Впрочем, старушки старушками, а дело — делом. Долбанув в дверь, я сковырнул засов, в чём мне мои массовые габариты весьма поспособствовали, ну а ущерб вышел копеечным. Ну, почти, уточнил я, краем взгляда окинув выдранный с мясом засов.
В зале пребывали дюжина девиц и отроковиц, до моего визита явно предававшиеся штудиям гимнастическими, застывшие ныне в весьма приглядных позах, мою персону взглядами мерящие. Будучи мужем вежественным, полей шляпы я коснулся, после общий поклон учинил.
Да и направился к единственному в зале мужу. В белоснежной тунике пребывал тип, высокий, но и вправду, тонкий для безобразия. Пырился он на меня так же, как и ученицы, недоумённо, на что я лыбился совершенно ослепительно, к нему приближаясь.
— Горазд Древосилович? — радостно уточнил я.
— Он самый, — недоуменно взирая на меня, ответствовал глист в тунике.
— У вас ли вчера пребывала Милорада Поднежевна Сулица? — задал я вопрос, учиняя последнюю проверку.
Дело в том, что в словах Милорады я был почти уверен. Но ключевое слово “почти”. Правда и истина — отнюдь не синонимы. Так что пусть вероятность “клинической дуры и фантазёрки” была пренебрежительно мала, но и исключить её абсолютно я не мог. Всё же, двух встреч для вот “досконального и полного” понимания явно было маловато.
Но мимика и вильнувший взор рассказ Милорады подтвердили: чуял сей тип вину, точнее, страшился разоблачения. Ну а значит, глазёнками своими подлючими вильнул ты, мил друг, очень удачно, мысленно оскалился я, улыбнулся совсем счастливо, да и хлёстко, “как хлыстом”, вспылили в голове комментарии Добромиры, отоварил глиста по причинному месту.
Горазд очень гораздо пал на пол, скрючился, место поражённое зажимая, и звуками Мир окружающий оповещал, что очень некомфортно ему. Девицы же начали звуки издавать частью изумлённые, частью возмущённые, что я скинутой дланью прервал.
— Муж сей, — возвысил я голос, указав на мужа пинком, в место уже травмированное, не удержался, — есть лжец, негодяй, насильник. Завлекает дев в жилище своё, клятвы давая, что на них не покусится. Притом, в случае отказа от притязаний его, не стесняется силу применять, чтобы похоть свою потешить. Деяние моё с тем связано, что б вас предостеречь, — обвёл я девиц взглядом, — лик подонка, наставником рядящимся, явив. И ему, псу смердящему, — ещё раз пнул я, — напомнить, что буде законы не нарушены, честь остаётся. Ормонд Володимирович Терн, квестор Управы Посольских Дел, — вежливо раскланялся перед завывающим типом. — Ежели вопросы у вас, Горазд Древносилович, а то и вопросы чести и крови возникнут, то к услугам я вашим, — кинул я на глиста визитку. — Сударыни, честь имею, — коснулся я полей шляпы, оценив весьма ироничное звучание, в текущих реалиях, этой фразы.
Ну и покинул зал, да и палестру. В принципе, глист, конечно, может попробовать меня по закону ущучить. Вот только, даже если я про Милораду и промолчу (чего делать и не собираюсь), то максимум, что мне грозит, так это штраф, немалый, но вполне подъёмный. А уж ежели вызов будет, оскалился я совсем уж запредельно, вызвав шараханье встречных учениц палестры, так и оторву ему уд. Реально не люблю насильников, мразотны они в моих ощущениях.
Ну, прынцем себя, честь девичью защищающим, я явил, не без самоиронии думал я. Вообще, по уму, ежели бы не текущая ситуация, вряд ли я бы так поступил. То есть, некие действия бы предпринял, но более… обдуманные, что ли.
Впрочем, настроение поднялось, мысли мои тяжкие (а главное — бесплодные), отступили, так что поступил я правильно не только “вообще”, но и для ценного и важного себя. Тут главное, одёрнул я себя, чтоб в привычку оное не вошло: не миллионщик я, при отце живом, да и резина обтягивающая с телесами моими смотреться будет уж слишком комично. Да и Артемида Псиносфеновна разум скорбный исцелит, она такая, она может.
А к времени оговоренному, облаченный и собранный, с перуном, открыто на кобуре висящим (что и этикетом дипломатическим никак не запрещалось), явился я к злонравному начальству. Дни оставшиеся провёл не праздно, в эфирных штудиях, но тяжкие мысли отступили. Спасибо овечке и удачно подвернувшемуся под руку (да и под ногу, резонно уточнил я сам себе) глисту.
Кстати, никаких последствий мой “подвиг” не возымел, милитанты в эфирных доспехах квартиру мою не штурмовали, да и фони молчал, хотя, признаться, про последний я вспомнил лишь на пути к Лешему.
Морду начальство имело никак не обречённую, а зловредную, ехидную и вообще, Леший как Леший. Хмыком и взглядом ехидным оценил мой перун на бедре, буркалы свои закатил, в стол залез и себе таковой же на бедро прицепил. И ещё подмигнул злонравно.
— А мортиру осадную я бы взял, — с видом невинным изрёк я, так как подобные деяния начальства без ответа оставлять было невозможно.
— Пощадите бриттов, Ормонд Володимирович, и так, смотрю, портки обмочат, на вас поглядев. А уж с мортирой так и вовсе помрут от удара, мало, что не все. К кому посольство нам справлять? — не остался в долгу злонравный леший. — Ладно, отправляемся. Примите и наденьте, — протянул он мне коробочку.
Открыв которую, я узрел серьгу-гвоздик, в эфире снабжённую фактически не различимым мной узором.
— Разума защита? — уточнил я.
— Теоретически, — поморщился Добродум. — Как на практике будет, нам узнать предстоит. Да, в отставку не желаете? — небрежно бросил он.
— У меня до оклада декада осталась, — скаредно ответил я. — Вы бы, Добродум Аполлонович, лучше бы сказали, что за “сказки дикие”. Всё одно уж узнаю, а так хоть в дороге будет о чём подумать.
— Книги читать не пробовали? — вопросил леший. — Занятие зело приятственное, рекомендую. Пойдёмте, — бросил он, вставая из-за стола.
В мобиле молчали, я вдевал в ухо гвоздик, после же сего косметического надругательства злокозненный Добродум окатил ухо моё эфиром, явив не самые последние навыки терапефта. Потому как дыра во мне краями зажила буквально за минуты, никаких неприятных ощущений не оставив.
А вот уже в самолёте Леший оторвался от книженции, поймал мой взгляд, ухмыльнулся совсем гадко, да развёрз зёв свой:
— Врут к бриттам склонившиеся, что зрели бога. В силе тяжкой, да и с бриттами он, — бросил леший. — Что, полегчало вам? — ехидно вопросил он, а на моё ошарашенное поматывание башкой понимающе кивнул. — Вот то-то. Потому и молчал, чтоб вы разум свой излишне не ломали.
— Эта… — офигело откомментировал я. — А вообще, как это? Ну, мы вообще сверх… гимназических знаний про них знаем что-то? — растерянно вопросил я.
— Про богов-то? — уточнил Добродум, на что я кивнул. — А ни беса мы не знаем, Ормонд Володимирович, одно мыслеблудие псевдонаучное, читали, небось, — на что я повторно покивал. — Одарённых при богах не было, летописей тьма, священных книг. Вот только ни беса это не объясняет.
— Иллюзии? — предположил я.
— На глазах очевидцев изъявшие из Мира пару верст квадратных морской воды и несколько судов? — ехидно уставился на меня Леший. — Тут скорее надежда на гипнотизёра могучего выходит, потому как если бог, пусть один, у бриттов есть… Ну, почитайте, победить-то победим, вот только мало не половину Полисов огнём и серой зальёт. Это я вам не самый худший вариант описываю, согласно достоверным и проверенным летописям, — уточнил он, да и уткнулся в книжицу.
Это выходит, мне лешему и вправду только благодарным быть надо, потому как я себе и впрямь мозги сломал бы, со смещением. И с нулевым итогом, потому как всё мной читанное ни беса не объясняло, а, очевидно, головы не один академик и не одного Полиса ломал. С нулевым эффектом.
А у них, даже представив, что могутность интеллекта моего их умишки многократно превосходит (что представлять приятно, но довольно наивно), доступ к знаниям, да и время на их изучение куда как побольше моего. Так что, несколько вынужденно, слегка поклонился я Лешему:
— Благодарствую, Добродум Аполлонович.
— Пустое, — отмахнулся Леший, подняв взгляд от книженции. — Вас знаючи, о себе заботился: нацепили бы на себя оберегов, текстов всяких, да и истерику бы закатили, буде вас их лишить тщились, в вид потребный приводя.
— Может, нацепил бы, — подумав, не мог я не признать некоторую сермяжную правду леших слов. — Не помешало бы, а вдруг поможет?
— Параноик вы, Ормонд Володимирович, — промолвил злонравный Добродум. — И социопат. Сие в болезнь не перетекло, но в критических ситуациях вы палку способны не то, что перегнуть, а узлом завязать. Не всегда плохо, но в текущей ситуации, — помотал он пальцами, — излишне, хуже и вам и окружающим.
— Здоровая паранойя — залог здоровья параноика! — веско изрёк я максиму Мира Олега.
— Изрядно сказано, — все же зажрав, бросил Леший.
— И вообще, вы, можно подумать, лучше, — несколько надулся я. — В мои годы, небось…
— Хуже, — спокойно кивнул Леший. — Гораздо хуже было у меня в годы ваши. А вы, значит, догадались?
— Ой, можно подумать, тайна мироздания великая, — отмахнулся я. — Столь раздражающим, — окинул я злонравное начальство взором, — лишь зеркало может быть, вот только кривое. Вроде похоже, а не так. Да и вам резона меня держать рядом нет, всё ж я иногда бываю несколько… раздражающ. А значит, и вам польза есть, а кроме психологической, я её и не зрю. В общем, на ваш вопрос “зачем” у меня ответ был ещё в первые дни нашего знакомства, — не без ехидства выдал я, несколько поправляя свое несколько расшатанное состояние.
— Ну и молодец, Ормонд Володимирович, — довольно равнодушно выдал гадский леший вместо закономерного восхищения моими талантами.
— А вы тоже лишком веса страдали? — уточнил я небезынтересный мне вопрос.
— Скорее недостачей, — отмахнулся злонравный Добродум. — И вообще, не приятель я вам, а начальник. И душу, уж простите, открывать, как и отчёт давать, не намерен, — ехидно озвучил он. — Вот доживете до моих годов… А я всё столь же вас годами и потом превосходить буду, да и всё одно ничего не поведаю, — злобно поликовал он.
— Кто бы сомневался, — не менее ехидно ответствовал я.
Да и извлёк книженцию свою, благо несколько полегчало. И, между прочим, не удивлюсь, ежели не потугами самого Лешего, манерой беседы, жестами и мимикой такой тон задавшего, что я с новостями проще смирился. Не для моего благополучия, безусловно: гадским лешим подобное человеколюбие неведомо. А для того, чтобы рядом вменяемый помощник был, а не слегка (или не слегка) поехавший крышей параноик.
Так и долетел самолёт потихоньку до всё того же Антверпена, где десяток послов Полисов Гардарики и собрались: как выяснилось, бритты посольство морским путём ограничили, не желая над своими островами погаными (в самом прямом, возможно, смысле) авиацию зреть.
К слову, перед тем, как поместились мы с Добродумом на судно, нам предназначенное, было два момента небезынтересных. Первое — подкарауливал нас, а точнее Лешего, старый знакомец Аскульдр, набросившийся на начальство ловко, да опять его ставший мять всячески. Причём опять, медведь такой, двигался глазу почти неуловимо, меня уже к перуну рукой дернуться заставив. Так что после закономерного лешего писка “отпусти, задушишь!” заржавший дан последнего выпустил, да и зарядил мне лапищей по плечу.
— Здрав будь, хускарл Ормонд! — снабдил он это покушение на юную жизнь мою комментарием.
— И вы здравы будьте, хэрсир Аскульдр, — отвествовал я, вызвав ржач.
— Глянь-ка, угадал! Или ты поведал? — воззрился на Лешего дан, на что последний отрицательно головой помотал. — Ну добро. На, владей! — швырнул он в меня отцепленные с пояса ножны с наполнителем.
На что я, поймав дар, молча склонил голову. Ежели бы я тут начал ломаться, в смысле “я по метателям”, или там “не нужны мне дары ваши”, то ситуация сходу дошла бы если не до кровопролития, то до мордобития. Причём морда, битию подвергаемая, была бы моя. А вызвано бы это действие искренней заботой хэрсира, на тему обретения мной утраченной вменяемости.
А вторым любопытным моментом было то, что порт Антверпена изобиловал судами явно милитантской направленности. Потянуть такое количество более чем “прожорливых” во всех смыслах игрушек ни один Полис бы не смог. Полсотни тяжёлых, бронированных и грозящих Миру монструозной артиллерией судов. Это не считая того, что и десанта каждый может до пары, а не долго если, так и пяти тысяч нести. Ну а лужа ламаншевая невелика, прямо скажем.
Да, если бы не “неизвестный фактор”, при удаче только этими силами даны могли острова “зачистить”. Правда, пребывание их в одном порту… начал было параноить я, что, впрочем, было тут же прервано.
Дело в том, что нашим “посольским” судном был антиквариат. Причём не по жадности, а как раз из предусмотрительности: судно, именуемое Тролленес Тот, “Погибель троллей” или близко к тому (точно я не знал, язык данов в “морской” модификации причудливо менялся, с чем я толком знаком-то и не был), несло на себе монструозную по толщине броню, было чертовски неповоротливым, медленным, да и артиллерия его отставала в дальнобойности от более современных аналогов.
Вот только этим аналогам его “шкуру” ковырять надо было часами до вменяемого эффекта. Ну, несколько преувеличиваю, а по большому счёту так. Так что впустившие утюг Погибели в своё “подбрюшье” бритты могли оную погибель и обрести. Недостаток артиллерии в смысле дальнобойности на море, для судна на пирсе будет скорее избытком, в сравнении с орудиями наземными.
Хотя всё это вилами по воде писано, да и бес знает, что за поганость бритты у себя вывели. Так что остаётся только ждать и смотреть.
А посмотреть было на что: вслед за плывущей по эстуарию (расширяющейся при впадении в море реке) Вестер-Схельде Погибели, один за другим, из порта выплывали прочие военные суда. Прям пробирает от такового “парада милитаризма”, оценил свои ощущения я. Это и военному флоту Мира Олега мало не покажется, отстранённо прикидывал я. Часть пушек-эфирострелов выдавали просто запредельные параметры, а броня судов ракетные атаки если и заметит, то не слишком впечатлится: помимо всего прочего, была она улучшена одарёнными.
