Пайн-Холлоу сидел, глядя в глаза своему кузену, и понял, что, возможно, впервые с тех пор, как Нарман взошел на трон Эмерэлда, его князь отказался от всякого притворства. После всех этих лет это стало чем-то вроде шока, но Нарман был серьезен.
— Вы не можете просто заключить мир с Кэйлебом, даже сдаться ему, без того, чтобы Грейсин и остальная часть духовенства не сгорели в огне позади вас, — сказал граф. — Вы знаете это, не так ли?
— Грейсин, да. И, вероятно, по крайней мере, большинство епископов, — признал Нарман. — С другой стороны, большинство наших верховных священников — даже наши странствующие епископы — эмерэлдцы. В этом отношении мы почти так же плохи, как Чарис. Честно говоря, это одна из причин, по которой Грейсин так напуган, и я сильно подозреваю, что у него есть для этого веские причины. Во всяком случае, я... довольно подробно обсуждал этот вопрос с дядей Хэнбилом.
— Понимаю. — Пайн-Холлоу откинулся назад, пальцы его правой руки медленно и ритмично барабанили по подлокотнику кресла, пока он думал.
Замечание Нармана о составе эмерэлдского духовенства было хорошо обосновано. Независимо от этого, расчет того, начнет ли разделение между низшим духовенством, родившимся на родине, и их духовным начальством, родившимся за границей, даже переходить в поддержку раскола, которую Кэйлеб обнаружил в Чарисе, был другим, более сложным. И, — как признался себе первый советник, — это был не тот вопрос, которому он сам уделил бы то тщательное внимание, которого он, несомненно, заслуживал.
Вероятно, — признал он про себя, — потому что я вообще не хотел думать об этой возможности, пока Нарман не ткнул меня в нее носом.
Но если Нарман обсуждал это с герцогом Солэмэном, и если Солэмэн сказал то, что, по-видимому, предполагал Нарман, тогда Пайн-Холлоу был готов предположить, что оценка князем того, как отреагирует духовенство — и сможет ли Нарман пережить их реакцию — вероятно, была точной. И когда все дошло бы до дела, реакция Церкви была единственной потенциальной внутренней оппозицией, которой он действительно должен был опасаться. Подобно Армакам в Чарисе, хотя и по совершенно иным причинам и несколько иным способом, Дом Бейц централизованно удерживал политическую власть в своих собственных руках. Отец Нармана лишил феодальных магнатов их личных постоянных армий (в некоторых случаях не без определенного кровопролития), а Нарман пошел еще дальше в подчинении аристократии короне. И не только это, но и палата общин в парламенте Эмерэлда, какой бы она ни была и что бы от нее ни осталось, решительно поддерживала как Нармана, так и его отца в их усилиях ограничить власть своих знатных землевладельцев. Эта традиция поддержки, вероятно, распространится и на реакцию Нармана на нынешний кризис.
И в этом случае и аристократия, и простолюдины Эмерэлда почти наверняка пришли бы к общему согласию. Если исключить из рассмотрения религиозные элементы, то обе силы, несомненно, поддержали бы урегулирование с Чарисом — возможно, даже прямую капитуляцию перед Чарисом. Несмотря на традиционное соперничество между Эмерэлдом и Чарисом, Армаки имели репутацию разумных правителей. На чисто светском уровне было бы трудно убедить кого-либо, что оказаться под властью Кэйлеба из Чариса было бы какой-либо личной катастрофой. И совершенно рациональные личные интересы и желание избежать разрушений и кровопролития в результате прямого вторжения чарисийцев сделали бы еще более трудным убеждение в обратном.
Во всяком случае, очевидно, что Нарман так оценивал ситуацию, и у князя был впечатляющий послужной список, когда дело доходило до оценки и точного прогнозирования реакции обычных влиятельных брокеров Эмерэлда.
С другой стороны, он и раньше ошибался раз или два, хотя и не часто, — напоминал себе Пайн-Холлоу. — И в отличие от некоторых людей, у него нет склонности убеждать себя в том, что то, что он хочет, чтобы правда была правдой, автоматически является правдой.
Если предположить, что он не ошибся, и если предположить, что приготовления, которые, как не сомневался Пайн-Холлоу, Солэмэн очень тихо делал даже сейчас, были эффективными, то Нарман почти наверняка сможет пережить переговоры с Кэйлебом. Конечно, вопрос о том, сможет ли он пережить исход этих переговоров с головой, все еще прикрепленной к остальной части тела, был совершенно другим. И, честно говоря, Пайн-Холлоу не был готов предложить ничего лучшего, чем едва ли равные шансы в пользу возможности того, что он сможет, что также могло иметь самые неприятные последствия для первого советника. И все же...
— Если вы действительно имеете в виду все это, — услышал граф свой собственный голос, — тогда, я полагаю, вам, вероятно, следует послать самого высокопоставленного дипломата, которого вы можете, чтобы начать переговоры. Кого-то, пользующегося у вас достаточно высоким доверием, чтобы Кэйлеб мог действительно поверить всему, что он сказал, по крайней мере, на пять секунд или около того.
— Действительно? — в улыбке Нармана была самая нетипичная теплота. — У тебя есть кто-нибудь на примете, Травис? — спросил он.
.XIII.
Теллесбергский собор и королевский дворец, город Теллесберг, королевство Чарис
Орган начал свою величественную прелюдию, и сотни людей, набившихся в Теллесбергский собор, поднялись со своих скамей. Великолепные ноты пронеслись по благоухающему ладаном воздуху на золотых крыльях звука, а затем хор разразился песней.
Двери собора распахнулись, и знакомая по утренним средам процессия скипетроносцев, носителей подсвечников и туриферов двинулась вперед, в приветливое великолепие этого величественного гимна. Послушники и младшие священники следовали в авангарде процессии, а архиепископ Мейкел Стейнейр, в свою очередь, следовал за ними.
Мерлин Этроуз наблюдал со своего поста в королевской ложе, в двадцати футах над полом собора, со знакомыми смешанными чувствами. Церковь была настолько неотъемлемой частью жизни каждого жителя Сейфхолда, что подобные моменты были неизбежны, и полное погружение, казалось, стирало по крайней мере часть его первоначального возмущения.
Но только часть, — сказал он себе. — Только часть этого.
Процессия неуклонно, величественно продвигалась вперед, и архиепископ двигался в ее сердце. Но представление Майкела Стейнейра о надлежащей процессии было не совсем таким, как у других архиепископов, и Мерлин улыбнулся, когда Стейнейр остановился, чтобы положить руку на кудрявую головку маленькой девочки в благословении, когда ее отец поднял ее.
Другие руки протянулись, чтобы коснуться архиепископа, когда он проходил мимо, и головы других детей ждали его благословения. Эти искушенные другие архиепископы, несомненно, посмотрели бы свысока на "простодушный" пастырский отказ Стейнейра от надлежащего архиепископского достоинства. С другой стороны, эти утонченные другие архиепископы никогда бы не оказались в центре той огромной личной любви и доверия, которые Мейкел Стейнейр вызывал у людей своего архиепископства. Конечно, были...
Мысли Мерлина Этроуза прервались с внезапностью гильотины, когда в нефе собора резко проявилось целенаправленное движение.
* * *
Архиепископ Мейкел возложил руку на голову другого юноши, пробормотав слова благословения. Он знал, что его частые остановки вызывали в целом терпимое раздражение среди его послушников и помогающего духовенства. С другой стороны, они, конечно, знали, что лучше не протестовать, даже если это немного затрудняло правильную хореографию церковной литургии. Были некоторые обязанности — и радости — любого священнического призвания, которые Мейкел Стейнейр отказался принести в жертву "достоинству" своего церковного сана.
Он повернулся обратно к процессии, склонив голову, в то время как один уголок его сознания еще раз прокручивал сегодняшнюю проповедь. Пришло время ему начать подчеркивать, что...
Внезапное слияние движений застало его врасплох так же, как и любого другого в соборе. Его голова резко дернулась назад, когда чьи-то руки сомкнулись на его руках. Двое мужчин, которые внезапно ворвались в процессию, резко развернули его, повернув в сторону, и он был слишком удивлен, чтобы оказать какое-либо сопротивление. Никто никогда не поднимал руки на духовенство Матери-Церкви. Это было настолько неслыханно, что каждый прихожанин в соборе был поражен не меньше Стейнейра. Только самые близкие к нему люди могли на самом деле видеть, что происходит, но внезапное прерывание процессии повернуло головы, заставило оглянуться.
Ум архиепископа работал быстрее, чем у большинства, но он только начал понимать, что происходит, когда увидел кинжал в руке третьего человека. Кинжал, который, вопреки всем традициям Церкви Ожидания Господнего, был принесен в собор спрятанным под туникой убийцы.
— Во имя истинной Церкви! — крикнул убийца, и кинжал двинулся вперед.
* * *
Ум Кэйлеба Армака также работал быстрее, чем у большинства людей. Король вскочил на ноги, протянув руку в тщетном протесте, когда сверкнул кинжал.
— Мейкел! — закричал он, а затем отпрянул назад, когда менее чем в шести дюймах от его уха выстрелил пистолет.
Во всяком случае, так ему показалось. Кэйлеб отшатнулся от сотрясающего удара, ударившего по его барабанной перепонке, и пистолет выстрелил снова.
* * *
Майкел Стейнейр не почувствовал страха, когда кинжал направился к нему. На самом деле для этого не было достаточно времени, недостаточно времени, чтобы его разум осознал, что происходит, и сообщил остальной части его, что он вот-вот умрет. Мышцы его живота только начали сжиматься в бесполезной, хрупкой защитной реакции, когда внезапно голова убийцы распалась на части. Тяжелая пуля продолжила движение вперед, к счастью, не задев никого другого, но она расколола одну из скамей, и кровавый веер из крови, мозговой ткани и осколков костей разлетелся по сидящим на скамье. Звук пистолетного выстрела прервал органную музыку и пение хора, как будто это застрелили органиста. Великолепное взаимодействие музыки и голосов оборвалось в хаосе начинающихся криков и возгласов замешательства. Большинство собравшихся в соборе все еще понятия не имели, что происходит с архиепископом. Вместо того, чтобы смотреть в сторону Стейнейра, головы повернулись, когда все взгляды устремились к королевской ложе и высокому голубоглазому королевскому стражнику, который запрыгнул на поднятые перила ложи шириной в ладонь.
Он балансировал там, невероятно устойчиво держась на своем шатком насесте, его правая рука была окутана густым, удушливым облаком порохового дыма, а затем выстрелил второй ствол пистолета.
* * *
Глаза Стейнейра автоматически закрылись, когда кровь его потенциального убийцы забрызгала его лицо и белое, великолепно расшитое облачение. Его мозг, наконец, начал осознавать, что происходит, и его мышцы напряглись, когда он приготовился вырваться из рук, которые схватили его.
Прежде чем он успел пошевелиться, второй раскат грома разнесся по собору, и он услышал сдавленный крик, когда человек, державший его за правую руку, сразу отпустил ее.
* * *
Тяжелый пистолет в правой руке Мерлина дернулся от второго выстрела.
У него не было другого выбора, кроме как выстрелить в голову при первом выстреле. Ему пришлось вывести из строя владельца кинжала навсегда и мгновенно, несмотря на вполне реальную опасность того, что тяжелая пуля продолжит движение, убив или ранив какого-нибудь невинного прохожего. Однако ни один из других нападавших Стейнейра до сих пор не достал оружие, и он уронил светящуюся точку прицела, спроецированную через его поле зрения, на спину второго человека. Пуля попала в позвоночник его цели и прошла вниз через его туловище под острым углом, обусловленным возвышенной огневой позицией Мерлина. Сопротивление костей и человеческих тканей замедлило большой, похожий на гриб снаряд, и его цель выпустила Стейнейра, пошатнулась на полшага вперед и упала.
Левая рука Мерлина поднялась, держа второй пистолет. Перед ним висело облако порохового дыма, извергнутое двумя выстрелами, которые он уже сделал. Это почти полностью ослепило бы человека, но Мерлин Этроуз не был человеком. Его глаза видели сквозь дым с совершенной ясностью, когда он балансировал на перилах королевской ложи, а его левая рука была такой же нечеловечески твердой, как и правая.
Его точка прицеливания переместилась на оставшегося нападающего. Этот человек был нужен ему живым. Выстрел в ногу должен был сделать свое дело, — мрачно подумал он, затем мысленно выругался, когда последний нападавший достал свой собственный кинжал. — Остальные участники процессии наконец поняли, что происходит. Двое из них повернулись, чтобы схватиться с третьим мужчиной, но у них не было времени. Левая рука нападавшего все еще была держала левую руку Стейнейра, когда кинжал поднялся, и никто не мог дотянуться до него, прежде чем лезвие опустилось бы еще раз.
* * *
Стейнейр почувствовал, что хватка на его правой руке исчезла, и перенес свой вес, готовясь вырваться из захвата на левой руке. Но затем раздался третий взрыв, и внезапно на нем больше не было рук.
* * *
Мерлин начал перепрыгивать через перила на этаж ниже, затем остановился.
Давай не будем делать ничего совершенно невозможного перед таким количеством свидетелей, если только нам действительно не придется, — сказал он себе
Тихий голос в его мозгу показался ему до нелепости спокойным, но в нем был смысл, и он сунул все еще дымящийся пистолет в правой руке в кобуру. Затем присел, ухватившись правой рукой за перила ложи, и спустился через край. Он позволил своим пальцам скользить по гладкой, натертой воском стойке, пока его ноги не оказались всего в пяти или шести футах над мраморным полом собора, а затем позволил себе опуститься с кошачьей грацией.
Он приземлился на сиденье скамьи, которая волшебным образом освободилась, когда ее обитатели увидели его приближение. Они отпрянули, уставившись на него огромными глазами, когда он вышел из облака порохового дыма, и он вежливо кивнул им в ответ.
— Извините, — так же вежливо сказал он и вышел в неф.
Собор наполнился криками замешательства — замешательства, которое было окрашено нарастающим гневом, когда люди начали понимать, что произошло, — но Мерлин проигнорировал фоновый бедлам, когда он поднимался по нефу.
Его униформы было бы достаточно, чтобы расчистить ему путь при большинстве обстоятельств. В этих обстоятельствах пистолет, который он все еще держал в левой руке с одним взведенным курком и все еще валившим дымом из выстрелившего ствола, был еще более эффективным, и он быстро добрался до Стейнейра.
Архиепископ опустился на одно колено, игнорируя младшего священника, пытавшегося поднять его на ноги, и перевернул второго из нападавших на бок. Пока Мерлин наблюдал, Стейнейр пощупал горло упавшего сбоку, очевидно, ища пульс. Конечно, он не нашел ничего, и он медленно, тяжело покачал головой и протянул руку, чтобы закрыть вытаращенные, удивленные глаза трупа.
— С вами все в порядке, ваше преосвященство? — потребовал Мерлин, и Стейнейр посмотрел на него с выражением сожаления.
