Каждая чайка без натуги несла 50-60 человек, поэтому почти сто крючьев впилось в борта что одной, что второй галеры... Словно простучал коротко и сухо смертельный град.
Какое там воевать!
Проснуться половина не успела!
Казаки уже не молчали. Они шумели, они орали, они вырезали всех, кто встретился им на пути. Прижались к веслам и нырнули под скамейки прикованные гребцы, ужасаясь их ярости. Вышел из своей каюты капитан — и тут же упал с чьим-то ножом в горле. Капитана второй галеры все-таки соизволили рубануть саблей. Тем паче, что турки не гасили фонари на галерах... куда как удобно для казаков, чьи глаза привыкли к темноте — и теперь турки представляли для них роскошные мишени.
А вслед за первой партией лезли и гребцы, собираясь поучаствовать в развлечении. В каждой чайке оставался, дай Бог, десяток человек — и весьма этим недовольных! Такое развлечение мимо проходит! Ну да ладно, следующий бой — их!
Уже через два часа все было кончено. *
* нечто подобное описывал г. Левасер де Боплан, франц. инженер на службе у поляков, 1600 — 1673 гг. Насколько он приврал — не знаю. Прим. авт.
На галерах практически не осталось живых турок — так, человек пять, в качестве 'языков'. Сдать на руки Ромодановскому — пусть допрашивает. Просил ведь, ежели получится, кого захватить... ну так для хорошего человека и не жалко!
Остальные были грубо обшарены, раздеты (а чего добру пропадать) — и скинуты за борт. Казаки обшаривали трюм, не особо покамест разговаривая с прикованными рабами — потом. Свой карман — он завсегда ближе к телу, чем чужие нервы. Хотя и видели, что рабы дрожали. Как же ж! Про казаков такие слухи ходили, что самим иногда страшно становилось! Здоровы ж эти европейцы брехать! И глотки-то казаки зубами рвут, и режут всех, кого ни попадя, и корабли на дно пускают с прикованными людьми...
Разве что новорожденными младенцами казаки не питаются, ну так это еще впереди! Авось, придумают!
Вот и пусть чутка подрожат!
Так что Остап молчал до последнего. И только когда забрезжил рассвет, кивнул Дмитро.
— Переведи им. Доведем корабли до Азова — там раскуем их. Получат жизнь и свободу.
Дмитро послушно перевел, но радостных воплей не дождался. Не верили. Ну и не надо, что он — убеждать их будет?
Сами поймут, когда все сбудется, тогда и поблагодарят. А пока пусть слушаются и лишних хлопот не добавляют!
Ромодановский был весьма рад еще двум галерам — в хозяйстве все пригодится. А турки быстро начали себя чувствовать весьма и весьма неуютно. Казаки не собирались давать им спуску и даже если не решались идти на абордаж по нехватке сил — все равно умудрялись напакостить — подкравшись и от души обстреляв галеру.
Вольной турецкой жизни приходил конец.
* * *
Михайла Юрьевич Долгоруков смотрел на монаха злобными глазками.
— Говоришь, ведомо тебе, кто моего отца сгубил?
— Ведомо, князь. И ведомо, почему того убийцу не нашли.
— Коли узнаю, что лжешь ты мне...
— Коли хотел бы солгать — не пришел бы я к тебе сам, князь. Но в то время государь мне доверял, советовался...
— А сейчас терпит с трудом.
Симеон Полоцкий склонил голову. Это верно, у царицы он впал в немилость, а царь ей во всем потакает, потворствует бабской глупости! Нет бы прислушаться к мудрым словам, тогда б и не пришлось...
Ладно. Не о том речь.
— Что верно, то верно. Я в монастырь уйти хочу, но до того должен душу облегчить. Грех на мне, знал я об убийстве твоего отца — и не предотвратил.
Налитые кровью глаза Михайлы злобно блеснули.
— Кто?!
— Сам государь.
— Лжешь, собака!!!
Симеон спокойно (хоть и стоило это немалых усилий) выдержал бешеный взгляд, покачал головой.
— К чему лгать мне, князь? Тем более — так?
Михайла задумался, а Симеон продолжил плести паутину лжи. Юрия Долгорукова по его словам отравили. И приказал то сделать царь, который решил, что после польских побед Юрия на место поставить не удастся. Казнить и не за что, а Романовы куда как худороднее. Вот и взял грех на душу...
Кто сделал?
По приказу царя, Ордин-Нащокин. Не по норову ему был Юрий Долгоруков. Слишком умен и силен, слишком любим в армии, слишком стрельцы его уважали...
Михайла слушал, стискивал кулаки — и видел Симеон, что верят ему, еще как верят! Люди вообще склонны верить в худшее. Тем более, он столько времени пытался доискаться до истины...
— Ты-то, князь, при царе безотлучно, а вот отец твой...
— Отца я и царю не прощу, — выдохнул мужчина.
Симеон внутренне собрался.
Не простишь, конечно. Мы все сделаем, чтобы не простил. А поскольку ты к царю приближен, то и сделаешь все необходимое.
А вот как сделаешь...
Начиналась более жестокая политика. Сильная Русь — а одолев крымчаков, она бы стала куда сильнее, не была нужна ордену иезуитов. Слишком опасно для них было православие.
* * *
— Григорий! Слов нет! Отец в восторге будет!
Алексей Алексеевич хвалил от души, уважительно именуя Ромодановского не Гришкой, а Григорием — и боярин это оценил. Да, такое было у царей в обычае, боярина запросто могли и назвать Ивашкой, и кинуть в него, чем потяжелее, и царской ручкой за вихры оттаскать... Алексей не стал бы исключением из царственного правила — постаралась Софья. Она и внушила брату когда-то, что бояться люди будут при такой манере, а вот уважения не дождешься. А ежели ты всегда вежество соблюдаешь, то гнев твой куда как страшнее им покажется.
Алексей послушался — и не пожалел. Но сейчас речь шла не о простой вежливости, нет! Ромодановского действительно было за что хвалить!
За очень и зиму он крепко поработал над Азовом. Пролом в стене был заделан, насыпи восстановлены, перед крепостью устроена настоящая полоса препятствий — рвы, ямы с кольями, закрытые чем-то вроде легких настилов... если ехать по дороге — все было в порядке. Но когда это осаждающее войско только дорогами и пользовалось?
Судя по всему, Григорий спал по два часа в сутки, а остальное время трудился так каторжно, как и на рудниках не заставляют.
Азов тоже сиял чистотой и напоминал казарму. Улицы выметены, никаких пьяниц, ни драк. Ни скандалов, ни лишнего шума — всяк знает свое место и занимается своим делом.
— Я старался, государь!
Алексей от души хвалил боярина, видя, как его лицо становится все более спокойным и довольным. А после обеда — короткого, без лишних этикетов, перешел к делу.
— Со мной тридцать тысяч человек. Двадцать моих, десять поляков.
— Я могу тысяч пятнадцать отпустить, — согласился Ромодановский.
— У меня пять тысяч с лихвой, — кивнул Степан.
И его, и Фрола, и Ивана Сирко, равно как и Косагова с Хитрово, Ордина-Нащокина-младшего (свой же человек, считай, родственник, дядя) и Ивана Морозова — Алексей пожелал видеть за столом. А когда Ромодановский как-то неубедительно запротестовал, махнул рукой.
— Мы сейчас в походе, вот и считайте, что у походного костра. Там раскланиваться некогда...
Ромодановский едва не фыркнул в ответ. Да уж, видел бы ты, сынок, с каким обозом твой отец в поход ходил! Да как вокруг него стольники-постельничие плясали, как повара павлинов готовили в соусе из соловьиных язычков!
А Алексей и правда не видел. Его-то этому казаки обучали, а у них просто, что на лошади увез — тем и пользуйся. А не увез — оно тебе и не надобно.
Так что обед быстро перешел в совещание. Степан и Фрол ждали команды, Сирко поглядывал хитрым глазом, пытаясь составить свое мнение о молодом царевиче, Алексей размышлял.
— Сколько народу мы сможем перевезти?
— Тысяч двадцать, не более.
— Та-ак...
На столе развернулась карта, и мужчины пристально вгляделись в нее.
— Азов. Наши ворота. — Алексей смотрел серьезно, — я не обсуждал это ни с кем, по пути сюда. И мой отец тоже не писал, потому что надо решать на месте. Это либо авантюра, либо...
— Государь?
Фрол не выдержал, видя, что царевич колеблется, за что тут же и получил тычок в бок от Ивана Сирко. Молчи, дурак, царевич глаголет...
Мысль о том, что царевич не обидится, ему в голову не пришла — не привык атаман к таким царевичам. Собственно, этот был первым и уникальным.
— Наше войско здесь. И мы должны выбрать. Либо мы сейчас идем на ногаев, и выбиваем их начисто. Черкесы нам не враги, зато с ногайцами не друзья, они нам помогут.
— Можно и так, — кивнул Степан. — Это, я так понимаю, не авантюра? Да, государь?
— Это тихо и мирно. Татары туда не полезут, а полезут, так получат со всех сторон, турки нам сильно мешать не будут, а уж потом, укрепимся, что-нибудь напротив Керчи воздвигнем...
Взгляды мужчин были весьма скептическими. Царевич тоже усмехнулся.
— Долго, дорого, неудобно. Это первый путь. Но есть и второй.
Алексей помолчал, собираясь с духом. Сейчас он собирался предложить страшную авантюру, после которой турки на них просто рухнут всей империей. А может, и не рухнут. Их уже о том годе потрепали, да и вообще — Османская империя сильно напоминала старого дряхлого льва, который мог страшно достать когтями, но мог при этом и сдохнуть. От дряхлости.
— Да. За это время османы придут в себя, татары придут в себя, начнут воевать Азов обратно... Григорий?
Взгляд Ромодановского был весьма красноречив.
— Из степи идут дурные вести. Селим-Гирей собирает войска, скоро под нашими стенами окажутся татары и турки.
— Много ли?
— Как я понял, не особенно. Достаточно, чтобы мы не могли делать вылазки в степь, как раньше. Сами же османы сейчас собираются на Крит. Там вспыхнул бунт, в Дубровнике тоже полыхают пожары... одним словом, османы решили додавить венецианцев. Благо, с тех есть, что содрать, да и по площади куда как выгоднее.
— Если мы оставим тысяч двадцать? Отобьетесь? Прокормишь?
— И прокормлю, и сорок тысяч прокормлю. И отобьемся. А остальные куда ж пойдут?
В синих глазах Алексея блестела шальная искра.
— А остальные... мы пойдем водой к Керчи. Сколько на корабли влезет. Остальные пойдут вдоль берега, перекликаясь с кораблями, разоряя все побережье и вырезая татарские поселки. Хватит, пожировали. Керчь надо будет взять.
— Государь!
Алексей пожал плечами в ответ на шокированный возглас Косагова.
— Ее просто не пытались взять. С нашей стороны. Она укреплена с моря, а ежели подойти с суши, высадить десант — не так там все и страшно будет. Переправимся и захватим Тамань. А потом от Керчи пойдем опять вдоль берега. Кафа, Бахчисарай — и Перекоп. Ежели мы захватим эти точки — мы отрежем туркам все пути.
— Государь, они ж на нас...
— Они и так нападут. Но... если мы выполним этот план — нам будет чем с ними торговаться. Отдадим обратно Бахчисарай и Кафу, пусть радуются. Но остальное... нет уж! И начнем выжимать татар с нашего полуострова.
Несколько минут все молчали. Потом кашлянул Иван Сирко.
— Государь, дозвольте?
Алексей кивнул. Мол, дозволяю, говори...
— Может, сначала тогда не на Керчь идти? — желтый, заскорузлый от табака палец характерника заскользил по карте. — Вот здесь, вдоль северного берега мы можем доплыть до входа в Сиваш. Наши чайки там пройдут. А мы высадимся на берег и тоже пройдем... тут, конечно, 'Гнилое море', ну да расстояние невелико. И дойдем, и возьмем, коли прикажешь...
Алексей прищурился.
— А сколько народу при этом поляжет?
— Многовато, государь. Так ведь за свою землицу жизни отдадим, не за чужую...
Намек был ясен. Алексей медленно кивнул.
— Да, ежели удастся... тут без казаков никуда. Скажем, Засечный полуостров? Тут войск держать придется много, ну да ладно, своя земля, не чужая...
Намек был понят правильно. Ежели так получится, что план осуществится — никто казакам препятствий чинить не будет. Пусть обживаются, пусть гонят прочь татар, пусть укрепляются... но под русской дланью. Мягкой, но... не отдельное государство, а провинция в общем составе. Впрочем, при наличии на троне Алексея Алексеевича, казаки не возражали. На Сечи уже все знали, что с молодым царевичем можно дела делать...
— Но это часть. Остальные на чайки не влезут... тысяч бы десять прошло?
— Меньше, государь. Но остальные войска пройдут на Керчь, как ты и хотел.
— Раздробить силы? А продержитесь?
Сирко пожал плечами.
— Понадобится — мы все там ляжем, но зубами вцепимся!
Алексей покачал головой.
— Нет, так не пойдет. Мне не смерть ваша нужна, а жизнь и служба. Я своих людей не размениваю...
— Тогда, государь...?
— План твой хорош, Иван Дмитрич. — Присутствующие даже замерли от неожиданности. Чтобы царевич, да с отчеством, так вот к казаку обращался? Но сам Алексей над этим и на миг не задумывался. Он уже оценил гетмана войска Запорожского и не видел в том ничего для себя зазорного. Этот мужчина больше боев повидал, чем Алексей — месяцев. Есть за что уважать. И сейчас... готов ведь голову сложить... за что!?
За Русь, которая ему хоть и не чужая, да и не своя! Понял просто, что так надобно — и идет!
— Вы вперед пойдете и Перекоп захватите. С той стороны к нам на помощь поляки идут. Вот они там и останутся, да еще и вылазки совершать будут, чтобы как следует татарву потрепать. А вслед за вами, по берегу, чуть медленнее, чтобы не измотаться, пойдет полк Хитрово. Справишься, боярин?
— Приказывайте, государь — исполню.
— А части Косагова пойдут вдоль побережья. Впрочем, с десяток чаек я у вас заберу. А ты, Иван Дмитрич, пройдись в порт, посмотри, какие корабли взамен сгодятся? Потому как не хочу я казаков одних на Перекоп слать...
— Не доверяешь, государь?
Вопрос вроде был задан с подковыркой. Но это ежели не видеть веселых искорок в глазах Сирко. Алексей и не увидел — опыта пока не хватало. И повелся...
— Мне всех своих людей жалко. Понимаю, что иначе нельзя, но чтобы одних казаков на передовую... нехорошо это. Неправильно...
Сирко задумчиво кивнул. М-да, когда это русских царей такие вопросы волновали? А этот по чести поступить старается...
— Схожу, присмотрю...
— Тем паче, стараниями казаков у нас куда как кораблей прибавилось, — буркнул Ромодановский. — команд не хватает — а они галеры захватывают!
— Так неужто ж их обратно туркам гнать? — в глазах Алексея тоже заплясали веселые искры. — Э, нет. Если и отдадим — то пару, не более. Есть такое слово — брандер.
Слово знали все присутствующие. И обсуждение деталей продолжалось достаточно долгое время. Только через три дня были окончательно расписаны все роли — кто, что куда... И чуть отдохнувшие войска ушли из Азова.
Печальным взглядом провожал их Григорий Ромодановский, как ни рвался он в поход, но его все одно решили оставить на хозяйстве. А кто лучше него знает обстановку?
Кто лучше него знает крепость, в которой он перезимовал?
Впрочем, это-то полбеды, но грусть боярина вызвало еще и отсутствие 'троянских коньков'. Царевичевы воспитанники уходили вместе с войском. Кто с казаками, кто на кораблях, но уходили. В ноги царевичу падать готовы были, чтобы не оставлял их в тылу, дозволил на нехристей идти... а без них ведь сложнее придется.