Оленьи тропы

— Ага, вот как, — игнорируя морщинистые лица на портретах, тоном следователя на допросе произносит Эля. — И ты говорила, что он кучу раз изменял жене.

— Да. Постоянно.

— Но при этом любит её, не может отпустить, и у них жёсткий созавис.

Эля часто выражается словами из популярной психологии. Улыбаюсь.

— Всё верно.

— И он брат-близнец Егора.

— Очевидно.

— И откровенно пытался зацепить тебя разговорами про творчество и манипуляции.

— Да. Но у него получилось, мне понравилось.

Кажется, что тяжёлый взгляд Эли скоро прожжёт дыру в зелёной обивке стены за картинами.

— Ты можешь крупно вляпаться, ты это понимаешь? Очень крупно. Будь, пожалуйста, осторожна. Я не хочу, чтобы ты оказалась в том же дерьме, что обычно, ещё и... С такими осложнениями.

Патетично прикладываю руку к груди.

— Я сама осторожность, Элина, разве когда-нибудь было по-другому?.. Пойдём, там чуть дальше "Возвращение блудного сына". Потом античные залы, египетский зал, и можно к выходу.

Главное, чтобы Эля не заметила, что я уже тороплюсь.

Прошлой ночью

"Привет. Насколько я знаю, ты подруга Егора? Его друзья ко мне обычно не добавляются. Ты с какой-то целью или так, поболтать? Статус прикольный, могу пару строк добить, если хочешь".

Прополоскав рот от зубной пасты, скептически приподнимаю бровь. Первым сообщением он сразу устанавливает свои правила, аккуратно, но всё же давит — не даёт мне указать "цель", а спрашивает сам. Величественно снисходит к моему статусу, который — на минутку — является цитатой из песни любимой группы Даниэля, моей изломанной разноцветноглазой содержаночки.

"У Матвея одна установка по жизни: "Всегда делаю, что хочу". Потому с ним и тяжело общаться, — часто говорил ты. — Он очень умён, силён, харизматичен, но в плане общения — это просто пиздец. Прёт как танк. Пошли мы в боулинг в Ёбурге, увидел он там симпатичную сотрудницу — выебал, и похуй ему на жену, надо же посамоутверждаться перед всей компанией: мол, смотрите, что я могу, какой я главный петух в курятнике! Когда приезжал к нам с Отто, доёбывал его в духе "Ну ты же нормальный мужик, сколько можно, найди себе девушку". До сих пор не вернул мне деньги, на которые я его кормил и поил во время его приездов в Горелов — потому что, опять же, считает, видите ли, что он ничего не должен. Помнишь, когда он попался на закладках со своей жёнушкой и её подружкой? Я ещё тогда деньги у тебя в долг просил? Собирали всем миром, чтоб его отмазать, — из-за его же тупости! И так всегда. Я заебался. Он мой брат и всё такое, но он просто как самка кабана в период течки — прёт напролом, ломая деревья. Огромная часть моих проблем, к сожалению, от него — но и во время этих проблем он обожает играть в драматичное благородство и изображать жертву. Это такая королева драмы — даже твой Дима, пожалуй, рядом не стоял! И, честно, мне надоело после его косяков выслушивать его же нытьё. Есть, конечно, в этом своя красота — глубина, противоречия, ну, знаешь, всё как ты любишь. Но вот не стоит у меня на такую красоту, ничего я не могу поделать! Прям как на женщин!.."

Действительно ли Матвей — такой невыносимый и опасный эгоист-манипулятор, каким ты мне его годами описывал?

Трудно было бы придумать рекламу лучше.

"Привет. Да, я подруга Егора, мы с ним кучу лет общаемся. Добавление, возможно, немного навязчиво. Если так, извиняюсь. — (Рука тянется убрать это неловкое самооправдание — но всё-таки оставляю. Надо прощупать почву). — Просто много слышала о тебе от него, и стало по-человечески интересно. Ну, и ещё он показал мне твоё стихотворение — последнее, про Питер. Хотела сделать комплимент: это очень мелодично. По поводу статуса — это не моя строчка, из песни".

Смайлик.

Сразу читает, сразу печатает. Пролистываю его фотографии — весьма немногочисленные. С женой, с женой, снова с женой — на свадьбе, в баре, с завязанными глазами, в слащаво-романтическом поцелуе посреди каких-то ленточек — наверное, что-то вроде квеста. Изредка — один. Дым кальяна, овевающий такие знакомые пухлые губы — видимо, давно, ещё без узкой бородки, которая, по-моему, только портит его — хотя делает похожим на рок-музыканта в наркотической депрессии; турники, тренировки, вечно голый торс — он крупнее и накачаннее тебя; на предплечье набито тату — акула с какими-то этническими узорами. У него другой взгляд — тяжёлый, едкий, задиристо-сверлящий; не такой лихорадочно-романтический, мягко и вкрадчиво ощупывающий, как у тебя.

Ну, допустим. Пока не так интересно, как я думала.

"Да нет, не навязчиво. Просто он описывал тебя как человека, который хватается за людей как за образы, — срываясь с места в карьер, отвечает Матвей. Да уж, мрачно думаю я, раздеваясь перед душем. А ещё ты сказал "Я бы вдул", когда Егор показал тебе мои фотографии. Пожалуй, лестная оценка — но приземлённо-грубая. Я бы за такую не вдула. — Так что сразу имей в виду: я не стану твоей пробиркой!"

"Пробиркой? — чуть заинтригованно переспрашиваю я. — Что ж, я писатель, а не алхимик. Образы и сюжеты для меня правда важны, но люди — всё-таки не "пробирки".

А ещё в этом есть откровенный вызов, приглашение поиграть: на?, смотри — все покорялись тебе, а я не собираюсь! Присаживаюсь на бортик душевой кабинки, на груду свёрнутой одежды.

"По поводу стиха — это не особо значительная работа, я его за пять минут набросал!" — хвастливо добавляет Матвей.

Как минимум две общих черты у вас уже есть. Провокационная тяга начинать разговор с серьёзных и цепляющих тем — и упоённое самолюбование.

"Ни за что бы не поверила, — слегка утрируя своё восхищение, "ахаю" я. — Я бы такое часа два шлифовала!"

"Ты просто в стихах ищешь форму, — снисходительным тоном гуру констатирует он. — Со временем это перерастаешь. Егор пока ещё не перерос — у него сильные стихи, но он зациклен на том, чтобы впихнуть в один текст как можно больше мыслей и образов. Это так не работает, получается каша-мала. В поэзии нужна концентрация".

Цокаю языком, возмущённо фыркнув. С порога — нападки на твои стихи; он точно делает всё, чтобы меня спровоцировать.

"Не могу согласиться. Я не "ищу форму" — у меня как раз содержание частенько довлеет над формой, а форма "расплывается". Потому что я всё-таки больше прозаик. Чёткости формы и ритма меня во многом научил Егор. До него стихи выходили хуже — рыхлые, громоздкие".

"Да это понятно! Совмещать мысль и форму — любовь прозаиков, — то ли серьёзно, то ли иронично отмечает Матвей. — Но не надо писать ни легко, ни громоздко. Пиши как видишь. Иначе выходит неестественно — красиво, ажурно, но не по-настоящему. Егор часто этим страдает. Я вообще думаю, что он больше прозаик — просто ещё это в себе не развил".

Меня так и тянет ответить чем-то резким — чем-то вроде: "Я и сама знаю, как писать, у меня три изданных романа. Кто тебя вообще спрашивал?" А уж мысль о том, что ты "больше прозаик", и вовсе звучит как бред сумасшедшего. Он просто не видел твои статьи и научные доклады в черновиках — эти расхлябанные, запутанно-косноязычные лабиринты ассоциаций. Прозаику нужна системность.

Излагаю возражения — но Матвей вместо ответа присылает свой текст. Что-то о кофейной гуще, тонких руках, коварной улыбке, заснеженных ветках; понятно — опять страдающее чувство к жене. Не нужно быть Нострадамусом или гадать на кофейной гуще, чтобы понять, что большая часть его стихов посвящена ей. Красиво, меланхолично, расплывчато — а ещё затёрто и ни о чём. Вздыхаю.

"Сделано, конечно, изящно — одно хорошо цепляется за другое. Напевно, завораживает, как заклинание. Но не моё, — осторожно признаюсь я. — Потому что..."

"Это я привожу только как пример простоты и естественности образов. Стих всегда должен быть побуждением к чему-то. А сложные образы не побуждают".

"Почему обязательно побуждением? Он может выражать мироощущение, лирическое чувство..."

"Чувство — тоже побуждение. Разве "Я помню чудное мгновенье..." Пушкина — не то же самое, что "люби меня, будь моей"?"

"Нет, — чуть удивлённо хмыкнув, пишу я. — Для меня это просто "я влюблён и восхищаюсь". Где там жажда обладания? Чистое светлое чувство... Правда, есть одна филологическая легенда про это стихотворение — не знаю, насколько это правда. Якобы в день его написания Пушкин то ли в дневнике, то ли в письме кому-то высказался: "Сегодня с Божией помощью выебал Керн". Так что да, с твоей концепцией стиха-побуждения, видимо, не всё так просто".

Матвей отвечает мне когортой хохочущих эмодзи.

"Ля, это чертовски прекрасно!.. Но всё-таки я не об этом. Если в поэзии нет побуждения, это неживая поэзия".

"Не скажи. А Бродский, а декаденты? Смотря к чему побуждать. Есть стихи резкие, как молния — а есть монотонные, как маятник, настраивающий на мысли".

"Я обожаю Бродского, это мой любимый поэт. — (Хмыкаю. Разумеется, ты не мог не рассказать брату о моей бродскофилии. И о том, как я годами выхожу из комнаты и совершаю ошибки. Итак, игра на равных: у меня на руках — история его любви-болезни к жене, измен, комплексов, трагического самоутверждения и метаний; у него — история обо мне как манипуляторе-писателе, Магдалине, жадно коллекционирующей диковинные "пробирки" для стихов и романов. Непонятно, где козырь. Интересно, ты говорил ему правду?.. Или ему тоже, как и Отто, сказал какую-нибудь благопристойную чушь вроде "У неё ко мне сильная симпатия / привязанность / дружеские и творческие чувства"? Надеюсь, нет. Надеюсь, ты никогда не поймёшь, как у меня сводит скулы от этих чопорных недоговорок). — Но и у него всё к чему-то побуждает. Даже какой-нибудь "Джон Донн".

"А любовная лирика? Не знаю, "Двадцать сонетов к Марии Стюарт", например. "Число твоих любовников, Мари, превысило собою цифру три, четыре, десять, двадцать, двадцать пять. Нет для короны большего урона, чем с кем-нибудь случайно переспать. (Вот почему обречена корона; республика же может устоять, как некая античная колонна)..."

"Да-да! "И трачу я остатки русской речи на Ваш анфас и матовые плечи... Стоите, с воробьём на голове", — неточно цитирует Матвей — неточно цитирует эту едкую, беспомощно-очарованную обращённость пьяного Пигмалиона к мраморному телу Галатеи, которая никогда не оживёт.

Вспоминаю, как мы по очереди читали наизусть эти стихи с психиатром Наджибом. Бродили по мокрой метели вокруг моего дома; в тот день меня заблокировал Ноэль, Наджиба угораздило оказаться рядом во время моего срыва — вот и всё. И, хотя я понимала, что? ему нужно — и понимала, что в итоге он наверняка добьётся этого, и потом мне пару дней просто будет мерзковато, а он влюбится и будет страдать; хотя понимала — важнее казалось идти и идти, и цитировать текст по очереди. Маленький смуглый крепыш в богемном красном шарфике, благоухая дорогим парфюмом, ковыляет рядом со мной сквозь время и пространство — а я всё читаю и читаю Бродского на улице Марата — ниоткуда с любовью надцатого мартобря, и треска, стучащая в дверь среди ночи, и моя Рыбья тень, внезапно рождающаяся из холодных стылых глубин.

"Не открывай мне дверь — я просто рыбья тень.

Я молча проплыву, волну не беспокоя.

Не открывай мне дверь — пусть новый мутный день

Закончится в тиши под гладью голубою.

Не открывай, прошу; мне больно здесь дышать,

Путь тени в темноте и за людским порогом -

Под вязкий ил, на дно. От тяжести не встать.

Не будет человек ни рыбаком, ни богом..."

Я написала это, когда снова начала общаться со своим богом бабочек — снова, лишь бы сбежать от голода по тебе, который жёг меня, как клеймо, после нашей единственной недоночи; от обиды и гнева, истерзавших меня — ведь ты тогда тоже сбежал, малодушно сбежал и спрятался, хотя мог бы просто со мной поговорить, просто общаться со мной больше или столько же, сколько раньше, — может, тогда это не так измучило бы меня?.. (Нет, конечно, я знаю, что вру себе). От одиночества я тихо спивалась дешёвеньким вином по вечерам, утопая в диссертации и работе, — одна в высотке, на пятнадцатом этаже, докуда долетали лишь визгливые коршуны, то и дело кружащие над частным сектором; одна в новенькой, вылизанной до чистоты студии, в которую вложила все свои сбережения — зелёная кухня с водопадом, зелёные шторы с мрачным фэнтезийным лесом, тёмно-коричневая мебель, огромный шкаф-купе, за которым будто лежит вход в Нарнию, — вот куда ушли все статьи, конференции и переводы — и теперь, с тех пор, как я уехала из общаги, вокруг нет ни души.

Почему сейчас я вспомнила об этом?.. Недовольно встряхиваю головой.

"Плас-де-Вож по-прежнему, скажу тебе, квадратна". И в чём же тут побуждение?"

"Ну как же, всё то же: будь моей, мы с тобой созданы друг для друга! Как и про анфас и плечи".

"Не соглашусь. Тут больше горечи, что его она не будет. Она ведь мраморная", — снова просматривая его фото с женой, многозначительно пишу я.

"С красавицей, которую я больше любил, чем Босуэлла — ты"? Ну да, ну да!"

"И обыгрыш Блока: "Она ушла куда-то в макинтоше". Это его "Ты в синий плащ печально завернулась, в сырую ночь из дома ты ушла..."

"Ну, вот видишь. Так или иначе, во всех приведённых текстах — ясные и простые образы, ясное и простое побуждение. Это в поэзии важнее всего. У Егора не так — у него важнее замысел и сюжет, всё в этом увязает и путается. Поэтому он всё-таки прозаик".

Усмехаюсь. Мыслит он интересно, но меня всё больше раздражает эта самодовольная манера подавать своё мнение как истину в последней инстанции. Понятно, почему — в том числе — у вас такие сложные отношения: ты всегда стремишься вести в общении, как в танце — мягко, аккуратно, но всё-таки управлять диалогом. А Матвей, судя по всему, регулярно отбирает у тебя эту лидерскую роль, и вы сталкиваетесь лбами, как дерущиеся барашки.

Сама не замечаю, как эти размышления всё больше захватывают меня. Сажусь поудобнее.

"Ты видел много его прозы? В ней бывают хорошие находки, очень хорошие, но она намного слабее стихов. Он реже с ней работает, а в прозе нужна системность, нужен стройный синтаксис..."

"Ну так и я о том же! Ничего не будет из одарённости, если над ней не работать. А он толком не работает. Но я всё равно думаю, что он больше прозаик — и публицист. А ты так строго его оцениваешь, потому что сама как прозаик гораздо сильнее".

В ход пускается лесть. Так-так, ну это классика.

"Спасибо, конечно — но выводы, думаю, слишком поспешные. Ты ведь меня не читал".

"Ой, только давай без "поспешных выводов" и прочих расшаркиваний! Даже по этому диалогу видно, что ты хорошо и цельно пишешь. У тебя сильная логика, — помедлив, он вдруг добавляет: — И ты интересная. Хотя не настолько, насколько хочешь казаться".

Фыркаю и, не выдержав, всё-таки захожусь тихим смехом; надеюсь, что не разбужу Элю, спящую в комнате. Значит, после прямолинейной лести — задиристая подколка, смешанная с похвалой? Старый, как мир, пикап-приёмчик.