Концепция силы. Юлька

— Я не ругаюсь. Я так себя чувствую.

— Ты ж филолог. Найди другие слова.

— Вот именно — филолог. (чего пристали со своим филологом! Филолог что — не человек?) Это часть строки.

— Какой?

— Не торопи. Дай свыкнуться.

— С чем?

— Ей легче — этой твари.

— Прекрати повторять это слово.

— Глупый. Ты знаешь, что "тварь" и "творение" — слова одного корня?

— Что даёт тебе это знание? Удовольствие использовать жуткое слово? Мне не нравится это слово по отношению к тебе. И в твоих устах. А тебе как будто нравится.

— И всё-таки... — Она наконец увидела себя: вот в зеркале шкафа руки-ноги, еле угадываются очертания под толстым одеялом; вот взлохмаченная голова, стиснутый в ровную линию рот. — Не хватает разросшихся хвощей. Никак не вспомню полностью... Ага... Скользкая, почуя на плечах... Вот! "Как некогда в разросшихся хвощах Ревела от сознания бессилья Тварь скользкая, почуя на плечах Ещё не появившиеся крылья!" — Договорила и снова увидела уничтоженные в воображении предметы и услышала звуки, подтверждающие реальность происходящего — придуманного происходящего. Медленно подтянула край одеяла к лицу, и лицо стало горячим и мокрым от слёз.

— Не плачь. Теперь, когда я услышал всё, слово уже не так режет слух... Сильные строки.

— Ты ничего не понял. Это Гумилёв. Первый раз я восприняла его стихи как собственное ощущение несколько лет назад. Я начала лечить людей. Казалось — всё могу. Казалось, крылья — вот они, только распахни пошире. И вдруг какая-то дрянечка — а я беспомощна и ничего не могу сделать. Так и не помогла человеку. Потом ещё, ещё... По мелочи всё могла, а что-то серьёзное сделать — кишка тонка. Я Владу говорила, что экстрасенсорикой перестала заниматься, потому что поняла, что это не моё. Нет. Прав Тютчев: "Мысль изречённая есть ложь". Настоящее выразить почти невозможно. На самом деле я чувствовала себя как гумилёвская тварь: ощущение крыльев есть — но и только... Сколько я тогда перепсиховала...

— Но сейчас-то доказано, что у тебя есть сила, — возразил мысленный Олег. — Та, о которой говорил Влад. И ты даже не напрягалась, чтобы что-нибудь сделать. Представила — и всё произошло само собой.

Юлька зарыдала с новой силой. Голос мысленного Олега потонул в хаосе, где доминировало главное чувство — ярость из-за неумения объяснить. А тут ещё расхлюпанный нос потребовал встать (ой, повело в сторону!.. Ну вот, координацию движений потеряла!), подойти к сумке, где всегда наготове носовые платочки и тоненький рулончик туалетной бумаги. Пока девушка приводила себя в порядок, возникла Юлька-грубиянка, плюнула презрительно:

— Дура косноязычная! Ты та же тварь скользкая и в подборе слов и выражений. Чего рассусоливаешь! Скажи ему прямо — и дело с концом! Тютчева приплела, Гумилёва, когда и так всё ясно.

— Тебе легко говорить, — всхлипнула Юлька, — тебе-то всё равно. И если он поймёт — и уйдёт?

— А тебе что — нужен такой, перед которым всю жизнь будешь на цыпочках бегать да словесно раскланиваться? Подумаешь, какого нежного нашла!

— Не я нашла... Он нашёл...

— Тем более. Нужна ты ему — пусть сам осторожничает. Кстати, ты ведь ещё не выбрала, кто тебе больше нужен — Влад или Олег?

— Хватит. Язва...

Юлька-грубиянка умолкла, но девушка отчётливо чуяла её самодовольство. Снова в мысленный разговор вмешался мысленный Олег.

— Если тебе неприятна наша беседа, так и скажи.

— Нет. Здесь другое. Понимаешь, раньше я чувствовала себя той скользкой тварью. Бывало, от бессилия рычала и ревела, но была счастлива: крылья-то потенциально возможны. Потом увлечение прошло, а впечатление осталось. А теперь... Теперь я знаю, что сила есть. Крылья есть! Но они... чёрные... Нет, ты сам подумай: когда я людей лечила — сила-то была дохленькая! А разрушила я как легко? Раз, захотела — и всё вдребезги! Теперь-то я тварь наоборот. Мне крылья прятать от всех надо. Мне создавать хочется — а я всё рушу. Господи, ну почему?..

— А ты уверена, что твой сосед не занимается обычной уборкой? Может, ты просто внушила себе?

— Грохот за стеной совпадал с моими воображаемыми действиями.

— Юля, но ты же не видела!

— Прислушайся...

Сосед, кажется, собирал мусор совком и ссыпал его в ведро. Мусор съезжал по совку дребезжа, с тем же странным снежно-колючим скрежетом, и Юлька всякий раз нервно ёжилась.

— Всё равно не понимаю, чего ты боишься.

— Ты когда-нибудь человека к чёрту посылал?

— Было дело — и не раз.

— А теперь представь: я пошлю. Да ещё с удовольствием или в сердцах. Да ещё в определённое место, которое мелькнёт перед глазами. А вдруг — сбудется?.. А не дай Бог, если такое уже было?! А дети?! У меня ведь классы не паиньки. Намучаешься порой, в воображении чего только с ними не сотворишь, пока психуешь... Господи, мне теперь и на улицу страшно выходить.

— Преувеличиваешь. Живи, как жила.

— Но с оглядкой — да? Когда же до тебя дойдёт: я — та ж тварь. Крылья есть — только их раскрыть нельзя! Мне себя со всех сторон обложить надо кирпичами...

— Подожди себя хоронить. Может, ты только вбила в голову, что твоя сила разрушительна? А вдруг ты погром у соседа устроила в определённом состоянии? Вспомни-ка свой "ключ". Вспомни-ка всяких йогов — уж про их чудеса ты получше моего знаешь. А что, если у тебя тоже было такое состояние, в котором сила и должна была проявиться?

Пространство вокруг Юльки из суженно-пещерного и сдавленного медленно опадало, как будто падал снег, комната стала просторной и лёгкой.

— Возможно, — прошептала девушка, — возможно. Об этом я не подумала.

— Ты о многом не подумала, — вмешалась Юлька-грубиянка. — Например, о том, что ты видела в пещере. А ведь те типчики — копии с твоих ночных картинок.

Напоминание странно подействовало на Юльку. Из стопки нарезанных листочков в коробке из-под "Геркулеса" она вытащила твёрдый квадратик — на школьные карточки с заданиями шли в ход любые картонки, даже из тетрадных обложек. И взялась за ручку: "Спросить у Влада, что за чудовища были там, в пещере. Спросить, что это за место. Спросить, как понимать цепочку "сны — чудовища — пентакли". Если пентакли тут при чём. И — в чём дело с силой".

Она ещё раз перечитала записанное, прикинула: надеть на завтрашние занятия у Влада джинсы и красный джемпер. Кроме того — волосы гладко причесать и стянуть в узел на затылке. Когда волосы так уложены, она обычно чувствует себя жёстче и решительнее. "И если Влад откажется ответить хоть на один вопрос, я ему устрою! — мрачно подумала Юлька. — А то придумал тоже — демонстрацию с компьютерами. У меня хоть причина побезобразничать есть, а у него что было?"

Ну и ночка! Не проспать бы с утра на работу.

Юлька повалилась на подушки, потянула на себя одеяло. Глаза закрылись сами по себе — и сновидения в несколько слоёв помчались перед внутренним взглядом. Что-то Юлька ещё узнавала. Что-то было настолько беспорядочно, что она лишь равнодушно следила за мелькающими образами.

Сон постепенно уводил её в тёмные глубины, и где-то, на его определённом уровне, видения стали отчётливее. Попеременно девушка, иногда участвуя — раздваиваясь на действующее лицо и зрителя, наблюдала то один сюжетный отрывок, то другой...

... Она бежит по лестнице и прячет от встречных взбухающие от слёз глаза. А в горле — душный напряжённый мячик. Обида захлёстывает волнами. Изнутри несмелый голос уговаривает успокоиться. Какое там!.. Наверное, впервые в жизни её так обидели...

... Асфальт. Серый, выветренный, холодный. Юлька сидит на бордюре под фонарём и смотрит на свою тень, вытянутую по светлому асфальту. Рядом ещё две тени. Она искоса взглядывает на сидящих поблизости. Женщина-рыба и пьянчужка. Интересно, где Утопленник? Она снова переводит взгляд на асфальт. Чего-то ждёт. Нет, чего-то ждут. Потому что даже во сне Юлька понимает, что смотрит на мир глазами третьего. Но третий — точно не Утопленник.

... И слёзы прорвались. Хорошо, что Юлька успела выскочить из дома. И хорошо, что около дома есть мохнатые величественные ели. Странно, на улице уже зима. Девушка встаёт так, чтобы заснеженные еловые лапы укрыли её. Закрыли от ненавистного дома. Она ещё понимает, что причина обиды кому-то покажется смешной и глупой. Но для неё это катастрофа. Слово — и Юлька, глуша плач, тихонько завыла, вцепившись зубами в палец: ощутимой болью пересилю боль душевную! Выревусь, но слёз моих никто не увидит!

... Снова асфальт. Теперь Юлька видит третьего. Это парень, взрослый, широкоплечий и странно спокойный. Кажется, девушка смотрит на него глазами Рыбы, так как видит и пьянчужку, а женщины нигде нет. А ещё Рыба чувствует к парню странную благодарность. За что — Юлька пока не разобралась. Небольшое удивление: благодарность — тонкая чувственная струйка в потоке готовности быть рабыней парня. Нет, не из благодарности.

Юлька, словно голову упрямого ученика, что-то "повернула" в Рыбе, так что Рыба уставилась в самое себя. Ничего себе — иерархическая лестница. Сочетание слов явилось немедленно, будто Юлька решала кроссворд. И на этой лестнице женщина-Рыба находилась в самом низу, в то время как парень занимал верхнюю ступеньку.

По отдельно мелькнувшей сторонней мысли Юлька поняла, что пьянчужка (ещё одна сторонняя мысль — Первый. Имя, что ли?) занимает ближайшую к парню позицию.

Потом девушке захотелось посмотреть, каким образом она получила нужное сочетание слов. Она вяло попыталась просмотреть тёмную массу в голове Рыбы, но заметила лишь, что масса пронизана стройной светящейся структурой.

Женщина мешала. Она продолжала смотреть в себя одновременно с Юлькой. Юлька видела её глаза, медленно растущие и заполняющие пространство в голове. Вместе с их ростом таял сюжетный сновидческий слой. Вскоре он внезапно оборвался. За мгновение до обрыва Рыба резко оглянулась на парня. Тот почти равнодушно сказал: "Здешняя Хозяйка..."

Большая буква ощущалась буквально кожей (даже во сне Юлька поморщилась — "буква буквально". Первая оценка за сочинение включает минус за речевую ошибку. "Голубушка, у тебя, случайно, не истерика — думать сейчас о таких вещах?").

Девушка почувствовала облегчение женщины-Рыбы и остатки сновидческого слоя просто сморгнула.

... Плакать она перестала. Но не избавилась от накатывающих порывов снова разреветься. И для слёз достаточно только одной мысли — о доме. Одного взгляда на него, на расчищенную от снега дорожку, так многообещающую предлагавшую зайти. Пять этажей, два подъезда. Дом ухмылялся над Юлькой раззявленным жеманным ртом-дверью, и уже не людей в нём, а его самого она не хотела видеть. И если от первого ощущения обиды она испытывала беззащитность, то сейчас тональность сменилась.

Она ещё боялась поднять глаза — платочек совсем мокрый, нахлынут слёзы — чем вытереть? — боялась даже шевелиться, а левая ладонь уже сжалась в дрожащий от напряжения кулак. "Ненавижу этот самодовольный дом! Ненавижу... Взорвать бы его ко всем чертям! Чтобы рушился медленно-медленно! В пыль и крошево... Чтобы больше никого не обидел!"

Издалека кто-то заполошным тоненьким голоском уговаривал: "Не спеши, там же люди!" А Юлька раздражённо отмахивалась: "При чём тут люди? Мне, главное, дом этот уничтожить, чтобы больше никого не обижал!" Писк доносился из последних сил: "Но ведь в доме-то люди!" И тогда она окрысилась на непрошеного защитничка: "Да, люди! Благодаря именно им появился именно такой дом! И там человек, из-за которого мне хочется убить целый дом — хотя бы в мыслях! Почему бы этому человеку не спасти всех в этом доме? Ведь он виноват в происходящем, он обидел меня и заставил чувствовать себя... униженной!" И она продолжала представлять — с наслаждением — взрыв из киношки: дом вздрагивает; пятый этаж, сминаясь, вламывается в четвёртый — и ниже, ниже — во взрывах пыли и разлёте мелкого камня...

... Она в парне встаёт навстречу двум крепким фигурам в форме. Те идут уверенно. В руке одного пляшет короткая толстая палка. Но и она в парне ничего не боится, а почему-то чувствует совершенно неожиданный для ситуации голод. Она сглатывает, увлажняя пересохшее горло, и почти бежит к фигурам, недоумённо замедляющим шаг.

... Низкое облачное небо над домом вспыхнуло и словно оплавило крышу. Дом содрогнулся и мятым воздушным шариком начал усыхать сверху донизу. Девушка стояла, держась за еловую лапу. Холодные иголки прокололи варежку, тыкались в ладонь. А она смотрела на умирающий дом, и внутри была пустота.

31.

Троллейбусы через её остановку начинали ходить в пять двадцать утра. Она вышла в четыре двадцать. Ей повезло. Подъехавший, был, наверное, дежурным, и Юлька с радостью влезла в него с тёмной, одиноко-пустынной остановки со всем своим грузом — портфелем и пакетом, тяжёлых от тетрадей, проверенных дома.

Кроме Юльки, в салоне спала — крепко и сладко — юная парочка. Спала, обнявшись, от холода дыша друг в друга. Из-за этой парочки водитель на перекрёстках мягко снижал скорость, чтобы не беспокоить... Или девушка всё выдумала, и водитель просто очень хороший оказался?..

Сама же Юлька оправдание собственным действиям находила в укоряюще-утешительной поговорке: "Дурная голова ногам покою не даёт".

Пробуждение от сна получилось весьма впечатляющим. Сначала прямо во сне её затошнило от зрительного и чувственного растроения: она начала видеть мир глазами сразу всех трёх своих странных знакомцев. Глаз не успевал зацепиться за разглядываемое — ракурс тут же менялся, а то и наслаивался один на другой. Но, оказалось, это ещё ягодки.

Стараясь сосредоточить взгляд на происходящем и то и дело меняя свои "очки", девушка очутилась в гуще молниеносно развернувшихся событий.

... А дом всё падал...

А потом Рыба увидела: парень сгорбленным псом припал к руке неподвижно лежащего человека в форме. Вот он оборачивается, подбадривающе кивает на второго лежащего. Рыба идёт следом за Первым, мельком замечает рот парня — перепачканный чёрной жидкостью...

... Зажав рот, Юлька вскочила с кровати и побежала в ванную. Ждала над раковиной долго, недоверчиво прислушивалась к себе. Судорожных позывов к рвоте больше не было. И девушка вернулась в комнату.

— Переживания дня во сне отразились, — тихонько сказала в воздух и добавила: — Спать боюсь. Надо бы записать приснившееся.

И записала в свой "сонный" блокнот.

И, как часто бывало, начала перелистывать записи с первой, уже обтрепавшейся странички. Хорошо знакомые строки успокаивали. Хотя... Юлька вернулась на предыдущую страницу: "Я стою перед домом — уже перед развалинами..." Прочитала строку ещё раз, внимательно перечитала всю страницу. И вдруг что-то подтолкнуло память. А ведь не впервые она видит сон о разрушенном доме.

Пришлось достать платочек из косметички: лицо мгновенно покрылось потом. Сначала она только промакивала лицо: ставшую необычно чувствительной, кожу обжигающе свербило от выступающей на ней влаги. Затем она уже просто придерживала платок на лице и с каким-то затаённым испугом подсчитывала записи о разрушенном доме.