Если судьба выбирает нас...

— Ага! — Изучив бумаги, парень аж подскочил на стуле. — Вы из Московского гренадерского полка?

— Именно так!

— Это же замечательно, что из московского! Тогда вы будете получать жалование не в Казенной Палате на общих основаниях, а из полковой казны — безо всяких проволочек! Сейчас я все оформлю, и мы с вами подпишем постановление! Вы даже не представляете, как вам повезло! Полковая администрация будет выдавать вам все прямо в больнице! — Чиновник просто сиял.

Ишь ты, как он возбудился!

Наверное, оттого, что моя 'зарплата' теперь не его проблема...

8

Намедни нам было сообщено, что через неделю нас с концертом посетят воспитанницы Александровского женского института. Кроме того, княжна Ливен объявила, что если кто-то пожелает исполнить что-либо в дополнение к оному выступлению — это будет всячески приветствоваться.

Новость вызвала среди раненых офицеров волну энтузиазма.

Даже две волны, правда — разнонаправленных...

Одни радовались самому факту посещения барышнями нашего скорбного приюта. Другие сразу же стали строить планы своего участия в концерте.

Откровенно говоря, я не хотел высовываться и надеялся тихонько отсидеться среди зрителей, но судьба распорядилась иначе.

По возвращении в палату я был тотчас же атакован Генрихом, с предложением исполнить на концерте что-нибудь эдакое...

— Геня, если честно, я не готов солировать перед барышнями...

— Странно! Обычно ты напеваешь или мурлыкаешь что-либо по поводу и без повода...

— Увы и ах...

— Саша, ну что тебе стоит? В твоей голове крутятся самые разные необыкновенные и удивительные песни. Что плохого в том, чтобы исполнить что-нибудь новенькое не просто ради забавы, а для пользы дела?

— Какого дела? Лично я, никакого 'дела' не наблюдаю!

— Прапорщик, в конце концов, я старше вас в чине! Извольте исполнять! — Генрих принял вид грозного командира, но не выдержал и рассмеялся. — Саша, ну, пожалуйста!

— Добрый вечер, господа! — В палату вошла Софья Павловна.

— Добрый вечер! — хором откликнулись мы с Литусом.

— Александр Александрович, я здесь, чтобы просить вас выступить на концерте. Мне кажется, что музыка в вашем исполнении украсит сие достойное мероприятие. С вашим талантом...

— Прошу прощения, но я действительно не готов выступать...

— Но...

— Во-первых, я просто опасаюсь петь с моим ранением! Во-вторых, я никогда не выступал перед столь обширной аудиторией. И в третьих. Я просто не знаю — что именно петь?

— Ваш лечащий врач, доктор Вильзар, узнав, что вы занимаетесь пением, всемерно одобрил это занятие. При ранениях легкого сие является полезной гимнастикой. — решительно пошла в контратаку княжна. — Аудитория пусть вас не смущает — там соберутся люди не лишенные как музыкального вкуса, так и чувства такта. А с тем, что именно исполнить, мы поможем вам определиться. Не правда ли, Генрих Оттович?

— Да-да! Несомненно!— Закивал 'предатель' Литус.

— Ну, хорошо! — Я вздохнул. — Позвольте мне поразмыслить над вашими доводами... До завтра... Утро вечера мудренее, не так ли?

* * *

Во, попал!

Чего теперь делать? Княжне не шибко повозражаешь, а Генрих меня задолбает своими уговорами...

Петь на сцене под гитару не хотелось совершенно. И что петь — тоже не понятно... Настроение было испорчено и поэтому ничего путного в голову не приходило...

В задумчивости я пришел на вечерние посиделки и, забившись в угол, рассеянно наблюдал за неформальным песенным соревнованием среди офицеров.

Юрмала, блин! И Сан-Ремо в придачу...

Мое внимание привлек хорунжий Чусов из 3-го Уфимско-Самарского казачьего полка, обитавший в соседней палате. Казак виртуозно 'с переборами да переливами' играл на гармошке с бубенцами и приятным тенором пел 'Она милая моя, Волга-матушка река...'

Что-то в его импровизации показалось знакомым, что и навело меня на, не побоюсь этого слова, гениальную мысль.

Утром я объявил 'заговорщикам' в лице подпоручика 8-го Московского гренадерского полка Генриха Оттовича Литуса и Старшей сестры милосердия княжны Софьи Павловны Ливен, что я согласен выступить на концерте и даже готов исполнить нечто совершенно потрясающее, но только при одном условии!

Выступать я буду не один.

Генрих будет аккомпанировать мне на рояле, который имелся в большом 'Лекторском' зале госпиталя. А Софья Павловна должна уговорить присоединиться к нам хорунжего Чусова.

После небольшого спора, мое предложение было принято, как руководство к действию.

Княжна не подвела, и к нашей первой вечерней репетиции с энтузиазмом присоединился чрезвычайно заинтригованный самарец со своей чудо-гармошкой...

А впереди была еще целая неделя упорных занятий по слаживанию нашего 'трио'.

9

И вот, наконец, торжественный день настал...

Вместе с большой группой воспитанниц Александровского женского института под руководством графини Коновницыной в госпиталь прибыли его попечители из евангелической общины, а так же несколько старших офицеров московского гарнизона.

Раненые постарались встретить гостей при параде, насколько это вообще было возможно: кое-кто даже был в полной форме, а на остальных приходилось в среднем по половине костюма — остальное бинты, лубки и гипс.

Барышни были действительно милы...

По крайней мере, мне так показалось.

Они читали стихи, исполняли романсы, русские народные и иностранные песни, как в сольном, так и в хоровом варианте.

Следом стала выступать 'встречающая' сторона.

Премилый романс исполнила одна из сестер милосердия, сыграл на рояле вальс 'Амурские волны', худой штабс-капитан из 'контуженых' со второго этажа.

Наконец настала наша очередь...

Проковыляв на костылях на сцену, Литус уселся за клавиши. Мы с Чусовым расположились на вынесенных на сцену стульях...

Три раза хлопнув по гитаре ладонью, я заиграл ритм. Потом вступил Генрих, и следом повела основную тему сладкоголосая гармошка нашего хорунжего...

Идея, возникшая в моей бедовой голове, была навеяна двумя случайно проскочившими в ней словами 'Сан-Ремо' и 'Гармоника'. Эту грустную и забавную песенку я знал еще с девятого класса, когда для школьного спектакля мы учили ее в оригинале, подражая пантомиме Вячеслава Полунина...

И вот впервые с тех пор я запел, тщательно выговаривая слова на итальянском:

Blue canary di ramo in ramo,

Gorgheggi al vento il tuo richiamo.

Blue canary attendi invano

Che torni al nido chi ando lontano.

Ogni fiore del mio giardino

Sullo stelo si è chinato

Ed ascolta intimidito

La tua favola accorata.

Sopra i rami del grande pino

Da quel nido dimenticato

S'ode a sera disperato

Il richiamo a chi è partito.

Blue canary che affidi al vento

Le tristi note del tuo tormento,

Blue canary nel bel tramonto

Ti sento amico del mio rimpianto.

Blue blue blue canary — pic, pic, pic — si perde l'eco.

Se piangi o canti al tramontar — pic, pic — ripete il vento.

10

Как-то незаметно втянувшись в неспешное течение госпитальной жизни, я с удивлением отметил, что мне здесь даже нравится.

Полноценный сон, трехразовое питание, прекрасный уход и забота со стороны младшего персонала — по сравнению с Варшавой, просто небо и земля. Еще тут замечательные врачи — Евангелический госпиталь всегда славился своими специалистами.

Масса свободного времени, которое я трачу на чтение и игру на гитаре, размышления и разговоры с Генрихом.

Вечерние посиделки с песнями и байками, от которых я не в восторге, на фоне всего этого кажутся мелким недоразумением.

Два дня в неделю меня навещают родственники: каждую среду приезжают мама с Федечкой, а по субботам к ним присоединяется отец. Они привозят еду и книги, а главное — отвлекают меня от скуки и монотонности, присущей всем медицинским учреждениям.

Намедни даже прислали портного, дабы я смог выправить новое обмундирование. Не везет мне, однако, на военную форму: один комплект был практически разодран в клочья, в момент моего попадание в тело Саши фон Аша, теперь вот второй пришел в негодность.

Суета сует...

А вообще, жду не дождусь того момента, когда мне наконец-то разрешат покинуть эти гостеприимные стены.

До сих пор я знакомлюсь с окружающим миром как-то фрагментарно.

Фронт, госпиталь, поезд, снова — госпиталь... Моя свобода передвижений, так или иначе, все время ограничена.

Прогулки по парку в Варшаве или в скверике здесь — не в счет...

Хочется идти без цели и раздумий — куда глаза глядят, чтобы, наконец, ощутить: каков он этот 'чужой' 1917-й год!

* * *

Двадцатое число — священный день...

День выдачи жалования!

Сегодня утром нашу палату посетил один замечательный во всех отношениях человек: высокий подтянутый поручик с небольшим саквояжем в руках.

— Стра-афстфуйте-э, го-оспода-а! — С характерным акцентом заговорил вновь прибывший. — По-осфольте предстафетца-а — атъюта-ант са-апаснофа па-атальона 8-фа Ма-асковскофа кренате-ерскафа по-олка пору-утчик Юванен. И-исполняю так ше ка-асначейские опя-ясаности!

— Очень приятно. Подпоручик Литус.

— Прапорщик фон Аш.

— Ка-асенная пала-ата, со-облютая фсе форма-алности, ны-ыне перечисляя-яет фа-аше ша-алофание ф па-атальон. Ф мои ше опя-ясанности фхо-отит фы-ытатча те-енешноко дофо-олстфия, ка-аштого тфатца-атоко тши-исла ка-аштого ме-есятца. — Офицер положил фуражку на стол и раскрыл саквояж. — От фас потре-епуетца ра-асписатца ф тре-ех эксемпля-ярах фе-етомости.

— Спасибо, мы знакомы с процедурой. — Поторопил долгожданный момент Генрих.

— Токта-а при-иступим...

Выдав причитающиеся мне за июнь-июль 112 рублей и рассчитавшись с Литусом, поручик собрал бумаги и степенно удалился, пожелав скорейшего выздоровления.

Какой сервис, однако!

Позже от других офицеров, лежавших в госпитале, я узнал об их мытарствах, связанных с получением жалования и только тогда осознал, как же нам повезло.

Раненому офицеру следовало лично доставить бумагу, полученную от эвакуационной комиссии, в офицерское собрание Московского гарнизона. Там, выстояв очередь и сдав бумагу, надо написать прошение, с которым следует через полгорода тащиться в Казенную палату. И, наконец, после стояния в длиннющей очереди, вымотавшись и морально и физически — вы получите свои кровные.

Мрак...

Издевательство, да и только! Ведь многие раненые могут передвигаться только на костылях, лежачим, которые не могут явиться в собрание лично, жалование не платят вовсе — они полностью на попечении госпиталя.

Если бюрократия ставит в такие условия офицеров, то каково же отношение к нижним чинам?

11

День спустя мой послеобеденный сон был прерван шумом и топотом за дверью.

— Вы к кому? — Раздался голос нашей 'милосердной' Мэри.

— К подпоручику Литусу и прапорщику Ашу!

— Не пущу! Они почивают! И не шумите здесь! Это госпиталь, а не плац! Раненым нужна тишина!

Далее спорщики заговорили на полтона ниже и до меня долетали только обрывки фраз:

— Срочно...

— Обождите...

— Никак невозможно...

Вот черт! Не дадут поспать!

Я встал, нашел ногами тапки, надел халат и, стараясь не потревожить мирно спящего Генриха, вышел в коридор.

Отважная маленькая Мэри решительно не допускала к нам здоровенного самокатчика в замызганном кожаном реглане и с большой сумкой через плечо.

— Я прапорщик фон Аш! Что происходит?

— Здравия желаю, вашбродь! — вытянулся скандалист, приветствуя меня по всей форме, несмотря на то, что одет я был сугубо по-больничному. — Вам пакет из штаба округа!

* * *

В первый момент я немного растерялся, гадая, зачем штабу понадобилась моя скромная персона, однако быстро пришел в себя — пакет был не мне 'лично', а нам с Генрихом.

Точнее, не пакет, а пакеты...

Ибо посланий было два: одно — мне, одно — Литусу.

Тем более, что самокатчик, вполголоса пообщавшись с Мэри, отправился на второй этаж — разыскивать других адресатов.

Значится я не один такой 'счастливец'...

Интересно, к чему бы это?

Вернувшись в палату, я разорвал грубую вощеную бумагу и извлек на свет сложенный вдвое лист гербовой бумаги с водяными знаками: 'Штаб Московского Военного Округа настоятельно приглашает Вас на торжественное награждение, коие состоится августа 28-го числа 1917 года в зале Московского Малого театра по адресу...'

Награждение? В театре?

Ничего не понимаю...

Подожду, пока проснется Литус. Может быть, хоть он мне что-нибудь объяснит?

Мое недоумение действительно быстро рассеялось после разговора с Генрихом. Оказывается награждения в публичных местах очень даже распространенное явление. Все дело в том, что это не только и не столько воздаяние храбрецам за их подвиги, а скорее рекламно-благотворительная акция.

Народ осязает своих героев, но и попутно жертвует денежки на военные расходы или на помощь вдовам и сиротам — на подобных мероприятиях собирался весь цвет московского общества.

Я, по правде говоря, не совсем понимал, какой смысл тащить раненых из госпиталя на всеобщее обозрение, но, как говориться 'Tempora mutantur et nos mutamur in illis' /Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними/.

Значит, придется меняться в соответствии с этими самыми временами.

12

Теперь я — чебурашка...

Вот ведь привязалась дурацкая песенка, весь вечер в голове крутится...

То есть, теперь я — подпоручик...Судьба распорядилась так, что вслед за 'Георгием' на грудь, мне на погоны упала вторая звездочка...

Нет, вы не подумайте, что я отношусь к этому несерьезно...

Просто...

Просто, опять накатило ощущение нереальности всего происходящего. Эдакое 'дежа вю', как от какого-то нескончаемого сна на военно-историческую тему...

С другой стороны: чего еще ожидать, после того, как я пережил весь этот цирк с церемонией награждения? Тут у кого хочешь помутнение рассудка начнется.

Вот представьте: вы стоите на сцене Малого театра в компании четырех десятков калек, и вам, под бурные овации переполненного зала, вручают маленький белый георгиевский крестик. Вручает ни кто иной, как Великий Князь Михаил Александрович, напутствуя словами:

— Поздравляю вас подпоручиком!

Я, думал, что у меня мозг взорвется. Всю дорогу до театра я был еще как-то в сознании. Наверное, ветерок обдувал мою разгоряченную голову, не допуская перегрева системы...

Все остальное, как в тумане: и торжественное богослужение, и награждение, и последующий концерт...

Кажется, пел сам Шаляпин.

Более или менее я пришел в себя только на обратном пути, когда 'лихач' вез нас с Литусом в госпиталь. Под цокот копыт по булыжным московским мостовым почему-то думалось о том, какое будущее ждет этот измененный мир? Ведь война идет в гораздо более благоприятном для России варианте. Революцией и не пахнет...

А значит миллионы людей, которых уже не было бы в живых, которых в дальнейшем погубила бы Гражданская война и голод, все еще ходят по земле и будущее совершенно не предсказуемо.