Я тихонько посмеиваюсь, касаясь свободной рукой всего, до чего могу дотянуться.— Замуж выйдешь, — еле слышно. — Шутка, не бросайся.
Слышится тихий необидный рык сквозь сон. Для порядка, очевидно. И я засыпаю тоже.Глава 15. Эрик.
Утро. Солнечный луч, как ему и положено, просачивается сквозь щель в занавесях и стеснительно танцует где-то в углу. Архитектор, устроивший этот дом, разумно позаботился, чтобы прямой свет в глаза не будил спящего по утрам... Незнакомая комната, непривычная постель. И вытянувшееся рядом, разморенное сном, обнаженное тело. Мой цет тихо дышит, блуждая во снах, но рука его бессознательно и уверенно закинута мне на бок, и отпускать он не намеревается. Хотя бы волосы он еще вчера благоразумно свернул узлом, не то они бы заняли пол-постели.
Ну что, пришла пора для утренней истерики добропорядочного мужчины на тему "меня поимели"?
Только если я буду полнейшим идиотом. После моего лагерного опыта (кольнуло с привычной досадой и моментально отпустило) девственников в этой постели нет. И будь я проклят, если стану стыдиться хоть чего-то, бывшего вчера, вплоть до щекотного воспоминания о том финальном удовольствии, неподобающем, маловероятном, но самом настоящем... Э-э, стоп. Не стоит растравлять утреннюю эрекцию, пока мой... любовник еще спит.
И сладко же спит. Острые черты лица смягчены сонным довольством. Меряю его взглядом, в котором удивления не меньше, чем интереса. В гриме у моего гем-лорда вертикальная полоска у губ, словно брезгливая раздраженная складка. А этот незнакомец скорее мил. Точнее, не незнакомец — просто тот, с кем я впервые познакомился только вчера вечером.
Ха, как там говорится в пословице, "секс не повод для знакомства"? Повод, и еще какой, но смысл фразы не в том. Секс — не самое важное, что бывает в жизни. Если бы не так, черта с два я бы вчера лег даже под этого — желанного, искусного в постели, интересного до безумия типа. Но херами меряться, споря, кому быть снизу, было бы вчера мальчишеской глупостью. И немного трусостью, есть такое. Пробовать самое опасное лучше сразу, как в воду с головой. А уж наутро, обсохнув, размышлять у него под боком, страшно было или здорово.
Буду уж честен с собою: неплохо. Можно и повторить — через пару недель... или часов, как сложится. Но пока Иллуми беспечно посапывает и не намерен просыпаться, у меня есть время подумать. На кой черт я ввязался в интересные отношения с женатым, между прочим, мужиком? А мне скоро возвращаться в город и представать перед светлые очи его неизвестной пока супруги, и уж она не преминет высказать мужу все насчет странного выбора. Из нас двоих он сейчас уязвимее. Моя катастрофа уже позади, а вот кардинально поломать его жизнь я могу без усилий. Если он об этом не подумал, уж я-то мог? Хотя какое там думать, у меня вчера вся кровь отлила от мозга ниже пояса...
Аккуратно поглаживаю выпавшую из стянутого узла прядь, перечеркивающую подушку. Он вздыхает, всплывая из глубокого сна в поверхностный: веки начинают вздрагивать, чуть напрягаются мышцы, и меня он прихватывает еще крепче. Вот собственник!
— Привет, — хриплым со сна голосом сообщает Иллуми, наконец, и неверяще моргает.
Обычные утренние хлопоты — одевание и душ, неизбежный грим и расчесывание спутанной со сна шевелюры, случайные касания, почти дружеские объятия... Иллуми тактично не замечает моего возбуждения, я плачу ему ответной вежливостью, пока он не проговаривается, приказывая принести завтрак в комнату:
— Прятаться не будешь?
А смысл? Слуги уже точно знают, что я у себя не ночевал. Вряд ли они рыщут по саду, разыскивая меня, храпящего пьяным сном под каким-нибудь кустом. Улыбаюсь и отрицательно качаю головой, заслужив в ответ облегченное:
— Я боялся, что... — Иллуми недоговаривает, когда его некстати, или слишком кстати, прерывает на полуфразе вошедший с подносом камердинер. Лишь после его ухода объясняет: — Боялся, что ты... пожалеешь, что ли. Или не пожалеешь, но решишь на этом закончить проявления своего, хм, любопытства.
— Я — нет, — отвечаю твердо, и он облегченно делает шаг ко мне, обнимает, трется носом о загривок. Как будто само прикосновение — небывалое удовольствие. — А ты? Тебе скоро возвращаться в город. Ты уверен, что я в новом качестве вписываюсь в твою прежнюю жизнь? Жена, друзья, мальчики-девочки, или кто там у тебя... — Я с настороженностью жду ответа, пока мои руки машинально сооружают что-то многоярусное на тосте. — Похоже, я совратил тебя с пути истинного?
— Самонадеянный нахал, — смеется Иллуми, садится и делает первый глоток пахнущего специями кофе. — В мою, — подчеркнув голосом местоимение, — жизнь ты вписался, остальное поправимо.
— А в жизнь твоей семьи? — спрашиваю прямо.
Он медлит, постукивает пальцами по столу.
— Поймут они сразу, слепых у меня среди родни нет. Но, боюсь, у тебя неверное представление о ситуации. Кинти, мою жену, происшедшее может позабавить или удивить, но не более того. Вмешиваться она, безусловно, не станет. Моя подушка — это только мое дело; то же касается и увлечений Кинти.
— И ты даже не услышишь упрека, что тащишь в дом черт-те-что?
— Сам факт твоего наличия в семье ей бы и в голову не пришло оспаривать. Семейный долг — дело особое. А стали бы мы любовниками или нет — лишь наше с тобою дело. — Внезапно фыркает от смеха. — Я только что вспомнил о Бонэ. Провидец чертов.
— Стали любовниками... — Я пробую слово на вкус и задумчиво прищелкиваю языком. Нечто сладкое, терпкое и из области фантастики. — Надеюсь, это не отменяет остальных развлечений? Лисы, рапиры и вечерний чай?
— Массаж, пение и соревнования по скоростному разжиганию каминов, — подхватывает Иллуми в тон и смеется, а потом, отставив чашку, кладет ладонь поверх моей руки. — Конечно, не отменяет.
* * *
Несколько дней пролетели быстро, и, наконец, доктор Эрни согласился снизить строгость моего заключения — то есть ограничиться ежесуточной физиотерапией в городском доме. Сборы не заняли много времени — мое имущество свободно уместилось бы в бумажном пакете для пончиков. Разве что пришлось сходить попрощаться с садом, усыпанным хвоей, семейством неуловимых лисиц и беседкой — крайней слева, у пруда.
Вот уже машина — обтянутая изнутри шелком и кожей коробочка, высокотехнологичное чудо — скользит над землей. Мы сидим бок о бок и говорим.
— ... Совсем с ума сошел, — продолжает Иллуми наш давний то ли спор, то ли поддразнивание.
— Воистину, — подтверждаю я, сам запоздало удивляясь воркующему тону своего голоса. — Нормальный с тобой разве свяжется?
Иллуми улыбается. — Ты бываешь таким забавным... не обижайся.
— Я? — Делаю чопорное, надменно серьезное лицо. — Да я само совершенство.
Иллуми подхватывает игру, и его озадаченное выражение лица сменяется официальным. — Разумеется, — важным тоном соглашается он. — Поскольку ты являешься в некотором роде моим трофеем, постольку было бы странно обнаружить в тебе хоть один изъян.
— Ну, положим, если бы их не было вовсе, военным трофеем стал бы ты... — Воздеваю поучительно указательный палец.
— Имевшие место небольшие дефекты, — он прикусывает губу, явно чтобы не расхохотаться, — были созданы специально для того, чтобы я мог их устранить к собственному удовольствию.
Тут уже не выдерживаю я, начинаю хихикать. От иронии ситуации, от блаженного состояния удовольствия или от того, что в эти дни впервые за невообразимо долгое время — отпустило. То ли чувство вины, то ли ненависть к себе самому. Ушло и растворилось.
— А ты ведь нервничаешь, — тихонько замечает Иллуми.
Мандражирую перед возвращением, да, точно. — Ты здесь и ты в городе — два разных человека, — объясняю. Задумчиво тру переносицу двумя пальцами. — Должно быть, побаиваюсь, что прежний Старший Эйри неожиданно вылезет из потайного шкафа. — Можно просто прислониться к его плечу, даже не делая попытки обняться.
Он обнимает меня сам, притягивает к себе. — Официальная маска у меня, конечно, есть, без этого никак, и вполне возможно, что тебе придется с ней сталкиваться, но нечасто. Потом, ты великолепно умеешь вытряхивать меня из этой скорлупы.
Пожимаю плечами. — Если маска — часть церемониала, мне она не мешает. Но, боги, как же ты меня тогда ненавидел! Как будто я вызов самому твоему существованию. И одновременно держал мертвой хваткой, не отпуская ни на сантиметр. После такого наша идиллия выглядит подозрительно, — усмехнувшись.
— А ты и был вызовом, — коротко. — Но мало ли проблем случается в старых семьях... И далеко не все они заканчиваются вечной враждой. Люди мирятся, знаешь ли. Никого не удивит, что и мы с тобой нашли общий язык, — веско подытоживает он как раз в тот момент, когда машина опускается на подъездную дорожку городского особняка.
Выходя оглядываю смутно знакомый — сколько раз я его видел, три, четыре? — подъезд, поднимаю на миг глаза к затянутому облаками небу. Чего тянуть? Пора.
Сквозь ряд выстроившихся в вестибюле с приветствиями слуг мы проходим, как нож сквозь масло. За ними гостиная, и нас там ждут. Очень красивая дама, хрупкая золотистая блондинка с серо-зелеными глазами. Интересно, сколько ей лет на самом деле? Безупречно молодая внешность не скрывает острый, проницательный взгляд зрелой женщины. И трое парней — от семилетнего где-то пацана до почти совершеннолетнего юноши. И вся эта родня — кто важно, кто с визгом, а кто и с мягкой улыбкой, — направляется к нам.
Торможу так, словно вылетел из-за поворота прямо к засаде, и замираю в паре шагов позади Иллуми, с очень вежливой улыбкой на лице и заложив руки за спину. Я рассматриваю воссоединение семейства с дистанции, пока дети забрасывают отца энергичными приветствиями и ворохом новостей, а их мать мягко улыбается при этом зрелище.
Когда Иллуми наконец представляет меня — не скажу, что ждал этого мига с нетерпением, но хорошее воспитание обязывает, — с самым официальным выражением на лице склоняю голову и чуть не щелкаю каблуками. Не нарочно, машинально. Эдакое высокомерие от застенчивости.— Рад личному знакомству, миледи. Благодарю за гостеприимство вашего дома.
Каким я предстал ее глазам? Чужак-варвар, любимая игрушка ее мужа или сомнительное наследство от родственника? А что объяснили детям — "настоящий живой барраярец, не кормить и не дразнить" или просто безымянный "гость дома, новый родич"? Мягкая улыбка леди и негромкий чистый голос красивы, но ситуации не проясняют.
Дети удаляются, а взрослым в соответствии со светским этикетом предлагается выпить по бокалу прохладительного.
— Солнечная ягода, плюс еще... восемь компонентов? — гадает Иллуми, покатав глоток во рту.
— Девять, — поправляет его леди Кинти, и переводит сектор обстрела на меня. — Будет ужасно банально спросить вас, Эрик, как вам здесь нравится, — прячет улыбку за бокалом. — Поэтому считайте, что я задала этот и все полагающиеся вопросы, а вы ответили и с честью пережили это испытание.
— Обязательно, миледи, — киваю я в тон, цедя напиток из бокала. Пальцы сцеплены на колене, спина прямая, на губах легкая улыбка — осанку контролирую. как по учебнику хороших манер, только что губами не шевелю, перебирая в памяти подпункты. — Смиренно надеюсь, что сумел снабдить свой воображаемый ответ всеми положенными в этом случае комплиментами.
Кажется, у дамы нет слишком явных претензий, что я не так пахну или не так выгляжу. Мою военную куртку она, должно быть, приняла за милую инопланетную причуду, а запах мужниных духов от чужого человека пусть уловила, но ничем не дала этого понять. Прекрасная выдержка. Даже не хихикнула.
Она заговаривает с мужем о семейных делах, и я ненадолго получаю передышку. Полушутливые жалобы на хлопоты воспитания; предупреждение о каком-то очередном серьезном разговоре, который хочет устроить с отцом Лерой — "он твоя копия, и ты знаешь, как трепетно он относится к своим обязанностям старшего сына"... Я не знаю, обычна ли такая супружеская беседа или спектакль поставлен в расчете на постороннего зрителя, которого, впрочем, немедленно вовлекают в орбиту обсуждения.
— Дети, — возводит глаза к потолку Кинти, — это что-то потрясающее. В смысле, трясет похуже урагана. Эрик, у вас юноши такие же... бодрые?
— По разному, — тихонько хмыкаю. — Но нашим, похоже, отпущено меньше времени на взросление, поэтому их разрушительная энергия направлена вовне.
"Удачный эвфемизм для того факта, что в свои шестнадцать-семнадцать они уже приносят присягу и идут стрелять в ваших парней". А я тут сижу и пью изящный коктейль в компании моих родственников-цетагандийцев. Мать твою за ногу (хорошо, что утонченные дамы не умеют читать мыслей), до чего же все запуталось!
Услышав, что леди Эйри отправляется в город за покупками, Иллуми немедленно предлагает: — Дражайшая, если ты намерена нанести серьезный урон магазинам, мы с Эриком, пожалуй, составим тебе компанию. Выедем в город вместе, разбежимся часа на четыре — за меньше ты не управишься, и мы тоже, — а потом, пожалуй, встретимся в "Облачной чашке".
Прогулка по магазинам меня, как любого истинного мужчину, ужасает заранее, но делать нечего. Надо сбрасывать старую кожу и маскироваться нынешними одежками, а в одиночку я, к сожалению, потрачу в этом страшном месте вдвое больше времени и со втрое меньшим толком. Дай только бог, чтобы, сжалившись, меня повезли в магазин с готовой одеждой, а не устроили визит в дорогое ателье.
Дорога запоминается в основном легким щебетом леди — жалобы, что ей не позволили сесть на водительское место ("ты же не ездишь, а летаешь в полуметре над мостовою, Кинти!"); рассказ про какие-то модные живые ткани ("от солнечных лучей бутоны на рисунке начинают распускаться"); упоминание о предстоящем бале, на который "идти не хочется, но что поделать — надо"; ироничные комментарии к действиям других водителей. Я образцово играю роль "застенчивого провинциала". Интересно, жена Иллуми старается держаться нарочито легкомысленно потому, что смущена моим обществом или, напротив, хочет успокоить мои возможные страхи? Облегченно вздыхаю, когда светловолосая головка скрывается за дверью разукрашенного, как зимнепраздничный пряник, магазинчика.
Результат прогулки по торговым рядам вкупе с моими попытками осознать масштаб цен и перевести цетагандийские деньги в барраярские марки, один: то ли у меня проблемы с арифметикой, то ли у Иллуми — с головой, раз одна рубашка стоит как половина лошади. Движимый одновременно экономной скупостью и привычной сдержанностью, выбираю фасоны попроще, любимые темные тона, закрытый ворот и уж если вездесущую здесь вышивку, то заметную только вплотную. Это был общественный долг, а напоследок оставляется капелька удовольствия. Еще за городом Иллуми обещал подобрать мне на свой вкус что-нибудь для дома, с крепкими пуговицами, которые обязаны будут выдержать, когда он станет с меня это одеяние сдирать. Теперь он с самым чопорным и гордым видом выкладывает передо мной рубашку из бархатной, тонкой замши, медово-рыжего оттенка палого листа или полированной грушевой доски. Строгий покрой и высокие манжеты — уступка мне, но скользящая мягкость материала, точно живая шкурка, выбрана моим хитрым соблазнителем уж точно не случайно.
