Терракотовые дни

Больше всего волны били по первому камню пирса. Он был чуть скошен, вероятно, чтоб ломать лед. По этому склону разогнавшаяся волна вылетала на пирс и еще с метр продолжала свое движение.

— Дальше не пойдем, — сказал Гусев, — я не хочу промокнуть.

Либин кивнул.

Выглядело это странно: штатский и офицер вермахта гуляют по пирсу, разговаривают на русском о каких-то пустяках. Но рыбаки на них не обращали внимания: что уж тут поделать такие времена странные вокруг. На все обращать внимание — жизни не хватит.

От сараев отчалила моторная лодка и неспешно поплыла наискосок, к порту. Какое-то время лодка была совсем близко — можно было бы попасть в нее сухарем.

В лодке сидели люди.

— Кто это? — спросил Гусев.

Либин пожал плечами, зато отозвался сидящий на пирсе рыбак.

— Это дежурная смена. Едет в порт. По суше обходить долго, вот они и наискосок, — похоже, его вовсе не смущал немецкий офицер, горящий на русском совершенно без акцента.

— И часто они так ездят?

— Да, почитай, кажный день. Работать-то надо. Когда штормяга, тогда, канешна, обходят посуху... Зимой просто по льду идут.

— И как, не проваливаются?..

— Проваливаются, как же не проваливаться... — кивнул старик.

— Так это зимой можно на ту сторону перейти?.. — кивнул Гусев на открытое море.

— Не-а, — пожал плечами старик и махнул в сторону моря. — Тама зимой ледоколы ломают лед для барж, что руду таскают... Ну и выходит, что кругом лед, а за ним полоса воды... И опять лед.

— Как широк этот канал?

— Ну чтоб баржа могла пройти.

— И он никогда не замерзает?

— За ночь схватывается, что можно перейти...

Гусев кивнул.

Когда отошли порядочно, Либин спросил:

— Зачем это тебе?..

— Никогда не знаешь, что может пригодиться через год.

Что-то загремело за их спинами. Гусь обернулся.

— Вот и мой поезд подают. Пошли, что ли.

Они расстались у самого вагона. Обменялись рукопожатиями.

— Счастливой дороги, господин риттер...

— Счастливо оставаться, Женя...

Гусев поднялся в вагон. Немного постоял в тамбуре и прошел дальше. Занял свое место — в третьем купе, возле окна.

Либин думал подождать до отправления поезда, но двойное оконное стекло дальнейшую беседу делало невозможным.

Переговариваться знаками? Что обычно показывают пассажирам провожающие? — подумал Женька — Пиши?.. Какой бред...

Ко всему прочему Либин заметил, как на место напротив Гуся подсела миловидная дамочка.

Гусь помог ей разобраться с багажом, и они уже о чем-то беседовали.

Женька решил не мешать, не мозолить глаза.

И пошел прочь.

Сыскаревка

В караулке полицаи играли в карты.

Играли на деньги, но на деньги небольшие, по копейке за очко. Не сколько для наживы, сколько ради интереса.

Бойко сидел в сторонке — его звали играть тоже, но он отказался. Играли на деньги, и Владимир боялся, что сорвется, что умение и привычка окажется сильней приличий.

Когда играть надоело, Бойко все же подсел к столу, собрал оставленную колоду. Сперва веселил остальных фокусами.

— А как вы это делаете?.. — спросил парнишка лет восемнадцати.

Бойко раскрыл секрет нескольких фокусов, а затем его просто понесло. Он стал показывать шулерские приемы, которых знал во множестве: ломал колоду, метил карту ногтем, смотрел масть карты в лужице разлитой кем-то воды.

— С вашим умением не в милиции надо было работать, а в Сочи жить, — пошутил кто-то.

— В Сочи слишком большая конкуренция, — отшутился бородатой шуткой Владимир. — Там и так все знают прикуп... Мне там встречались игроки, которые могли выкинуть костьми десять по две шестерки подряд. Чтоб подушки пальцев стали более чувствительны, перед игрой папиллярные линии снимают наждачной бумагой, вытравливают кислотой. Из-за этого их нельзя дактилоскопировать, но шулера видно — по красным подушечкам пальцев.

— А серьезно, неужели никогда не играли так, чтоб выиграть много?.. — спросил все тот же паренек. — Вот уж не поверю...

Бойко улыбнулся печально — только краешками губ. Посмотрел на парня строго — тот даже вцепился в ремень винтовки.

— Молодой человек... Из правильных предпосылок вы делаете неправильные выводы. Я вам демонстрирую это не для того, чтоб показать, какой я молодец. Я учу вас. Урок первый: никогда не садитесь играть со мной даже в шашки. Даже на щелбаны... Урок второй — вы представитель власти. И если в вашем присутствии сделают это, или, скажем, то, ваш долг — скрутить шулера и доставить его в кутузку...

Может, Владимир придумал бы третий урок, но открылась дверь.

— Здесь Бойко?.. Его вызывает гауптштурмфюрер Ланге.

-//-

Он поднялся на третий этаж, прошел по скрипучему паркету, постучался...

— Ja?..

Бойко вошел. Ланге стоял у стола, что-то перекладывая в бумажном пакете, стоящем на столе.

— А, это вы, Владимир. Скажите, у Вас есть... была девушка?..

— Была...

— И куда она делась?

— Я ее арестовал за неделю до свадьбы...

— Если не секрет — за что арестовали?..

— Секрет...

— А я вот на базаре купил своей FrДulein, — из пакета Ланге вытащил туесок, сплетенный из бересты, — как там у вас говорится: "Коробчонка для моей лягушонки"?

Туес был красивым, но Бойко покачал головой:

— Раньше возле церкви была неплохая лавка старьевщика... В смысле антиквара. Он сейчас не торгует, но я его знаю лично и мы наверняка нашли бы у него нечто разэтакое...

— Не стоит. Лишь идиот покупает подарок в лавке сувениров. Дух народа — он на площадях, на рынках. Иногда жаль, что в Новой Европе будет потеряна аутентичность народов. Впрочем, я вас вызвал не из-за этого.

И замолчал, набираясь воздуха и смелости. Бойко понял — тема пренеприятная. Отто начал издалека:

— Владимир, а вы знаете, где Сыскарево?

— Сыскаревка?.. Знаю, конечно, там еще есть кладбище... Что, опять парашютист?

— Нет, не парашютист. Но вы все равно собирайтесь. Едем туда.

— А зачем, если не секрет?..

— Нет, не секрет. Ночью там было нападение на немецких солдат. И теперь мы едем туда — миссия устрашения. Может быть, один или два дома там подожжем, расстрел организуем...

— Не-а, на мокрое не подписываюсь.

— Ну хорошо, будете дома жечь...

— И дома я жечь не буду, — буркнул Бойко. — Если хотите, можете меня тут и пристрелить. Но не буду и все тут!

— Да полно вам. Говорится же: пожалеешь розги — испортишь ребенка. А вы, славяне, низшая раса как есть — дети. Да и пальцами вы искрите совершенно напрасно — я бы вас с собой не тянул, но это распоряжение оберштурмбаннфюрер Штапенбенека. Возможно, он мстит вам за ту цистерну с керосином, а может... Даже, вероятней всего, — это вшивка лояльности. Хочет, чтоб вы были повязаны с новой властью кровью. Чужой кровью.

Бойко поднялся, одернул пиджак, пошел к окну, но, не дойдя до него, развернулся к двери. Дошел, тронул ручку. Но не вышел.

— Вот мы сейчас все туда уедем, а банк и грабанут!

Ланге оставался безмятежным и даже веселым.

— Не думаю. Да не кипятитесь вы так, — успокоил он Бойко. — Может все и обойдется... В крайнем случае пристрелить вас можно и там. Всегда успеется...

-//-

...Давным-давно этими краями то ли коронный, то ли имперский сыщик гнал след. Был преступник рядом — на хуторах и в трактирах придорожных говорили сыскарю: где-то за час до него проезжал человек с приметами, кои описаны на гербовой бумаге.

Долго шла погоня — вторые сутки не спал сыскарь, ел, не слезая с лошади. Сидел в седле, будто из стали вылитый. Да не была стальной его лошадь. Издохла она на мосту через неприметную речку, рухнула на полном скаку. Из седла вылетел сыскарь, но поднялся и пошел дальше.

Но сам прошел не больше четырех миль. Остановился он на распутье — перед ним, как в древней сказке, было три дороги. Но не было камня подорожного — куда свернуть, чего ждать от дороги. Стоял он там долго, выбирая единственную. Но так и не определился. Не пошел ни по одной. Но и назад возвращаться не стал. Возле перекрестка поставил хату. Из косточек, припасенных в дорогу яблок, вырос сад.

Даже жена у него появилась — отбившаяся от своего табора цыганочка.

Прожил всю жизнь у того перекрестка. Сыновья его росли, привозили невест из других хуторов, ладили свои дома. Появился хутор, который так и называли — Сыскаревка.

Сыщик постарел, поседел, нянчил детей, потом как-то без перерыва пошли внуки. В саду зрели яблоки, падали в траву...

И что вы думаете? Лет через тридцать в его дверь постучал тот самый, в погоне за которым, он загнал коня. Уже по многим преступлениям истекли все срока давности, и где-то далеко упала корона, которую защищал сыщик. Но все равно — старик скрутил преступника и свершил то, что считал правосудием. Впервые за много лет его руки не дрожали.

Преступника похоронил рядышком — через дорогу. Так и появилось Сыскаревское кладбище. Пока сыскарь был жив — за могилой смотрел, а когда умирал, забыл наказать это своим детям — не до того было, да и так ли велика потеря? За сим могила та рогозой поросла, в зарослях кустарника потерялась.

А затем за дорогой, за кладбищем построили город. Кто-то из Сыскаревки туда съехал, кто-то переехал из города. Но все больше народ там жил обособленно, держался друг друга, даже через три столетия оставаясь одной семьей.

Только вот беда — забыли они историю то ли про коронного, то ли имперского сыщика. Тем более, не знал ее и Владимир Андреевич Бойко — в Миронове он человеком был пришлым. Ланге даже не задумывался над названием.

А рассказать им историю было некому.

Да и не за тем они туда ехали...

-//-

Немецкое командование при оккупации в качестве охранного поста оставило в Сыскаревке расчет с зенитным орудием калибром восемьдесят восемь миллиметров. Пушка была довольно удачной — и против самолетов, и против танков.

Но одной ночью какие-то люди бросили на установку связку гранат и полоснули по хате, где квартировали солдаты, из пистолет-пулемета. Немцы заняли оборону у окон, вызвали по радио подкрепление и до его прибытия не высовывались.

Утром осмотрелись и пересчитались: часовой, что охранял орудие, оказался убит из пистолета, орудие сорвало с креплений, посекло казенник, оптику срезало так, будто ее и не было.

Еще ранним утром армейский офицер приказал оцепить село, согнать всех жителей на центральную площадь.

Затем обыскали дома. Нашли одну винтовку и две противопехотные гранаты. Правда, довольно быстро выяснилось, что винтовка принадлежит местному старосте. Да и из винтовки очереди не сделаешь...

Из Миронова в Сыскаревку выехали двумя машинами. Штапенбенек и Ланге сели в легковой автомобиль, Бойко досталось место в бронетранспортере вместе с солдатами. Бойко обиделся, но виду не показал. Немецкие солдаты без разговоров потеснились, освободив ему место в углу. Все стали надевать очки. Одному, с нашивками унтера, Бойко сказал:

— Что, думаешь, в очках теплей будет?

Немец его не понял, но засмеялся, похлопав Владимира по плечу.

Но колонна не успела выехать из города, когда Бойко понял правоту солдат: дождя не было давно и штабной "Даймлер" подымал облака пыли — ее глотали все в бронетранспортере. Пыль ложилась на броню, но от этого цвет машины не менялся.

Солдаты ехали весело, шутили, смеялись, за это Владимир обиделся на всех немцев пуще прежнего.

Дорога заняла минут двадцать. В Сыскаревке уже были солдаты. Строго говоря, это были потерпевшие: та самая часть, к которой было приписано искореженное орудие. Именно они согнали всех на центральную площадь, но не спешили что-то делать. Ждали карательный отряд.

Прибывшие ступили на землю, прошлись, разминая ноги, осматриваясь по сторонам...

Сыскаревка местом была странным — вроде бы, не город и не село.

Дома строили здесь все больше из дерева, наверное, так повелось с основателя хутора, того самого сыщика. Был он из краев далеких, обычаев и привычек здешних не знал. А ведь дома в этих местах были все больше каменные или саманные...

Дерево в этих степных краях было недешево. К тому же, случись пожар, в каменных домах сгорала только крыша, от деревянных же оставалась только печь. Конечно, в домах саманных было прохладно, что летом даже являло определенное преимущество. А зимы, как ни крути, здесь были теплей...

Со временем бревна вбирали влагу, становились черными, такими, что никакая краска на них не держалась. Потом конек сгнивал, под тяжестью снега и мокрых тяжелых лаг проседал. Из крыши получалось какое-то седло.

Было прохладно, выпитому в тепле чаю уже не сиделось внутри. Ланге и Бойко тут же вышли по ветру за ближайший сарай. Чуть дальше стояла кабинка выгребного туалета, такая же черная, как сараи и дома вокруг. Не сговариваясь, сыщики не стали в него входить, а стали сразу за углом.

— Смотрите, Владимир, все же немцы — высшая нация... У меня дальше получается...

Бойко напрягся, но особо у него ничего не получилось.

— Подумаешь... — пробормотал он, — видели бы вы, какую струю иной жеребец пускает. Ну и что теперь? Запишем его в фольксдойче?..

Застегивая штаны, Бойко бросил:

— Слушайте, у меня есть решение! А сколько стоит это орудие в трудоднях? Какой нынче курс трудодней к рейхсмарке? Ну и пусть выплачивают потихоньку. К концу войны должны успеть.

— Вам бы лишь бы хохмить, Владимир! — пристыдил его Ланге.

Вернулись назад, на площадь. Там намечалось вроде митинга: оберштурмбаннфюрер вещал, стоя в машине, рядом с ним стоял шарфюрер-переводчик.

Хуторян окружали уже солдаты СС.

Меж прибывшим оберштурмбаннфюрер и согнанными хуторянами, стоял старик. На его пиджаке был приколот Георгиевский крест. Отчего-то он был белый, эмалированный, офицерский.

Штапенбенек читал речь. Говорил громко, и будто бы убедительно. Но говорил по-немецки, и понимали его только немецкие солдаты. Был, правда, еще переводчик. Но он, во-первых, не обладал красноречием шефа местного гестапо, а, во-вторых, русский язык знал довольно средненько: фразы сокращал, коверкал.

Отчего-то Бойко запомнился следующий оборот.

— ...Человека надо поставить во главу угла! Чтобы он там задумался над своим поведением!..

Крестьяне слушали заискивающе, словно от их внимания зависела жизнь. Остальные же просто скучали.

— Ну и что будет?.. — шепотом спросил Бойко.

— Что будет, что будет... Расстрел и братская могила. Что еще?..

— И сколько расстреляют? — спросил Бойко, отчего-то сжимая в кармане пистолет.

— Вообще-то, текущий тариф сто гражданских за убитого немецкого солдата...

— Но если здесь расстрелять сто человек, на хуторе никого не останется...

Людей, действительно, пересчитали. Получилось девяносто один человек, включая детей. Взрослых мужчин было человек пять.

Оберштурмбаннфюрер задумался.

Наконец, он положил: расстрелять каждого десятого. Следовательно, получалось девять человек.

— Отто?.. — прошипел Бойко.

— Да?..

— Если меня убьют... Неважно как, неважно кто, не надо никого расстреливать. Ни сто, ни пятьдесят, ни...