Боги Яви часть 1,2

Такой серьёзности от этого простодушного здоровяка я совсем не ожидал, но делать нечего. Я немного расслабился, плюнул и тоже сделал шаг в сапогах в прохладную воду, которая холодной струйкой скользнула к натертым ступням. Я прям застонал от удовольствия. Да боже ты мой, и как они ходят в них на босу ногу?!

Снимал я эти сапоги, матерясь на чём свет стоит. Тужиться пришлось так, что вены на лбу вздулись и чуть не лопнули. Даже у нашего богатыря челюсть отвисла. Выражения такие, видно, он в первый раз слышал, а вот значение усёк сразу. Даже заулыбался. Но шокировало меня не это, а то, что народ ходил в сапогах на босу ногу. Когда снял первый сапог, я чуть не блеванул. Мама моя дорогая! Вонь клубами ударила в ноздри и чуть не сбила с ног. Даже голова закружилась. Трое суток не снимал, несло от них хуже чем от самого болотного демона гугуля. Ни в сказке сказать, ни пером описать... Надо было сапог, думаю, снять и под нос изуверу кинуть... Гугуль бы сразу издох.

Чую... чую... дух Ивана-царевича! Вспомнил я к месту сказку народную и улыбнулся. Ещё бы его не чуять, после того как мужик месяц брёл по болоту. Да если хоть один такой сапог скинуть, все лярвы бы передохли в радиусе пяти километров, а это уже было похоже на запрещённое биологическое оружие. А я бы ещё в довесок к этому и второй снял...

Горыня тоже был уже раздет и обмывал своё мускулистое тело. Да он, смотрю, крепок не только в плечах был... Ух! Силушка русская богатырская, так вот ты какая... Таким и пришибить можно, если аккуратно. Аж жаба моя зелёная проснулась и на желчь давить стала, сука поганая.

Ноги свои я обмыл и столкнулся ещё с одной вселенской проблемой. Ногти мои были как у хищника лютого, можно по деревьям лазить, видать, месяц не стрижены в походе. Я вылез на покатый бережок и присел на зелёный край.

— Горыня! А как вы ногти на ногах обрезаете?

Горя сразу напрягся.

— Так это... — промычал он, — чурбак небольшой нужен или пенёк какой, да покрепче. — он стал выбираться на сушу.

— А чурбак-то зачем?.. — не понял я его сразу.

— Вот положим сейчас пальцы твои родимые на пенёк, раз мечом аккуратно и срежем поскудные... — он потянулся за своим клинком.

Я сразу спрыгнул в воду и перебежал на ту сторону ручья.

— Не надо меня, — говорю, — мечом. Может, мне так удобней, вон хоть на пригорок залезть... мало ли чего в жизни пригодится!

Богатырь стоял на травке и помахивал своим оружием.

— Ну, хош, давай топориком? У Фриды возьмём...

— Нее, — замотал я головой, — мне так больше нравится. Я люблю, когда у меня по пять пальцев на ногах, мне с ними удобней.

— Так у нас у всех давно по два... — и он шагнул в мою сторону. — Стой, колдун Гей!!! Ты куда?.. Да я шутканул чуток... Не... не по два! По три! Я за пять лет всего лишь два раза промахнулся! Да стой ты... Я ж не поспею за тобой. Куда, ушлый, побёг? Там же лес страшный...

Пока Фрида занималась всеобщим ужином, варя в котле трёх убитых сусликов с какими-то травками хитрыми, я точил когти. Горыня блаженно улыбался, поглядывая на меня как на дурачка. Я сначала хотел их обрезать ножом, но глянул на этот острый тесак, сразу передумал. Точно без пальцев останусь... Так что мне этот остроумный дал оселок, ну, тем, чем в наших деревнях косы точат, а тут ножи и мечи. Сижу... точу, значит, чувствую, к зорьке утренней управлюсь. Фрида даже фыркнула, глядя на эту процедуру.

Обычно мужики этим занимались только после славного похода на очередной выявленный прокол или охоты на демонов нави, вернувшись в родовое поселение живыми да здоровыми, к семьям своим. Ну, вроде там хлеб, соль, банька, хорошо протопленная, мед сладкий да хмельной, деток потискать да жёнку на ночь глядя согреть надо. А то серчают они в разлуке долгой, без мужиков своих. Грусть-тоска их изнутри ест. Ну а на следующий день все вместе ходили к кузницу, вроде праздника у них. Вернулся мужик, уже хорошо... а полностью целый, воздай хвалу. Кузнец — мастер на все руки в деревне, и подкову подкуёт кобыле, если надо, и скотине копыта обрежет лишние, ну и заодно мужикам нашим ногти на ногах обкромсает, а кому и подпилит чуток. Вот такой вот салон красоты у пращуров наших. Все при своём деле! Я бы сказал, клуб по интересом...

— Сергей... — рядом присела эта лиса, — а как у вас девицы ногти обрезают? — Фрида помешивала в котле жирные куски мяса суслика.

— Да так... — Я стал показывать на руках. — Ножницы у них есть специальные для этого. Вот такие маленькие, в пол-ладони твоей, вроде как у кузнеца, или щипцы, только крохотные. Тут ноготок подрежут, — я взял её руку и пояснял на пальцах, — тут вот заусенец болезненный. Вот это можно убрать ненужное, — я показывал на кутикулы, — ну а потом они их для пущей красоты красят в цвет диковинный, алый или синий, как сердцу угодно... — Вижу... зря я всё это ей рассказал. По-моему, я в этом мире себе всю жизнь испортил. Всё, трындец, не отцепится теперь, не зря же ей прозвище дали Репей.

— Как лютики? — смотрит на меня собачьими преданными глазами.

— Ага... — киваю, — как Лютики. Или как синее море. Можно цветом морозной рябины. — Зрачки Фриды расширились, как у кошки голодной при виде жирного карася. Я не выдержал и немного напел старую советскую песенку. Много ли бабе надо?

Ромашки спрятались, поникли лютики,

Когда застыла я от горьких слов.

Зачем вы, девочки, красивых любите,

Непостоянная у них любовь...

Всё, вижу... девка моя. Ваня... я ваша навеки! Только стояла, оглядываясь по сторонам, ища, кому бы кровушку пустить, на краску для коготков своих. Бедный суслик, или кто там следующий... А для меня один плюс. Теперь я её самый лучший друг на белом свете. Пусть только Гараун попробует меня обидеть... Она ему жопу на британский флаг своими самураями располосует. Ещё бы нашего богатыря расположить к себе. С этим труднее. Русы, они такие... хмурые, и чем ты больше балаболишь, тем меньше тебе веры. А я долго молчать не могу. Мне всё неймется... Только делом, больше никак. Видно, это врождённое... Эх... горемыка я горемыка... Как жрать-то охота...

Я ел руками... нож для меня был помехой. Хватал куски суслика жирными пальцами, впиваясь в него клыками, как тот дикий зверь, смачно обсасывая белые косточки. Ещё немного — и зарычу... Вкуснотища! Хлебушка бы сейчас. Но и так неплохо! Ох и наваристый бульон получился! Жирный, конечно, как бы не пронесло... Всё, больше не могу! Я откинулся на зелёную травку. В желудке стало разливаться приятное тепло, провоцируя меня на дремоту. Как спать охота...

— Колдун... колдун Гей, вставай... — донеслось откуда-то из глубины моего сознания, бесцеремонно вырывая из сновидений, в которых я находился в городе Санкт-Петербурге. Меня аккуратно толкнули в плечо.

— Твоё время стеречь пришло...

Я приподнялся на локти и огляделся. Тёмная ночь. Передо мной стоял Горыня.

— Спать охота... — он зевнул, улёгся на расстеленный на земле рядом с Фридой плащ и сразу же захрапел. Вот Илюша даёт! Я потянулся и стал подыматься, близилось утро. Время Нави. Фрида тоже спала, скрутившись калачиком, как кошка, поджав под себя ноги, только волосы рассыпались веером по её красивому лицу, спасая от надоедливых комаров. Замаялась она с нами, мужиками, всё же девушка. Я зевнул и потянулся до хруста костей. Три раза присел, разгоняя по телу густую кровь. На большее меня не хватило. Не люблю спорт. Я слишком ленивый для этого благородного дела. Для меня лень — это двигатель прогресса, чего я только ни придумывал в своей жизни, лишь бы в ней ничего не делать. Одним словом, первый на деревне бездельник.

Яркие звёзды раскидало бисером по чёрному вороному небу. Вон, вижу, и Маленькая Медведица смотрит на меня, улыбается. Да и большая Мать недалеко расположилась от своего медвежонка. Земля... Северное её полушарие, это точно. Я подкинул в небольшой костёр дров. А вообще, что я так разпереживался? Книги прочтёшь... других вон в жопу какую забрасывает. А я на земле... А сверчки как стрекочут в степи, дух захватывает.

Ночь стояла тёплая и душистая, насыщенная ароматами цветущих луговых трав. Чабрец благоухал. На правой стороне небольшой речки, её края пологого, прячась в траве-мураве, расположились светлячки, словно тысяча зелёных глаз, которые украдкой на тебя смотрят. Завораживает... Даже жутковато немного. Я ещё раз оглядел спящих товарищей и присел недалеко на травку, поджав под себя удобно ноги, пялясь в страшный густой лес Мюрквида. Раз сказали бдеть, я бдю. Град всегда старался дежурить вместо меня. Я вздохнул. Как они там? Мы, когда шли по дремучим лесам, пробираясь по горному хребту Урала, часто вот так, сидя у жаркого костра, о многом беседовали. Он много знал и рассказывал нам интересные жизненные истории... Бывало и до боли трагичные. Эх... я сильно привязался к этому пожилому тёмному. Похоже, как к своему деду Ивану.

— Помню самую долгую и страшную в моей жизни ночь Карачуна, — леший, не отрываясь, смотрел на лениво пляшущие жёлтые языки пламени. — День зимнего солнцестояния. — На мгновение он замер, вспоминая былое.

Сорок первый. Декабря. Московская область. Деревня Большие Пески.

— Нас было сформировано тринадцать диверсионных групп для уничтожения немецких демонов-поводырей. Тринадцать групп... по тринадцать живых... — Градомир тяжело вздохнул и по привычке хотел пригладить свою гордость, заплетённую под хищной пастью, покрытую серебреной проседью бороду, которая так случайно сгорела. Конечно, не без моей помощи. "Я же не знал, что борода и усы у леших отрастают пять долгих лет!"

— В самую долгую и морозную ночь немцы готовили большое наступление с помощью демонов Нави. Можно сказать, последний рывок, блицкриг, надеясь прорвать последние рубежи Москвы. И сделать товарищу Сталину на его день рождения вот такой подарок. Ранним утром под покровом ночи демоны должны были ворваться в спящий город, надеясь на то, что их железный клин дойдёт до Красной площади, этим поставив на роду руссов жирную точку. Можно сказать, осквернив их святыню. Это был их последний шанс. А быть точнее, они на это и рассчитывали с самого начала. Запланировав вторжение на самый длинный день. Набирая понемногу свою тёмную силу по нарастающему кругу ночи. С новым рождением Коляды, когда день начинал понемногу прирастать, поводыри каждый день теряли силу, данную им Чернобогом и тёмным миром. Так что, по данным нашей разведки, фашисты готовились очень серьёзно, так сказать, подошли к этому делу педантично. Переброска демонов нави скрытно велась второй месяц. Их штурмовые клеймёные отряды KeiL, так их называли германцы, в переводе "Клин", были закованы в тугую броню тёмного мира. До пятисот тварей в каждом таком клине. Страшная сила... Особенно когда самый крохотный день в году и самая длинная ночь.

Немцами было создано тринадцать таких ударных бронированных клиньев, которые должны были разорвать западный фронт под покровом ночи, разрезав его на многочисленные части, как капустный пирог. По распоряжению маршала Советского Союза Георгия Жукова было сформировано противодействие тёмному вторжению. А это было оно. Я слышал, он на плато Путорана за Урал летал, к великим шаманам вечного севера. За советом... Что там было, никому не известно, кроме самого Жукова, — и леший махнул рукой, сверкнув своими клыками, — но они, видно, помогли ему. Сам Сталин за Урал не летал, говорят, побаивался старцев. Да и сам он рождён в эту ночь. А вот Жуков для них был в роду. — Градомир на минуту замер, в глазах его мелькнули кровавые отблески пламени, отражая ни много ни мало, а боль, боль... этого сильного и прожжённого многочисленными стычками с миром нави борца. Из стаи, принявшей когда-то очень давно светлую сторону, чтобы защитить родной дом и свой род от ненавидящих всё живое последователей Чернобога, несущего для Явных миров лютую смерть.

— Так что командованием Западного фронта было принято решение о формировании диверсионных отрядов для ликвидации поводырей. А индиго, ты сам знаешь, без них просто бестолковые твари, которые без разбору кидаются на всё живое, в том числе и на себе подобных. Без своего пастуха, это просто неуправляемое стадо, которое будет действовать на своих базовых инстинктах хищника. Я по распределению попал в девятый отряд. К капитану Снежку. — Леший оскалился, это он так улыбался.

— И был по годам самым младшим в его группе. Можно сказать, молодой. После ликвидации поводыря я должен был с востока обогнуть деревню и занять безымянную высоту шестьдесят два, на ближайшей берёзовой сопке. Зелёная сигнальная ракета означала для нашего фронта, что поводырь ликвидирован. А красная... что группы больше нет. И с этого направления надо ждать железного кулака индиго, ударяющего в полную силу под контролем высококлассного демона-специалиста. — Град тяжело выдохнул.

— Может, выпьем?..

Я молча кивнул.

— Федька... в сумке у меня фляжка, давай быстренько... Только этих там, вечно трахающихся орков не разбуди.

Банник кивнул и шустренько испарился в темноте.

— Примерно в семь часов вечера двадцать первого декабря группа из тринадцати живых под командованием капитана Снежка перешла линию фронта, взяв направление на деревню Большие Пески. По факту-то и деревни не было, всё пожгли синим пламенем, когда отступали. Только два десятка печных труб, словно обгоревшие головёшки, и торчали из белых сугробов. Даже псы деревенские, и те кто куда разбежались. То ли демоны их поели... Пурга слепая мела. Мороз злющий стоял, нос щипал, сил не было его терпеть никаких. Вышли налегке, только бронь надели да маскировочный халат поверху натянули. Не стали в полушубки обряжаться, тяжело в них по огромным перемётам ползти. Можно сказать, по такой погоде шли в один конец. Через час от горячего дыхания усы да бороды наши родовые в сосульки замёрзли. Приходилось ломать их, а то губы тянуло до слёз больно. — И леший постарался ухватить нашего банника Фёдора за щуплую бородку. Тот проворно юркнул в сторону. Зная уже тяжелый характер лешего.

— Шли долго и тяжело. Снегу волхвы нагнали с востока тьму, по самый пояс. У всей Сибири, наверно, отобрали. Но мне было легче, я замыкающим отряда шёл, по протоптанным следам. А вот капитан Снежок пёр первым, как бык, пробивая для нас тропу, словно ледокол, ее сразу же, на один счёт, за нами и переметало пургой. Матёрый лешак. На голову выше меня. Только с рождения у него, когда был совсем молодым щенком, усы седеть начали, пепельного цвета стали. Да уши. — Град потрогал свои, которые были похожи на бычьи, показывая нам с Федькой. Тоже, смотрю, проседью взялись.

— Так что у него уже молодого была белая борода в полметра длиной, да и усы сантиметров под тридцать, седые-седые. В тугие красивые косы заплетённые. — Леший горько вздохнул и подозрительно покосился в мою сторону. Я отсел.

— Родители его даже к шаманам носили: ничего не помогло... Они его и нарекли именем таким: Снежок... Мы-то все бурые, как медведи, а он вон уродился какой смешной. — И леший опять оскалился. — Но здоровый... Во... как Фёдор наш!

У банника только хилые плечики из-под футболки торчали, да два глазика любопытных кругленьких блестели, от костра или спирта. Не знаю...