Небо шамана. 1 часть

Вроде бы солнце не пробивает плотные облака, но всё равно на чистом снегу бликует яркое марево мешающее смотреть на выбранную цель. Но это если бы у меня было обычное для людей зрение. В первом заходе я положил две свои "сотки" по танку и промазал, что понял, ещё даже не закончив атаку, когда они рванули раньше, чем я хотел. На выходе дал короткую очередь из пулемётов в прилаживающегося для огня вверх пулемётчика одного из транспортёров и к моему удивлению попал, хотя собирался только пугнуть его. Во втором заходе прицелился лучше и перед сбросом бомб издалека отстрелялся эРэСами по залёгшей пехоте. Ясно, что они рассредоточились и зарылись в снег, поэтому нанести им серьёзный вред несколькими реактивными снарядами невозможно, пусть на психику надавит. Зато бомбы по остановившемуся танку легли ювелирно. Когда делал новый заход, чтобы доработать последние эРэСы, от танка не увидел даже остатков. Только там где он был курилась среди выброшенной чёрной земли воронка от моей бомбы, похоже, что сотка для этого танка была даже с перебором. А туда, где показалось скопление залёгших солдат, я выпустил своги четыре реактивных снаряда с длинными очередями пушек и пулемётов перечеркивающими мой курс, согласно установленного сведения бортового оружия.

Рассказывать гораздо дольше, чем всё происходит в реальности и если бы не моё зрение, скорее всего не разглядел бы я все эти подробности при нашем скудном обзоре через заиндевевшие местами стёкла. После третьей атаки огляделся вокруг, хотя и между своими заходами видел, как эскадрилья отработала правый фланг, а единственный оставшийся целым бронетранспортёр сейчас пятится к лесу и всё больше зарывается в глубокий снег. Снова не понравилось, что командир слишком аккуратненько "блинчиком" разворачивается в стороне, и над самыми деревьями отвернул в наш тыл. Эскадрилью собрал Лёша, который, покачав крыльями, обозначил себя лидером встал впереди и повёл строй в ту сторону, куда улетела машина комэска. Через пару минут увидели её, посаженную на брюхо на пробитой через поле дороге и вылезшего на крыло живого Цыганова. Пролетая, покачали ему крыльями, тем более, что сверху видели ещё не видимый ему из-за поворота дороги наш воинский обоз из пяти саней, которые доедут до него через десяток минут. А Лашкевич грамотно и чётко довёл нас до аэродрома, где после посадки пришлось успокаивать всех всполошившихся из-за недостающего в строю самолёта комэска.

На вечернем разборе вылетов хоть командир и не ругался, но и радости на его лице было мало. Мы хоть хорошо выполнили задачу, но один самолёт потеряли, и что будет дальше неизвестно. Вторая эскадрилья летала восемью машинами, и хоть вернулись все, но назавтра вылететь смогут только пять из них. То есть на второй день полётов у нас уже четыре самолёта в ремонте и одного лётчика отправили в госпиталь. И ещё с нашим комэском ничего не понятно. За два дня полк уменьшился до четырнадцати машин, какая уж тут радость.

На разборе выяснилось, что вторая эскадрилья попала на хорошую ПВО и ещё легко отделались, что все обратно долетели. Лашкевич, который сейчас исполнял обязанности комэска, очень старался показать, как успешно мы провели свой вылет, но Николай Иванович не попался на его слова, а после нескольких вопросов сумел восстановить картину штурмовки. И вполне закономерно назвал нашу и работу второй эскадрильи над целью словом — "бардак", с чем пришлось согласиться, хотя и обидно. После подробно разобрали действия каждой машины, и вывод о том, что такая суматоха над целью совершенно недопустима, уже не казался несправедливым. И если бы мы с Цыгановым сразу не вынесли зенитки, то неизвестно удалось бы нам отделаться одной его вынужденной посадкой. Хотя, с другой стороны, чтобы скоординировать действия и провести штурмовку более грамотно, необходима доразведка цели и план конкретной штурмовки, а мы каждый раз вынуждены действовать без всякой подготовки и каждый сам по себе. Кое-какие рекомендации командир нам дал и отпустил ужинать. А я до ужина успел дойти до своего самолёта и посмотреть, во что мне обошлось противостояние с немецкой зениткой. Судя по содранной по левой стороне от носа и по основанию крыла краске, стало ясно, куда пришёлся её единственный успешный залп. И просто чудо, что лопасти винта от снарядов не пострадали. А главное, зенитные снаряды калибром не меньше двадцати миллиметров не смогли пробить и даже просто повредить поверхность не только в районе бронекапсулы, но и обклеенную шпоном переднюю кромку крыла. Невольно подумал, что ничего так ребята — немецкие пролетарии, не струсили, могу себе представить ощущения от вида, выходящего на тебя в атаку штурмовика, при этом шансы в таком противостоянии на атакующей стороне, тем более с учётом нашего бронирования. Только непонятно, как объяснить технику, почему на самолёте не держится краска. Хотя он уже сам придумал объяснение, что краска плохая и красили в мороз, вот и отлетает сама собой от набегающего воздушного потока. Ну, не может ему в голову прийти, что верхнюю краску содрали попадания снарядов, а нижнюю повредить не смогли, это будет уже из серии полётов по небу городских трамваев...

Утром нас подняли на пару часов раньше, и в столовой командир нас известил, что ночью пришёл приказ: с целью недопущения налётов фашистской авиации на Москву в двадцать четвёртую годовщину Октябрьской Революции нам, как и почти всем авиационным частям приказано нанести бомбо-штурмовые удары по всем известным аэродромам противника. Нам назначен аэродром в направлении на Ярцево, где по сведениям разведки базируются сто одиннадцатые Хейнкели участвующие в ночных бомбардировках столицы. Тут же, на принесённой откуда-то школьной доске нарисовали схему расположения зениток и все крепко задумались. Аэродромная ПВО оказалась такой мощной, что нашему полку пришлось бы все силы направить на её подавление и не факт, что получилось бы. А после этого работать по цели нам будет уже нечем, всё израсходуем на зенитки. Ведь если работать одними пушками и пулемётами, то на подавление ПВО уйдёт слишком много времени, а этого допустить нельзя. Так как приказ нам никто отменять не станет и лишних средств на эту операцию нам никто не выделит, командованию пришлось думать, как выполнить эту задачу. По решению на вылет, наша первая эскадрилья, Лашкевич идёт ведущим, должна работать по целям на аэродроме, в усиление ей выделяют пару из второй. Командир полка, со мной и двумя приданными самолётами из второй эскадрильи должны постараться двумя парами с хода выбить зенитки на входе и выходе полка из атаки, чем обеспечить минимальные потери при выполнении задачи. Два оставшихся самолёта с комиссаром должны по возможности, как смогут задавить остальное мешающее ПВО. Напоследок все построились и нас поздравили со всенародным праздником, но настроение было не очень праздничное. Самому распоследнему дураку ясно, что задание у нас очень опасное, а сесть в немецком тылу — почти приговор, в смысле, плен, уж лучше сгореть над целью, последнее в своём выступлении и сказал нам комиссар. Было приятно, что на едва отремонтированной машине наш комиссар летит с нами, а на нашу группу "расчистки" посматривали с явным сочувствием, как на приговорённых...

Мы постарались выстроить маршрут в обход населённых пунктов и до самой цели шли на бреющем, чуть не цепляя деревья и частые пригорки, но когда вышли к аэродрому на нашем пути немцы выстроили целую стену зенитного огня. Хоть я был уверен в укреплённости своего самолёта и его неуязвимости, и то в душе замерло, но ведь из остальных никто не дрогнул. Наши машины проламывались сквозь это море огня, чтобы с хода атаковать свои цели. Честно скажу, это жутко вести машину в сплошную стену разрывов зенитных снарядов. Я по плану сразу выпустил залпом все эРэСы в крупнокалиберную зенитку, вокруг которой суетился с десяток немцев расчёта и, довернув самолет, удачно вынес очередью из пушек и пулемётов ещё одну двуствольную мелкокалиберную установку на назначенной мне правой стороне. Я уже никак не успевал отбомбиться по стоянкам самолётов, но курс почти точно вывел меня на вынесенный чуть в сторону склад под белыми лоскутами маскировочной сети, которая может и обманула бы людей, но не моё обострённое зрение. Туда я выложил две центнерные бомбы, а две пятидесятки положил в скученные рядом машины. Стегнув очередями по разбегающейся аэродромной обслуге, вышел на зенитки в конце ВПП. После пристрелочной очереди из пулемётов, чуть подправил курс и снёс двумя длинными очередями расчёты двух скорострельных зениток. Моё зрение позволяет не только видеть полёт своих пуль и снарядов, я могу очень точно определять расстояния и примерную траекторию моих трасс, но и даёт совсем не аппетитную возможность видеть, как разлетаются клочья тел при попадании в них снарядов и пуль. Зенитный снаряд при попадании в тело не протыкает его и не отбрасывает, а размётывает тело кровавыми ошмётками.

Когда я в детстве однажды смотрел поединок на мечах, чего уж там не поделили два взрослых воина, я не знаю, но они потребовали "суда Богини", а это поединок боевым оружием, в котором выживает только один. Я тогда совсем ещё сопливый шестилетний ребёнок пролез между ног зрителей впереди первого ряда и видел всё и во всех подробностях. Когда, один из противников отбил замах меча и при возвратном движении отсёк второму руку у локтя, я навсегда запомнил, как на фоне голубого неба из обрубка руки стегнул разлетающийся красный пунктир брызнувшей из обрубков артерий крови. А отрубленная рука с глухим шмяком упала недалеко от меня, и до глубин детской души тогда поразило, что её пальцы продолжали крепко сжимать рукоять боевого кинжала. Съеденный обед я выплеснул рядом с валяющейся рукой, а отец по пути домой ехидно хмыкал по поводу того, какой я умный и как ловко я занял место в первом ряду. Здесь же во время вчерашней штурмовки я видел, как моим разорвавшимся снарядом немцу оторвало даже не руку, а всю правую половину верхней части тела, которое от этого даже не развернуло, а выкинуло из открытого кузова бронетранспортёра, и ошмётки разлетелись вокруг грязной кровавой пылью. И не было в этом ничего красивого и приятного, хотя и не выворачивало нутро осознание отнятия жизней. После той деревенской площади фашисты для меня перестали быть людьми. Как любой преступник, который преступил человеческие нормы и правила

* * *

сам вычеркнул себя из числа людей и не заслуживает к себе никакого иного отношения, кроме как к бешеной собаке. Вот и сейчас я видел, куда и как попадают мои пули и снаряды. И жалел только о том, что из-за прицельного расстояния эффективно работает только одна сторона моего оружия, от другой из-за особенностей сведения стволов всё улетает в сторону, а вести огонь могу только меняя пушки на пулемёты, а не блокируя вооружение одной стороны самолёта. Мои зрение и реакция позволяют не пользоваться прицелом, с которым я столько возился на пристрелке, когда несчастные техники удерживали сотрясаемый отдачей хвост моей выставленной на кОзлы машины...

Я уже выходил из атаки и зоны обстрела, оставшихся зениток, которые немцы грамотно рассредоточили вокруг. И пробитые нашей группой коридоры лишь уменьшили эффективность их огня прямо в курсовом створе, но мы были не в состоянии полностью подавить зенитную оборону, в которой воздушное пространство многократно перекрыто секторами огня. Как раз в момент, когда я в вираже разворачивал самолёт, и смотрел на заход основной группы, одного из ведомых второй тройки буквально разорвало в воздухе попаданием крупнокалиберного снаряда и вниз полетели горящие куски оставшиеся от самолёта. Первая тройка засеяла свой маршрут взрывами малых зажигательных и осколочных авиабомб из своих КМБ (контейнеры или кассеты малых бомб), которых на каждую машину загружено больше сотни. Я отработал четыре из своих шести бомб и у меня ещё две "сотки" во внутренних отсеках, которые обратно везти не собираюсь, и сейчас выискивал для них цель. Разорванный выстрелом крупнокалиберной зенитки самолёт заставил обратить внимание на две здоровенные дуры "Ахт-ахт" на небольшом пригорке, с которого они качественно сбоку перекрывают огнём небо над всем аэродромом, вот туда я и переложил машину в вираж. Сложность в том, что вести прицельный огонь из бортового оружия лучше с небольшой высоты, а вот сбрасывать фугасно-осколочную "сотку" нужно с высоты не меньше трёхсот метров, чтобы самому под свои осколки не угодить. Вывернул самолёт в обратном вираже, состворил крупнокалиберные зенитки и пошёл на них с набором высоты. До самого конца они не заметили мой заход, продолжая азартно палить в наш атакующий строй, что я хорошо видел, когда клал машину на крыло, для уточнения прицеливания. А для увеличения точности при сбросе резко клюнул носом вперёд, чтобы сразу отыграть клевок ручкой на себя с уходом на вираж используя "вспухание" облегчённой машины. Через десять секунд разворота увидел скрытый дымом от бомбовых разрывов уже не стреляющий пригорок и одновременно, как кто-то из наших направил подбитую горящую машину в сторону трёх стоящих чуть в стороне самолётов, один из которых пузатый трёхмоторный транспортник. Как он протаранил я не видел из-за продолжающегося виража, видел только, как через минуты весь угол, куда пикировал горящий штурмовик закрыло густым копотным дымом, в котором мелькали всполохи горящего авиационного бензина.

А в стороне командир начал покачиванием издырявленных крыльев собирать полк в обратную дорогу. Растянутый строй полка на север вёл Лашкевич, а командир выписывал змейку с малой амплитудой над ним. Мы с комиссаром оказались в хвосте примерно в четырёх-пяти километрах от головы с отставшей машиной Мишки Блинова, которая вообще непонятно как удерживалась на курсе и в воздухе с вырванной снарядами почти половиной обшивки правого крыла и имея от руля направления меньше трети его площади, не говоря про другие повреждения. И хоть низкие облака нас прижали к земле, но головную группу мы видели хорошо, хоть и отстали от неё уже больше трёх километров. И также хорошо видели, как из-под низкой кромки сплошной облачности выметнулись две тени сто десятых мессеров — "Церштереров".

* * *

Не мудрствуя, они видимо сумели ещё до атаки в просветах облаков высмотреть себе цели, и сейчас грамотно атаковали две замыкающие машины основной группы. До последнего их атаку никто из наших не заметил, а мы никак сообщить о ней не могли, как и помешать ей и только стиснув зубы смотрели, как правая машина заднего звена свалилась на крыло и почти сразу врезалась в близкую землю, левый ведомый клюнул носом, неровно рыскнул на курсе, но удержался в воздухе, правда летел теперь как-то скособочено, словно утка подранок припадающая на крыло. Немцы ограничились одной атакой, и ушли в облака. Как ни удивительно, но в итоге подранок долетел вместе со всеми, правда при посадке самолёт развалился. И когда наша тройка заходила на посадку лётчика уже увезли в медпункт к чудом добравшемуся к нам Веселову, а вокруг частей бывшего самолёта потерянно мялись техники наблюдающие нашу тоже довольно кривую посадку в исполнении перекошенного Мишкиного самолёта.