В такой войне без фронтов никто не был в безопасности и никого не щадили. Лейтенанты гибли сотнями, и было подсчитано, что поддержание основных коммуникационных линий по всему Северному Вьетнаму обходилось в среднем в три-четыре человека в день на каждые сто километров дороги. Гибли и старшие офицеры. Генерал Шансон был убит террористом в Южном Вьетнаме; генерал ВВС Артман был сбит над Лангсоном; полковники Бланкар, Эдон и Эрулен подорвались на минах, когда они вели свои мобильные группы через болота и рисовые чеки. И война не щадила генеральских сыновей. Лейтенант Бернар де Латтр де Тассиньи был убит при обороне скалы, служившей ключом к форту Нинь-Бинь. Он был единственным ребенком маршала де Латтра, и его смерть разбила маршалу сердце. Лейтенант Леклерк, сын маршала Лекрерка, погиб в лагере военнопленных у коммунистов, а лейтенант Гамбьез, сын начальника штаба генерала Наварры, был убит при Дьенбьенфу.

Эти люди, и тысячи других, от Мартиники до Таити и от Дюнкерка до Конго, со всех частей Индокитайского полуострова, и иностранные легионеры, от Киева, Украина, до Рочестера, штат Нью-Йорк — все они были войсками Французского Союза, без сомнения, последней и самой большой армии Франции, когда-либо сражавшейся в Азии.

'Отель Метрополь' в Ханое, напротив резиденции губернатора и рядом с массивным зданием Банка Индокитая, был 'le dernier salon ou l'on cause', последним по-настоящему модным местом, оставшимся в Ханое. Луи Блуэ, его управляющий, преуспел в требовании высоких стандартов работы от своего персонала, который был так же хорошо одет, как и в 'Отеле Георга V', его парижского собрата, и шкала чаевых которого была значительно ниже, чем у парижского истеблишмента. Метрдотель — бывший полковник китайских националистических сил — был так же учтив, как и его парижский коллега, а бармен мог воспроизвести разумное подобие почти любого цивилизованного напитка, кроме воды.

Именно в 'Метрополе' можно было встретить более состоятельных французских торговцев, журналистов, уставших от профессионального инбридинга, вызванного слишком долгим пребыванием в Пресс-клубе, и старших офицеров северного командования, находившихся в отпуске со своих постов в "падди" (то есть на рисовых полях) и нуждавшихся в психологической реанимации с помощью французской цивилизации и манер, прежде чем вернуться в блиндажи, пиявки и вонь Хунг-Йена или Нам-Дина. То тут, то там кто-нибудь из нас, молодых, прокрадывался и смотрел, как живет другая сторона.

Командиры мобильных групп, в силу своего особого назначения, представляли собой группу совершенно отличавшуюся от остальных. Их проблемы отличались от проблем старших офицеров, чьи войска были прижаты 'dans le béton', 'к бетону' казематов линии де Латтра. Постоянно в движении, за исключением кратких периодов отдыха, их жизнь больше напоминала жизнь командиров кораблей в период крейсерской войны. Можно было сказать о мобильных группах, когда они размещались вокруг Ханоя или Хайфона, Хюэ или Бьенхоа для переоснащения, почти как о 'зашедших в порт'. Каждый командир через некоторое время отождествлялся со своей мобильной группой, почти так же, как капитан со своим кораблем или феодал со своей вотчиной. Там был полковник Немо, с темными глазами, узким лицом и вечным окурком 'Галуаз Труп' — забористой французской солдатской сигаретой из темного табака — в углу рта; Доделье, который скрывал острый ум под непритязательной внешностью 'крутого парня' с парижских улиц; или аристократы (в силу выразительности внешнего облика), такие как Бланкар, с его неизменными рубашками и очками; или интеллектуалы, люди истинной эрудиции и широких взглядов, которые могли смотреть на себя и на всю войну в Индокитае со стороны, 'в профиль', как они говорили. Они чувствовали, что принимая на себя всю тяжесть войны, они имеют право высказать о ней свое мнение. Что бы не говорили люди о французском офицерском корпусе, к нему, по справедливости не может быть применено клеймо немигающих людей-исполнителей или прусских автоматов.

Возможно, одним из самых интересных людей в этой категории был полковник Уэнрайт ( У нас также был подполковник Маккарти в Индокитае, командир 6-го марокканского табора. Как нетрудно догадаться, в течении 1952-54 годов этот человек был объектом многих каламбуров. Во французских вооруженных силах служит довольно много офицеров с ирландскими и шотландскими фамилиями, потомков людей, бежавших во Францию, после поражения в одном из повторяющихся восстаний в их странах против Британии). Уэйнрайт ('Мой дед был английским офицером, захваченным в плен Наполеоном, который так и не смог избавиться от пристрастия к француженкам и остался после того, как все закончилось') был одним из старших офицеров бронетанковых войск в Северном Вьетнаме.

Его бронетанковая группа без устали перепахивала рисовые чеки Тонкинской дельты, проводя часы под палящим солнцем на дамбах, пока любое прикосновение незащищенной кожи к стальным корпусам не вызывало серьезных ожогов, и, отбив атаки человеческих волн и залпы базук с расстояния 10 ярдов, возвращалась на базу только затем чтобы заправиться топливом, выгрузить убитых и раненых, залатать машины и снова уйти. Groupement Blindé (бронетанковая группа или Б. Г.) действительно была одной из пожарных команд северного командования, которая по приказу командующего театра военных действий сражалась везде, где угрожала опасность, часто покрывая за неделю больше боевых миль, чем аналогичное подразделение в Корее за шесть месяцев. Тонкокостный и жилистый, с мягким голосом, с серыми глазами, глядящими прямо на собеседника, Уэйнрайт почти сразу всем понравился. Его редко можно было увидеть в чем-либо, кроме его британских армейских шорт и простой выгоревшей рубашки с черно-серебряными нашивками Бронетанкового корпуса. Он выглядел кем угодно, но только не жестким боевым командиром, которым он был.

Именно у Уэйнрайта всегда был огромных запас поистине киплинговских баек о том, что люди могут делать в стрессовых ситуациях. Говоря об одном из своих молодых командиров эскадронов, он сказал:

— Этот человек так вежлив, что иногда это сводит меня с ума! Заметьте, он не подобострастен — он просто от природы вежлив. Он не теряет хороших манер даже в бою; на днях я разговаривал с ним по танковой рации, когда его машина должна была использовать свое орудие, и С. сказал: 'Извините, сэр, но я ДОЛЖЕН стрелять...' а затем спокойно возобновил разговор после завершения огневой задачи.

— Или в свои очень вежливые дни, — рассказывал Уэйнрайт, — он добавлял: 'Не могли бы Вы подождать минутку? У меня здесь есть кое-какие дела'.

Именно Уэйнрайт рассказал историю, о том, как складской клерк в Корее чуть не сорвал операцию в Индокитае. Из-за странной случайности ионизации облаков связь бронетанковой группы в один прекрасный день была почти заглушена звонким американским голосом со склада снабжения в Корее, декламирующим длинный список предметов снаряжения. Он был слышен ясно и четко на расстоянии в 4000 миль и оказался невосприимчивым ко всем мольбам и просьбам (по-французски, конечно) заткнуться на некоторое время. К счастью, полковник Харрис, американский наблюдатель из MAAG при французах, оказался поблизости и тоном, американское происхождение которого (как и властность) было безошибочно понятны сержанту снабжения в Корее, прорычал:

— Убирайся к черту с этого радиоканала! Тут война идет!

Согласие последовало незамедлительно.

В другом случае вечно вежливый С. попал в довольно неожиданную дилемму. В Индокитае, где крестьяне, и мужчины и женщины, носят одинаковую одежду и шляпы, и где женщины почти так же плоскогруды как и мужчины, партизаны-коммунисты очень часто выдавали себя за женщин, если их загоняли в угол. Поэтому окончательная идентификация была возможна только путем физического обыска. Столкнувшись с такой задачей, С., который в то время только что прибыл из Франции, где в Бронетанковом училище этой конкретной ситуации не обучали, запросил по рации вышестоящего командира и немедленно получил четкий ответ:

— Хватайте их за жопу, капитан!

Однако именно это сообщение было перехвачено контрольной сетью командования в Ханое, в чьи обязанности входило прослушивание радиопередач, чтобы убедиться, что радисты подразделений соблюдают правила безопасности и другие предписания. Связисты в командной сети были из женской вспомогательной службой французской армии, и содержание этого конкретного сообщения почти шокировало через наушники девушку-связиста, которая немедленно сообщила об этом крайне неподобающем сообщении по обычным каналам.

Бронетанковая группа должным образом признала факт отправки сообщения, но, в свою очередь, спросила, будет ли личный состав женской вспомогательной службы более удовлетворен, если сообщение будет гласить: 'Пожалуйста, вставьте руку во влагалище — если таковое имеется — подозреваемому мятежнику'. Ответа от отдела женской вспомогательной службы не последовало.

К началу 1953 года, когда война в Корее явно приближалась к своему окончательному завершению, большинство французских командиров отбросили всякие иллюзии относительно возможности успешного завершения войны в Индокитае. Подписание соглашения о прекращении огня в Корее в июле 1953 года вызвало волну раздражения и безнадежности среди старших командиров, которые хотя и скрывали их от посторонних, была, тем не менее, очевидна.

Один из командиров мобильных групп, во время обеда на своем командном пункте дал четкое определение тому, как идут дела.

— Это не война между военными в старом смысле. Это даже не политическая война. Перед нами социальная война, классовая война. До тех пор, пока мы не уничтожим класс мандаринов, не отменим чрезмерные арендные выплаты и не дадим каждому крестьянину его собственный участок земли, эта страна станет коммунистической, как только мы отвернемся.

До тех пор, пока мы не дадим вьетнамцам единственную программу, за которую они действительно могли бы сражаться, мы обречены вести эту войну без всякой надежды на успех и умирать здесь, словно наемники. Я получаю почти тысячу долларов в месяц в виде жалования и выплат за боевые действия на рисовых чеках, и мой сектор убил в прошлом месяце тысячу коммунистов; получается, мне платят один доллар за каждого коммуниста.

— А как насчет младших офицеров? — сказал кто-то за столом. — Что от них можно ожидать, во что они верят? В конце концов, они платят les pots cassés (за разбитый фарфор), они отдают за это свои жизни, из расчета по одной в день?

— Ну что ж, — сказал полковник, пыхая своим 'Голуазом', — они считают, что поступают правильно и так оно и должно быть. Если бы они знали, что бесполезно умирают здесь, это было бы все равно, что стрелять им в живот и одновременно пинать в зад. И когда мой помощник в конце концов жарится в своем танке, я хочу чтобы он верил, что поджаривается на благо страны. Это самое меньшее, что я могу для него сделать.

Уэйнрайт сидел и кивал. Этот взгляд на войну, казалось, был в значительной степени единодушным.

— Американцы, — сказал он, — с 1952 года платят все большую долю военных расходов, причем здесь мы тратим франки, а их доллары поступают дома в нашу казну. По крайней мере, у нас есть утешение, мы оплачиваем процветание французов дома, хотя они и не знают об этом. Мы подходим к этому вопросу как румыны при Бисмарке, когда Бисмарк заявил: 'Румын — это не национальность. Это профессия'.

Новости:

— Недавно один законодатель спросил французское правительство, что оно намерено делать с госпитальными поездами, перевозящими раненых на войне в Индокитае, которые французские коммунисты забрасывали камнями, когда те останавливались, чтобы выгрузить людей в их родных городах.

— Нам так не хватало вертолетов, что несколько французских городов, особенно Бордо, собирали деньги на улицах, чтобы купить для французской армии в Индокитае несколько 'вертушек' для перевозки наших раненых. Даже в конце войны у нас никогда не было более трех десятков этих машин на территории в четыре раза превышающей территорию Кореи, большая часть которых прибыла в Индокитай за несколько недель до окончания войны.

— Согласно французскому парламентскому расследованию, около сорока процентов техники, отправляемой в Индокитай, прибывает с признаками саботажа: сахар в бензобаках, абразив в трансмиссии, порванная или сломанная электропроводка. Даже техника, поставляемая непосредственно из Соединенных Штатов в Индокитай, часто подвергается саботажу.

— В качестве более веселой новости, мы только что получили партию танков из Соединенных Штатов, на каждом из которых большими буквами мелом было написано слово 'СТИВЕНСОН' — несомненно, любезность портовых грузчиков Нью-Йорка. Это, должно быть все, чего достигла американская политическая реклама.

— Американская эффективность достойна восхищения. Когда мы были в Лайтяу, на авиабазе в тылу коммунистов, нам сбросили на парашютах мешки с почтой, так как взлетная полоса была затоплена. В нем было письмо для меня, которое последовало за мной, несмотря на все мои перемены адреса, из Сиракуз, штат Нью-Йорк, во Францию, в Ханой и почтовое отделение воздушно-десантной группы снабжения. Это была судебная повестка, выданная за нарушение правил парковки, совершенное во время учебы в аспирантуре в Сиракузах (P. S. Я вернулся, чтобы оплатить этот штраф через год, но судья закрыл дело, когда услышал, при каких обстоятельствах была доставлена повестка).

На днях Уэйнрайт вернулся, проведя неделю на рисовых полях со своими танками. Он выглядел как собственный призрак и заметно прихрамывал, но все же ему удалось спуститься к обеду, так как в столовую пришел начальник штаба командующего северным театром военных действий. Уэйнрайт, обычно хороший собеседник, почти все время молчал. Было очевидно, что ему больно. По его словам, он сидел на краю танковой башни, когда часть дамбы под тяжестью машины обвалилась и он упал в танк, потеряв равновесие. Он оцарапал обе ноги о заусеницы по краям брони, а также ушиб плечо о пушечный ствол.

Как всегда бывает в тропиках, раны на ногах, оставленные без присмотра, загноились, и теперь уже обе ноги посинели и распухли. К 10 часам вечера Уэйнрайт уже не мог больше терпеть боль, извинился и пошел спать. С дурацкой привилегией постороннего, я предложил начальнику штаба, чтобы гарнизонный врач немедленно осмотрел Уэйнрайта, поскольку, когда его попросили встретиться с доктором по собственному желанию, Уэйнрайт отказался. Начштаба согласился, и мы оба отправились за доктором в штаб.

Вид у него был не очень радостный — позже, он рассказал, что мучимый бессоницей и жарой несколько ночей подряд, в тот вечер принял успокоительное, чтобы хорошенько выспаться — но он пришел в себя, когда узнал полковника, и через несколько минут был готов. Уэйнрайт еще не спал — он принял аспирин, который, конечно, никоим образом не повлиял на острую боль, которую он испытывал — и после нескольких слабых протестов сдался для осмотра, пока мы ждали снаружи в коридоре.