— Так точно, сэр!.. То есть — Ваше Величество! — меня уже несколько повело.
— Так вот та самая, восьмая, звездочка — которой для большинства людей как бы и нету вовсе — как раз и мила сердцу Дона. Вон, он и наблюдателя к нам уже прислал — своего советника, консильери по-ихнему, — Тома Хейгена...
— Англичанин??
— Ну, сам он на этот вопрос имеет обыкновение отвечать: "О нет, я имею честь быть ирландцем!"
— Ирландец?!?
— Джеймс, да ты уж не расист ли? — нахмурился царь. — Знаешь, у нас этого дела реально не любят...
— Да ни боже мой, Иван Васильевич! У меня у самого есть друзья-ирландцы! Хорошие ребята... особенно пока трезвые. Только ведь он же, небось, папист?
— Это его частное дело — как молиться-причащаться: у нас тут, слава Богу, не Севилья какая! Наш Сенат так прямо и постановил: "Плати налоги — да и молись хоть черту в ступе", да и в прочих варяжских государствах нынче те же нравы. Вот если он работает на ватиканскую разведку — дело другое; но это уже не наша компетенция, а Дона. ...Ты грибочки-то придвигай к себе и закусывать не забывай. Рыжики, рекомендую!
— Спасибо, Иван Васильевич! Чудо как хороши! Тоже — klyuchnitsa?
— А то как же! — степенно кивнул государь, разливая по следующей. — Да, так вот, продолжаю. Вообще, Джеймс, мы полагаем так, что было три исторические эпохи и, соответственно, три богоизбранных народа. Ну, сначала — евреи: тут уж ничего не поделаешь, Священное писание врать не станет. Потом — римляне, ромеи: этим евреи богоизбранность свою передали, как эстафету, через Иисуса нашего Христа и святого Павла, ибо тот был и евреем, и римлянином. А вот ими уже — тот эстафетный факел кому был передан? Правильно — государствам варяжского корня, и первым нам, через то мы и есть Третий Рим! Ну, будем!
— Очень интересная концепция мировой истории, Ваше Величество... — промямлил я, жуя гриб (и впрямь несравненных достоинств). "Впрочем, — пришло мне тут же в голову, — а стоит ли требовать строгой логичности и историчности от государствообразующих легенд?" [Пометка Ф. Уолсингема на полях: "Да им это только во вред, если хоть чуток вдуматься!"]
— А теперь твой черед, Джеймс! — возгласил Новгородский владыка, вновь устремляя длань к своему бездонному штофу, а левой рукой тем временем делая кому-то широкие приглашающие жесты. — Поведай-ка нам, коммандер: как там братский англо-саксонский народ управляется с гишпанскими супостатами во Флибустьерском дальнем синем море?
Ноблесс оближ — и я принялся за повествование... [Пометка Ф. Уолсингема на полях: "Знать бы еще теперь — чего он там понаразболтал спьяну..."]
9
Если бы в следующее утро мне сказали бы так: "Джеймс! Тебе отрубят голову, если ты сию минуту не встанешь!" — я ответил бы томным, чуть слышным голосом: "Рубите! — и пускай она полежит в холодке отдельно от меня..."
При одной только мысли о необходимости приоткрыть глаза (чтоб хотя бы сориентироваться на местности...) возникала уверенность, что тут же сверкнет молния и голову ту разнесет на куски; а пока в ней гудел тяжелый колокол, и между глазными яблоками и закрытыми веками проплывали коричневые пятна с огненно-зеленым ободком...
На исторгнутый мною болезненный стон откликнулся знакомый голос, произнесший с насмешливо-сочувственными (или сочувственно-насмешливыми?..) интонациями:
— Вот оно как — портвейн-то с водкой мешать! "Это коктейль, это по-европейски..." Помилуйте, Джеймс, да разве это можно делать!
Я заставил себя разлепить склеенные веки и оглядел свой апартамент (так: свой! — уже неплохо...). Фрол Фомич же, по всему видать, был бодр, свеж и готов продолжать веселье...
— Слушай... — (неужто это мой голос?..) — Но портвейн-то тут... откуда взялся?
— Ну, твоя история, как в Лиссабонском порту взяли да и сгорели дотла два галеона испанского Серебряного флота вместе со всем содержимым, произвела на Государя такое впечатление, что тот распорядился: найти — сей же час, немедля, хоть из-под земли! — тот самый магический напиток, что сыграл решающую роль в той вашей операции... Но я тебя потом честно пихал локтём в бок: "Не понижай градус!" [Пометка Ф. Уолсингема на полях: "Вот кто тебя тянул за пьяный язык, хвастун ты чёртов?!"]
Я тем временем принял, с грехом пополам, вертикальное положение, но голове моей это решительно не понравилось: припомнилось, и очень живо, как однажды во Фландрии испанские коллеги пытались склонить меня к конструктивному диалогу (они называли это так) при помощи веревочной петли и палки...
"Боги, боги мои, яду мне, яду!"
— Дорогой Джеймс! Это тебе совершенно не поможет. Следуй старому мудрому правилу, — лечить подобное подобным. Единственно, что вернет тебя к жизни, это две стопки водки с острой и горячей закуской.
На оклик Фрола Фомича бесшумно возник пригожий отрок с подносом, на коем были сервированы нарезанный белый хлеб, русская паюсная икра в венецианской вазочке, маринованные белые грибы в фарфоровой мисочке, что-то в кастрюльке и, наконец, водка в объемистом штофе зеленого стекла; он запотел от холода, ибо помещался в полоскательнице, набитой льдом.
— Это тебе государь послал, из собственных рук: та самая! — кивнул на штоф Фрол, и слова эти наполнили меня нехорошим предчувствием.
— Это еще зачем? Такая честь...
— Ну, сейчас поправим здоровье — и вперед. Государь нынче трапезничает с ближним кругом, и очень уж ему твои морские рассказы к сердцу пришлись.
— Фрол, Христом-богом!.. Ну, не могу больше! — малодушно взмолился я.
— Сможешь, Джеймс, сможешь! — успокоительно качнул дланью тот, водрузив на поднос две серебряные стопки. — Как говорится — "За папу... за маму!.." В смысле — за Королевский флот, за Сизинг-Лейн... Они ведь сейчас оба-два на тебя смотрят! [Пометка Ф. Уолсингема на полях: "Ну вот опять... Вот зачем было поминать всуе "Сизинг-Лейн", а?"]
Против такого аргумента — что возразишь? Первая пошла — "колОм" (под склизлый гриб с колечком лука), вторая — "соколОм" (под икорку), третья — "мелкой пташечкой". Открыли кастрюльку — в ней оказались немецкие сосиски с острым испанским гаспачо; и попробовал бы кто обвинить меня в тот момент в "исконной английской германо— и испанофобии"!
Царёва водка же продолжила открывать передо мною свои разнообразные волшебные свойства: тех трех стопок как раз хватило для полного моего исцеления, и я ощутил себя совершенно готовым к труду и обороне. В конце концов, не каждый день нашего брата приглашают выпить с собой коронованные особы!
10
Когда мы с Фролом добрались до малой трапезной, застолье уже шло своим чередом. Меня дружно приветствовали тостом "За тех, кто на вахте и на гауптвахте!" (так мы вчера, совместными усилиями, перевели "on guard and under guard"), согласившись зачесть его мне в качестве shtrafnaya...
Я же в очередной раз отметил про себя справедливость высказанной вчера царем максимы "Каков поп — таков и приход": не владеть, хоть на каком-то уровне, латынью в царском окружении, похоже, становилось неприличным. Сейчас Новгородский владыка как раз иронически втолковывал какому-то почтенному боярину, что изучение языка квиритов лучше начинать с простеньких рифмованных текстов, вроде Приапей, и что он-де и сам в свое время читал охотно Апулея, а Цицерона не читал...
Это и подсказало мне воспользоваться случаем и получить кое-какие сведенья о Новгородском государственном устройстве из самых, можно сказать, первых рук:
— А вот скажите, Ваше Величество: ведь у вас там, в Новгороде, вроде как республика?..
— Конечно, республика, — согласился Иван.
— Но при этом вы — царь?..
— Конечно, царь, — снова согласился тот.
— А нет ли тут... э-ээ... некоторого противоречия?
— Помилуйте, где же тут противоречие? Если столько веков его никто не замечал?
Признаться, я поначалу не понял, и в осторожных выражениях попросил разъяснений.
— Разве ты не знаешь, Джеймс, что наша государственность — римская? Мы же — Третий Рим!
— А я слыхал, что Третий Рим — это Москва...
— Я т-тя умоляю, Джеймс! — скривился царь. — Писание в помощь: "По плодам их узнаете их". Погляди сам, каковы порядки в той Москве: какой там Рим, это совершеннейший Карфаген, разве что детей пока не жарят... да и в том уже, кстати, нет уверенности. [Пометка Ф. Уолсингема на полях: "Да уж..."]
Царь вдруг помрачнел, и я понял, что разлука с родиной (а по происхождению Иван, как ни крути, всё же московит, а не новгородец) дается ему вовсе не так легко, как он привык показывать на людях. Впрочем, он тут же взял себя в руки и продолжил свой любезный экскурс в историю Новгородской государственности:
— Итак, мы — Третий Рим, потому и порядки у нас — римские. А Рим, как всем известно, был республиканской монархией. Власть принадлежала народу, управлял Сенат, а правил цезарь. Сей трехступенчатый порядок является самым естественным для цивилизованной нации. Посему и у нас, после восстановления наших исконных начал, заведен римский порядок управления. Есть у нас Вече, то бишь собрание комиций; у вас нечто подобное называется Палатой общин. Занимается сей государственный орган текущими вопросами. Всё это вам знакомо, не так ли?
Я с некоторым усилием кивнул, поскольку водка начала уже оказывать на меня свое действие: на старые-то дрожжи... Царь же, как и вчера, был "ни в одном глазу" (если я верно понимаю смысл этой русской идиомы).
— Есть у нас и Сенат боярский, — продолжал он, — примерно соответствующий вашей Палате лордов; эти, как водится, смотрят за ходом дел. И есть Цезарь, то есть я; мое дело царское — решать вопросы. Порядок сей естественен и является наилучшим из всех возможных. Власть моей царственной сестры Елизаветы устроена схожим образом, хотя я и вижу в английских установлениях много наносного. Эта повозка римской конструкции много веков прекрасно служила людям — ну так и зачем пристраивать к ней еще какие-то пятые колеса?
— И вы с такой вот скрупулезностью воспроизводите античные механизмы власти? — позволил себе усомниться я.
— Ну, приходится, конечно, учитывать и местную специфику. Вот, к примеру, тоги у нас — не полотняные, а меховые: сенаторам положены горлатные, а Цезарю — горностаевая: климат, знаете ли, не средиземноморский...
— А как понимать ваше официальное титулование: Гарант Конституции? — задал я следующий вопрос.
— Так и понимать: Божьей милостью Гарант Конституции Новгородской, Псковской, Ливонской, и прочая, и прочая... А, или ты про происхождение термина?
— Да, если можно... Говорят, там была захватывающая история! — закинул я удочку.
— Ну, ничего такого уж прям захватывающего... Когда в 1553-м Новгород с Псковом сохранили верность мне как законному Государю, отвергнув притязания Московского узурпатора, между нами было заключено соглашение — на каких, собственно, условиях я ими правлю. А вот вопрос о названии этого документа оказался неожиданно непростым. "Кондиции"? — да с таким названием меня просто засмеют мои царственные братаны-монархи! Новгородцы продавливали "Хартию вольностей", по вашему образцу; я отговорился тем, что "Великая хартия вольностей"-то уже есть, а у нас какая будет — "Малая", что ли? Нет, на это я пойтить не могу! В конце концов кто-то из ливонских кафоликов подсказал: "Constitutio", то есть "установление"; хорошее, звучное латинское слово и суть отражает вполне — на нем и сговорились.
Не без внутреннего трепета решился я задать следующий свой вопрос; честно говоря, не будь уже во мне доброй пинты царёвой водки, я бы на это и не отважился:
— А правда ли, что Ее Величество обязана нынешним своим положением своему имени?
Царь, однако, в ответ лишь расхохотался:
— Джеймс, ну анекдот же, очевидный совершенно! Что я будто бы выбирал себе супругу по созвучию ее имени со словом "конституция"? Чтоб, значит, народ затвердил: "Конституция — это царёва жена", а оттого, дескать, и предпочел Констанцию Шведскую — Матильде Датской... Династические марьяжи формируются несколько не так, уж поверь!
— Да, ваша царственная супруга имеет славу одной из прекраснейших женщин Европы, — подольстился я, не особо при этом погрешив против истины. — Счастлив конунг, привезший из набега столь завидную добычу!..
— Боюсь, Джеймс, что за такой комплимент Кони проткнула бы тебя итальянской шпагой, — без тени улыбки покачал головою царь. — Благо она очень неплохо ей владеет.
— Но за что? — искренне не понял я.
— За неуважение, — с той же серьезностью отвечал Иван. — Она, видишь ли, полагает себя не "бесплатным приложением к мужу", а вполне самостоятельной личностью. С достаточными на то основаниями.
И что-то в выражении его лица подсказало мне: подняв в его компании традиционный тост Королевского флота: "За наших жен и возлюбленных — чтоб они никогда не встречались друг с дружкой", я рискую резко утратить монаршье расположение... [Пометка Ф. Уолсингема на полях: "Алекс, пусть наша Ливонская резидентура срочно ищет подходы к этой женщине! И почему это уже не сделано, я вас спрашиваю?!"]..
— Говорят, Ее Величество весьма популярна среди новгородских женщин, — решился я развить тему, — а вот тамошние мужчины ее будто бы недолюбливают...
— Ну, это смотря какие женщины и смотря какие мужчины. Новгородские женщины издавна многое себе позволяли, и она отлично вписалась в эту местную традицию.
— О да! Марта-Posadnitsa!.. — припомнил я.
— Марфа-Посадница — это как раз чепуха, — поморщился Иван. — В том смысле чепуха, что это единичный случай. Такое может приключиться где угодно — вроде как с той французской ведьмой, что крови вам попортила больше, чем все французские рыцари за сто лет войны. Или с достопамятной Папессой Римской... А вот что по-настоящему важно, ибо системно — это законодательство Новгородской торговой республики: оно позволяет женщинам владеть и распоряжаться собственностью после смерти мужа наравне с детьми — "вдовья доля". Так что тут спокон веку существовал обширный слой... как бы это сказать... ну, "бизнесменами"-то их не назовешь — пускай будут "бизнес-леди", что ли! Вот они действительно считают Кони своим политическим лидером.
— А — она сама?
— Она свой, если так можно выразиться, политический активизм, — усмехнулся Иван, — начала тут с борьбы за внесение "Домостроя" в Индекс запрещенных книг... [Пометка Ф. Уолсингема на полях: "Что за "Domo Strow"? Перевести, компрометирующие места усилить переводом, передать мне лично"]. Еле убедил ее тогда, что свобода выражения мысли — ценность более фундаментальная, нежели чьи-то "оскорбленные чувства". Не люб тебе "Домострой" — напиши свой "Анти-Домострой", да и дело с концом! Вняла, и с тех пор вот пишет. Удивительно ядовитым памфлетистом оказалась — мне порою крепко достается, когда мы с ней ведем анонимную полемику в печати! [Пометка Ф. Уолсингема на полях: "Что за полемика, в какой печати? Они там, в Ливонской резидентуре, вообще, что ли, спят на ходу? Почему я о таких важнейших вещах узнаЮ по случаю, между делом?!"
