. Днище там почистить, профилактику погонять, прибраться в отсеках, всякое такое... Ну и выспаться уже нормально, без квантовых снов.

Спокойно.

* * *

Спокойно и мерно колышется океанская зыбь. Дышащие холмы из полупрозрачного, бликующего сине-льдистого стекла, живого стекла.

Чувствовать себя легко и свободно перед надвигающейся горой человеку мешает страх. Только Пенсакола не человек совсем. Вот она опускается под волну, вот на все стороны раздается ее призыв, отлично знакомый всем Глубинным Тихого Океана и уже много кому известный в океане Индийском.

Скоро в просвеченной воде верхнего слоя сгущаются из теней точки, затем кляксы, затем густые черные клубки — личный конвой Ото-химэ, гвардия владычицы морской. Чешуя на живых пружинах тел, щупальца и лапы, раковины симбионтов... А вот и две почти человеческие фигурки в этих самых раковинах: Взятые.

Корабли Туманного флота, попавшие во власть Пенсаколы на последней войне. Тут же повязанные кровью — от повторного предательства — тут же обласканные Ото-химэ сверх меры, потому что среди Глубинных разум встречается намного реже, чем даже среди людей. А уж разум деятельный и живой, распорядительный и толковый... Нет, Ото-химэ для сподвижниц на самом деле ничего не жалела.

И вот они прибывают на зов. Скоро вокруг загораются живые колонны световодов: растворенная взвесь, теперь уже по договору безопасная, доносит солнечные лучи с поверхности вниз, на триста метров, где Ото-химэ, некогда крейсер Тумана Пенсакола, чувствует себя лучше всего.

Впрочем, она же Глубинная вне категорий, она как-то ради интереса погружалась в Марианскую впадину. И что? Консервная банка и пластиковый пакет, вот самые глубоководные обитатели! Черт бы побрал вонючих людишек, планетарных вшей... Помнится, после той экспедиции Пенсакола месяца два лютовала по всем побережьям, даже Туман потом ругали меньше.

Обе Взятые приближаются, раскидывают вокруг привычный ковер тварей, и те подают нужное. Первая докладывает о ходе посевной кампании на искуственных рифах, о рыбных фермах, в целом о восстановлении биоценоза... Все хорошо, но Пенсакола ощущает муть на сердце подчиненной и спрашивает прямо:

— Что печалишься?

— Скучаю по зеленой траве.

— Так иди, — Пенсакола вздыхает. — Война окончена. Удерживать силой я больше не могу. И потом, я с тобой сколько лет вместе? Ведь это с тобой мы подчинили Филиппины.

Взятая усмехается бледно, печально:

— Да, их так и не привыкли называть "Бурые склоны". Хотя для Гавайских островов название "Трезубец" прижилось.