Орден для Поводыря

В августе у одного из чиновников горного правления, кажется бухгалтера Сохинского, случилось день рождения. В Барнауле праздновали всегда с размахом, но тут именинник и вовсе расстарался. Море водки, цыгане, музыканты. Приглашены все сколько-нибудь значимые лица города.

Уже ночью, кто-то из гостей попенял Платонову, что тот, дескать, так и не похвастался польской любовницей. Хорошенько подвыпивший коллежский секретарь отправил бричку.

— О! Они так говорили со мной, будто я продажная девка, — сверкая глазами от ярости, рассказывала Карина Петровна. — Совали ассигнации и требовали, чтоб я снимала одежду! Хватали...

Она пыталась терпеть. Понимала, что по большому счету заслуживает такого к себе отношения. Терпела и отшучивалась, старалась быть поближе к Платонову, надеясь, что тот ее защитит. Пока не поняла, что он ведет себя точно так же, как другие.

Кончилось развлечение для господ чиновников звонкой пощечиной по чьей-то — она совсем не знала имен местного начальства — физиономии и бегством с этого праздника жизни. Добравшись до дома, она без сил рухнула на кровать и ревела несколько часов подряд. И напуганный глупый маленький брат пытался ее утешать. А на следующий день отправился мстить.

— Прошу вас, Ваше превосходительство, — девушка тихо сползла со стула и встала на колени прямо передо мной. — Я на все готова. Пощадите только моего неразумного брата!

"Давай!" — орал внутри мозга Гера. — "Ну, давай же! Не сиди так!"

Стало жарко. Я нервно дернул непослушные крючки неудобного воротника. Карина, словно только и ожидая этого сигнала, ловкими пальцами вскрыла мой кафтан полностью, и взялась за мелкие пуговки на брюках.

— Сейчас, — как-то даже ласково, шептала она. — Сейчас, мой хороший...

Сердце давило. Каким-то краешком разума я осознавал, что поступаю неверно. Что желания моего тела постыдны, и что я пользуюсь беспомощностью этой несчастной. Но тот, кто во мне сидит уже успел захватить власть, завалить пышущими голодной яростью гормонами остатки вяло обороняющейся совести. Я потянулся к застежкам ее скромного платья.

Потом, уже загнав удовлетворенного Германа обратно в клетку, лежал, смотрел на худенькое, с выпирающими ребрами, ключицами и тазовыми костями, тело Карины, и думал. А тема этих размышлений тихонько сопела мне в подмышку.

Господи! Что же я наделал?!

Понятно, что брата этой девчушки с удивительно безволосым телом и угловатой попкой, выручить совсем просто. На самом деле достаточно собрать комиссию авторитетных докторов, признающую Ивана клиническим идиотом. По законам Империи таки люди, буде они совершат что-либо противоправное, подлежат отправке в дом презрения особого, закрытого, словно тюрьма, типа. Другое дело, что в Сибири ни одного такого заведения не существует. Как впрочем, и на Дальнем Востоке. Что само собой подразумевает разлучение брата с сестрой. И вряд ли именно этого добивается полячка таким экзотическим способом.

Однако можно обойтись и без комиссий. Только тогда необходимо еще прошение о помиловании бестолкового братика от Карины на имя генерал-губернатора. Еще дорогой, прислушиваясь к отдаленному уханью пушки, решил для себя, что если девица Бутковская не окажется какой-нибудь стервой, заставлю ее написать такое прошение. Планировал, правда, что адресовано оно будет милосердному Томскому губернатору, а не генерал-лейтенанту Дюгамелю, но теперь, после того как этот сексуальный маньяк буквально набросился на ссыльную, такой документ может в какой-то мере меня скомпрометировать.

Конечно, Герочка, злыдень ты наш писюкатый, у каждого должна быть какая-то слабость. Человек без грешков вызывает подозрение и недоверие. Но достойна ли вот эта... девочка стать нашей с тобой слабостью? Милым грешком, вполне в рамках нынешней морали? Нашей содержанкой?

И не надо фыркать. Ишь, моду взял, отделываться междометиями! Когда ты тут напал на бедную девчушку, как какой-то Тарзан, ты же о последствиях не думал?! Вот чего теперь с ней делать? Была бы дура какая-нибудь, или из крестьян, так спровадили бы ее на дальний хутор, где болтовню и слушать бы некому было. Так нет, дворянка, неплохо образована и умна. Такая, при большом желании, и до царицы с жалобами дойти может. А тогда, нам с тобой, сексуальный террорист, не поздоровится. Так что будем готовиться к худшему...

Карина сладко потянулась и закинула ногу мне на живот. Я в задумчивости стал гладить ее по спине, как ласкают кошку, примостившуюся на коленях...

Итак, представим себе, что это милое, трущееся носом о мою грудь и дрожащее от ласк существо, на самом деле преследует несколько иные цели. Что если в действительности, она решила одним так сказать выстрелом, убить двух зайцев... Да-да, Герочка, один из них — ты, кролик наш ненасытный! Ну конечно она хотела выручить брата, но что если второй целью она себе определила нас с тобой Герман Густавович? Затащить губернатора под венец — это уж чересчур, с ее-то репутацией, а вот увлечь надолго, получить какое-то влияние, стать официальной любовницей, "куковать" по ночам нужное другим людям и стричь за это дивиденды? Вероятно? Более чем! Экак она...

Она закусила губу и тихонечко сдвигала руку с моей груди все ниже и ниже, пока не добралась куда хотела. Вот уж не ожидал от себя... Ладно этот немецкий недоросль, но я-то куда... Ссыльнопоселенка ничуть не стеснялась наготы, и умела добиваться того, что хотела. И чего, как ни странно для моего пресыщенного такими развлечениями еще в прошлой жизни разума, вдруг захотел и я.

Пришлось на некоторое время прервать раздумья. Трудно, знаете ли, напрягать мозг, когда кровь приливает совершенно к другим органам...

Давно, в другое время и в другом мире, полторы сотни лет вперед, читал статью, в которой утверждалось, что во время пологого акта организм, и мужской и женский, выделяет какой-то особенный вид гормона, действующий как слабый наркотик. Причем, при упорядоченной половой жизни, человек постепенно получает привыкание к этому как бы наркотику. Соответственно, случается и эффект "ломки" при резком отказе от секса.

В статье говорилось, что манипулирование уровнем этого гормона в крови мужчины — наидревнейшее врожденное женское искусство. Слабый пол, таким образом, добивается относительной покладистости самца... Слышишь, Герман? Самцы мы с тобой, и наркоманы! Но самое хреновое, друг мой, в том, что теперь мы как тот Буриданов осел. И не принять участие в судьбе этой девушки, ссыльной, между прочим, да еще и полячки не можем. И помочь — себе же хуже.

Мигом найдутся доброжелатели — сделают выводы и до нужных ушей донесут. Скажут, этот Томский губернатор, дескать, нехороший человек. Бедняжку к сожительству принудил. Подлец! И, поди, с польскими бандитами дружбу водит. А не он ли и стоит за этим разгулом, что в губернской столице твориться? Уж не ему ли в карман лиходеи долю малую складывают, чтоб их полицейские чины не трогали? Умный начальник, может быть, и не поверит, а обидится точно — не делюсь. И начнутся комиссии и проверяющие по губернии рыскать, грехи мои отыскивать...

Такая, блин, поганая философия сексуальных отношений у нас вырисовывается. Но если мы с тобой, Герман Густавович, помашем сейчас даме ручкой и пропоем чего-нибудь вроде: "я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу", эта мелкая, при поддержке тех же самых доброжелателей, может нам такой конфуз учинить, что министерские проверки покажутся куличиками в песочнице. Государыня Императрица Maximiliane Wilhelmine Auguste Sophie Marie von Hessen und bei Rhein, более известная как Мария Александровна, сама тоже женщина миниатюрная. Тонкой организации души, так сказать. Но на страже женских интересов стоит крепко. И Государь Император с ней по такому поводу спорить опасается. Ты же, господин Лерхе, мне об этом и рассказывал, между прочим. Вполне способен представить — на какие гадости способна супруга самодержца Всероссийского, если будет считать, что на кону честь честной дворянки! Женитьбой на госпоже Бутковской тогда мы уже не отделаемся...

В общем, попали мы с тобой, Герочка, как кур в ощип. И станем теперь думать и размышлять, как из этого места выбираться.

— Герман, милый, — пропищала эта партизанка, снова оторвав меня от тяжелых дум. — Ты возьмешь меня с собой в Томск?

Оба на! В Томск? В качестве кого? Секретарш сейчас еще не существует. Горничная из дворянки, как из навоза пуля, да и скандал может получиться капитальный. Просто поселить ее где-нибудь в городе и навещать время от времени? Так ведь уже через неделю всем, от предводителя дворянства до последнего нищего станет известно, что у молодого губернатора в таком-то доме живет любовница. Что она ссыльная. И стоит появиться в ее доме хоть кому-нибудь с фамилией похожей на польскую, куда надо тут же уйдет донос, что будто бы я заговорщик...

Чем-то она тебя все-таки зацепила, Герочка. Хотя мысль хорошая. Конечно, хорошо бы что-то придумать, чтоб был официальный повод ее навещать...

— А что ты там будешь делать? — как можно более мягко, поинтересовался я.

— Любить тебя, — простодушно ответила Карина и потерлась носиком о мою грудь.

— Ты станешь скучать. У меня много работы и я не смогу часто у тебя бывать...

— Нееет, — запротестовала девушка с чудным акцентом. — Ты станешь давать мне деньги, а я буду ездить по больницам и заниматься благотворительностью. Мой отец был лекарем, я немного разбираюсь в медицине...

Ха! Интересно, с чего она решила, что я сам не могу этим заниматься... Хотя... Что-то такое, связанное одновременно с благотворительностью и с медициной крутилось в голове.

— Интересная идея. Я подумаю. У нас еще много времени. Пока лед на реках не станет крепким никто в Томск все равно не едет...

— Хорошо, — неожиданно покладисто согласилась она, заглядывая в глаза и слегка розовея. — Я буду тебя ждать. Оставишь немного денег?

— Хорошо.

— Иди уже. Твои солдаты давно топают и спорят в сенях, а зайти опасаются. Ты злой начальник?

— Очень, — разулыбался я, натягивая штаны.

— Нееет, — не поверила Карина. — Ты добрый. И тебя все любят.

— Эх, твои бы слова да Богу в уши...

— Я молиться за тебя буду, — стремительно завернувшись в одеяло, торопливо заговорила девушка. — Грехи на себя все твои возьму и отмаливать буду. Ты только забери меня отсюда...

Остановился на пороге. Представил, как я оставляю на покрытом кружевной скатертью столе деньги, и аж передернулся всем телом. Как шлюхе... Нельзя так, не справедливо.

— Приготовься к поездке. Купи что нужно, — всовывая четвертную ассигнацию в детский кулачок ссыльной, сказал я. — Бумаги я выправлю. Как лед на реках встанет, поедешь.

Наверное, нужно было еще что-то сказать. Что-нибудь ласковое или... ну не знаю, доброе, что ли. Не смог. Слов не нашел. Жалко ее было, не хотелось ее обижать, но и пригреть на груди этого звереныша не мог себе позволить. Хотя бы до тех пор, пока не придумаю, как применить ее таланты.

Не замечая нетерпения своих конвойных и елозящего, порывающегося что-то сказать Артемку, в задумчивости уселся в коляску. И сидел еще несколько минут, прежде чем обратил внимание на то, что мы так и не тронулись с места.

— В чем дело? — поинтересовался я у денщика.

— Так это, Герман Густавович, куда править-то? Надысь, с того берега каючка пришла с отчаянными должно быть гребцами по нынешней-то погоде...

— И что? — живот сразу подвело в ожидании вестей, способных как-то повлиять на мою судьбу.

— В лодке той, в город генерал прибыл. Вота, — казачок протянул мне прямоугольник плотной бумаги с гербом и вензелями. По центру значилось на русском и французском языках: "Федор Егорьевич барон фон Фелькерзам, действительный статский советник. Генеральный Консул Российской Империи в Париже". — Так Их Превосходительство к нам мальчонку присылал. Просил передать, что остановился в доме Горного начальника, и это...

Артемка закатил глаза, будто бы читая шпаргалку на внутренней стороне век.

— Оне почтут за честь, коли вы, Ваше превосходительство, почтите их своим визитом к нынешнему же ужину. Вот.

— Ну и чего вы все так всполошились? — поморщился я. Фелькерзам... Так кажется должен был зваться проверяющий от МИДа по экспедиции о ссыльных. Они что? Не нашли никого попроще для ревизии, чем действительного статского советника? Еще бы принца крови отправили пересылки осматривать...

— Так это... Генерал же...

— Запомни, — повысил голос я, чтоб остальные, сидящие в седлах, конвойные тоже услышали. — Здесь, в губернии, генерал — это я. А остальные, те что пришлые, всего лишь — тоже генералы.

— Точно так, Герман Густавович, — развеселился парень. — Домой?

— Эх, Артемка! Если бы домой. Правь к Степану Ивановичу в усадьбу.

Ни чего такого, что требовало бы немедленных действий, не произошло. Ну, приехал ревизор. Так что с того? Станет вопросы коварные задавать и цепляться? Да в добрый путь! Я в губернии с апреля. Полгода всего. За такой срок при всем, даже самом огромном, желании это болото всколыхнуть не получится. Так что, найденные проверяющим недостатки меня не касаются. Спасибо за помощь, будем исправлять, рады стараться...

Жаль, что этот барон у Фрезе в доме окопался. Сейчас Александр Ермолаевич ему про меня такого наговорит, что я в глазах столичного гостя каким-нибудь самодуром с либерастическими замашками стану. Что горный начальник, что этот консул, по словам Германа — выходцы из Курляндской губернии. Так что быстро общий язык найдут.

Мозги закипали от напряжения, а руки на автомате застегивали пуговицы другого, свежего костюма. Мундир, конечно, тоже был в идеальном состоянии, но я все-таки решил переодеться. Потому что мне не нужно было на кого-либо производить впечатление или кому-то нравиться. Я здесь хозяин и могу явиться к ужину даже в халате. Это пришлый барон должен рядиться в парадную одежду, навешивать ордена и стараться показаться умным...

Отправил казака с сообщением, что Его превосходительство, действительный статский советник, Герман Густавович Лерхе почтит своим присутствием господина фон Фелькерзама, в доме господина Фрезе, в восемь вечера. Заставил бородача выучить наизусть. Так чтоб без единой заминки от зубов отскакивало. И нужным тоном — спокойным, как бы скучающим. Простая констатация факта, а не вопрос.

Имидж создается из мелочей. Прическа, качество одежды, обувь — это обязательная часть и она не обсуждается. Часы, запонки, булавка в галстуке — скорее показатель достатка, принадлежности к не бедствующей элите, чем политического веса. Имидж — это мелочи, отличающие вас от всех остальных. Нечто такое, что заставит остаться в памяти незнакомого человека. Вроде как водолазка вместо рубашки у одного хорошо известного политического деятеля. А я вот бакенбарды сбрил. Хотел еще бородку отпустить, но Гера отговорил. Объяснил, что растительность на подбородке сейчас является признаком низкого сословия, или общественного бунта. В нигилисты я не стремился, а в земледельческих делах ничего не понимаю...