Шипы

— Джин.

Ора Лоуренс дотронулась до его руки, и Галлахер почувствовал, как спина мгновенно взмокла. Вот оно, то, чего он больше всего боялся. Он повернулся к ней, силясь улыбнуться и не зная, что она легко прочитала страх в его глазах.

— Пойдем.

Они вышли из кабинета и поднялись на второй этаж, туда, где были личные комнаты. Галлахер покорно шел за миссис Лоуренс, забыв о стакане с виски в своей руке и о желании покурить. Сердце снова дало о себе знать.

В комнате Лоуренса ничего не изменилось. Чаще всего в отсутствие хозяина в комнате поселяется запустение, как будто время останавливается и не может больше продолжаться... даже если кто-нибудь заботится, чтобы этого не происходило. У Ло этого не было. Было отчетливое ощущение, что он просто вышел на пару минут и сейчас вернется. Компьютер был включен. На столе стоял стакан с водой. На постели лежала открытая книга. В вазе на полу были свежие цветы. Ло любил свежие цветы, и они всегда были в его комнате. Галлахер вспомнил, как они с Ли всегда подсмеивались над ним за это, сравнивали с девушкой. Иногда, когда они слишком уж усердствовали в своих поддразниваниях, Лоуренс обижался. Теперь Галлахер готов был убить себя за это. Он подошел к цветам и осторожно погладил нежные лепестки самыми кончиками пальцев.

— Он хотел, чтобы ты что-нибудь взял, — голос Оры звучал тихо, но Галлахер все равно слышал каждое слово, — Я оставлю тебя, чтобы ты мог подумать, и вернусь через несколько минут.

Галлахер оторвался от созерцания цветов. Лаванда... вспомнил он... это лаванда. Прошептал:

— Я не знаю, смогу ли я...

— Конечно, сможешь. Он так хотел.

Пауза. И — обреченное:

— Хорошо.

Он остался один.

И снова у него было ощущение, что он вернулся в другую жизнь. Предметы казались полустершимися, как и он сам. В который раз уже закралось сомнение: может быть, он тоже умер, просто не знает об этом?

Не зная, что сделать, Галлахер сел за стол Лоуренса и оживил компьютер. Нашел каталог с голографиями и начал тупо просматривать все подряд, возвращая для себя жизнь Лоуренса. Стакан с виски согрелся в его руке, и Галлахер допил его парой глотков. И только тогда его начало отпускать.

Он не услышал, как вернулась Ора, но почувствовал ее присутствие за спиной. В этот момент он смотрел короткую запись, на которой Лоуренс танцевал с какой-то незнакомой девушкой. Тогда он, наверное, думал, что проживет еще много лет. Они все так думали. Наивно.

— Ты выбрал что-нибудь?

Не оборачиваясь, Галлахер отрицательно покачал головой. Голографический танец закончился... партнеры изящно поклонились друг другу... а потом запись началась снова.

— Это Дана, дочь наших друзей. Мы надеялись, что они с Хэнком когда-нибудь поженятся.

Галлахер так же молча кивнул. Лоуренс ни разу не рассказывал о Дане, но теперь это было уже не важно.

И вдруг...

— Бедный мальчик...

Сначала он подумал, что миссис Лоуренс говорит о сыне, но тонкая рука почти невесомо погладила его волосы. И Галлахер понял, что Ора говорит о нем.

— Ты ведь тоже натерпелся...

Он зажмурился, чтобы не дать пролиться предательским слезам. Чужая жалость вызывала ярость и омерзение. Но то, что волной исходило от Оры... это была не жалость... это было сострадание.

Галлахер прижался щекой к прохладной ладони и на внутренней стороне век увидел отчетливую картинку.

Лаванда. Целые лавандовые поля. Сиреневое сияние, едва различимое простым глазом. Чуть горьковатый запах, от которого можно сойти с ума. Каким-то непостижимым образом Галлахер понял, что миссис Лоуренс ЗНАЛА о том, ЧТО ИМЕННО он пережил. Они все. И про беспомощность своего сына. И про раны Ли. И про электронных призраков Шермана. И даже про Гордон. И про отчаяние Галлахера тоже. Все это она прочитала по лавандовым полям.

Все еще удерживая ее руку, Галлахер соскользнул с а-кресла и упал перед Орой на колени. Единственное, что он хотел — и смог — ей сказать, было:

— Простите меня.

* * *

Ночной клуб, в который Галлахер решил совершить вылазку впервые после возвращения, был ему хорошо знаком. В прошлой жизни он достаточно часто бывал здесь, и, хотя люди были другими, само место несло на себе узнаваемый отпечаток, дававший чувство защищенности. Для Галлахера это было очень важно — чувствовать себя защищенным.

Несмотря на длительное отсутствие, его клубная карточка сработала без проблем, и громилы на входе пропустили его внутрь.

Мощный драйв психоделика, дурманящий запах какого-то благовония, дискретные вспышки страбоскоба, выхватывающие из темноты человеческие тела, похожие на переводные картинки, — все это обрушилось на Галлахера внезапно и сразу. А он уже успел забыть, как это бывает, и в первый момент был оглушен. Ощущение безопасности тут же исчезло, и Галлахер начал атаку. На бар.

Час и три коктейля спустя ему было уже все равно. Боль и неуверенность отступили. Призраки ЧАСТЕЙ и голоса мертвых перестали его тревожить. Двигаясь в такт длинному сложному ритму, закрыв глаза, отдаваясь течению реальности, Галлахер на какое-то время ощутил себя прежним.

Потом, когда он, разгоряченный и взмокший, отдыхал в стороне от танцпола, к нему подошел кто-то из местных аборигенов. Лицо парня показалось Галлахеру знакомым, но имя прочно стерлось из памяти. Парень о чем-то заговорил, Галлахер отвечал. Из-за громкой музыки приходилось кричать прямо в ухо. Слова тонули в этом шуме, и смысл фраз безнадежно ускользал. Пока не прозвучал ключевой вопрос:

— Хочешь кусочек счастья?

Галлахер не было новичком. Он прекрасно знал, что в подобных местах всегда найдется кто-нибудь, готовый за наличные деньги расширить границы Вселенной. Сигареты, таблетки или даже инъекция — любая форма, которую позволит религия. Искусственный рай на полчаса или на всю оставшуюся жизнь, если психика не выдержит.

— Сколько?

— Четыреста. Всего четыреста монет, и все проблемы останутся позади.

Галлахер медлил. Пару раз ему доводилось прибегать к синтетическому счастью, но исключительно из любопытства, а не почему-то еще. Теперь любопытства не было. Было желание покинуть этот мир и никогда в него не возвращаться. Шуршание купюр, не слышимое в грохоте музыки, и белая таблетка поменяла владельца.

— Захочешь еще, спроси Безумного Белого.

Галлахер не ответил, только кивнул. Ухмыльнувшись, абориген растворился в толпе себе подобных.

Таблетка жгла ладонь. Чем быстрее он ее примет, тем меньше вероятность того, что он с ней попадется и огребет себе проблемы с властями. С этой мыслью Галлахер начал пробираться сквозь толпу в сторону туалета.

Не самое приятное и удачное место, но зато можно уединиться. Все знают, что здесь не ведется видеонаблюдение, и это одна из причин повышенной популярности клуба. Галлахер запер дверь и присел на корточки, прислонившись к ней спиной. Он медлил всего несколько секунд, лелея мысль, что не сможет вернуться обратно, и боль прекратиться.

Следующие пять или шесть часов он почти не запомнил. Только обрывки. Отдельные кадры, вырванные из жизни страбоскобом времени.

Вот он снова на танцполе, и резкие рваные движения сменяются нереально плавными, каких у него никогда не бывает в полном сознании. Ему кажется, что мир сомкнулся, и существует только узенькое темное пространство, обернувшее его тело, как кокон. Он двигается. Взлетают и падают руки. Мокрые от пота волосы налипли на лоб и скулы. Ему кажется, что он может двигаться бесконечно под этот драйв. Что он внутри огромного организма — его сердце.

В следующем отрезке он у бара. В одной руке — стакан с очередным коктейлем, в другой — тлеющая сигарета. Галлахер смеется, закинув голову, но не помнит, над чем, и ему кажется, что в следующее мгновение смех перейдет в рыдание, но он снова не узнает — почему так.

Потом — снова в туалете, в той же кабинке, где он начал путь за счастьем. Но на этот раз его рвет, и ему кажется, что он готов выблевать все свои внутренности. Тело пронзает боль, а мир снова утопает во тьме.

Эйфория сменялась черной тоской. Вслед за двигательной активностью приходила полная апатия. Страбоскоб жизни мерцал без перерыва, и Галлахеру казалось, что он режет его сущность на части.

В какой-то из этих частей он увидел себя как бы со стороны. Темноволосый худой парень с безумными глазами имел в темном углу девчонку. В одном из многочисленных темных углов, на которые никто никогда не обращает внимания. Развернув девушку спиной к себе и подняв ее юбку на талию, до синяков вонзив пальцы в ее бедро, а другой рукой вцепившись в темные волосы, он вбивался в нее сильными короткими движениями. Девушка приглушенно вскрикивала, но Галлахер не мог отличить, ей хорошо или больно. Звуки были слишком похожи. Кончая, он выкрикнул ее имя.

Ее имя.

Дальше снова была темнота, перемежающаяся слоями багрового тумана.

Отходняк был жестоким. Галлахер очнулся дома, но совершенно не помнил, как вернулся. Видимо, у него, как у хорошего корабля, безошибочно сработал автопилот. Что же... ЭТО еще ни разу его не подводило.

Галлахер долго стоял в душе, сделав воду настолько горячей, что жгло кожу, но все равно не мог согреться. Тело билось в крупной дрожи, и иногда ему приходилось опираться рукой на стену, чтобы не упасть. Время от времени он касался шрамов на груди, но не осознавал этого жеста и не чувствовал. Так же, как и то, что по лицу вместе с водой текут слезы.

Он чувствовал себя стеклянным и легким. Движения из рваных и нервных стали плавными и осторожными. Сидя на кухне с сигаретой и кофе, он прижимал к груди стереокуб Гордон и пытался вспомнить... Кажется, он видел ее прошлой ночью. Кажется, он занимался с ней любовью. Кажется, он звал ее... но она почему-то не ответила. Он снова остался один.

Один...

* * *

Полковник Тодгард ни разу не видел Галлахера после его отъезда из Лавендер-Холла. С одной стороны он служил для Галлахера стабилизирующим фактором, будучи единственным, кто поддержал его после возвращения. С другой он являлся живым напоминанием о Смерти Ли. Кроме того, он был тем, кто послал их в этот рейд. Послал на гибель. Тодгард понимал двойственность своего положения и поэтому не стремился к контакту, но и Галлахер не звонил сам. Однако, необходимость во встрече скоро возникла.

Галлахер не отвечал на вызовы, и, в конце концов, Тодгард решил приехать без предупреждения, надеясь на удачу. С четвертой или пятой попытки ему повезло. Галлахер был дома и, что более важно, был вменяем. Но на мгновение полковнику показалось, что перед ним другой человек.

Все это время полковник Тодгард надеялся, что мальчик отойдет и станет хотя бы немного прежним. Не обольщался, а именно надеялся, зная, что шансы на это столь же призрачны, как и та Гордон, с которой Галлахер начинал время от времени разговаривать. Надеждам не суждено было сбыться. Он не вернулся. И никогда уже не вернется. Память самого Тодгарда — вот единственное место, где Галлахер останется вечно смеющимся и немного наивным, а не поседевшим и замкнутым.

— Чем обязан, полковник? — спросил Галлахер, разливая кофе в две чашки и закуривая первую за день сигарету.

Он выглядел не лучшим образом, но Тодгард не помнил, когда это было бы с ним в последний раз. Кажется, в тот день, когда стартовал "Ричард Плантагенет".

— Джин, — полковник с удовольствием сделал несколько глотков, — Это про Айка.

Галлахер на мгновение замер, а потом по его губам скользнула... усмешка? Тодгард не знал, что бы это могло быть, и поэтому решил, что ему просто показалось. Но Галлахер сделал глубокую затяжку и спросил со странной интонацией:

— Это тоже про завещание?

— Да. Подожди... что значит "тоже"?

Снова эта скользящая усмешка.

— Недавно вскрыли завещание Лоуренса. Я там был, потому что он оставил мне... кое-что.

Усмешка стала истерической, и на мгновение Тодгард испугался, что ему придется выводить Галлахера из очередной срыва. Но он сумел справиться с собой. Безумие ушло из голубизны радужек и растворилось в черноте зрачков. Скрылось. Тодгард не знал — надолго ли?

— Джин... почему тебя это задевает?

Длинная пауза. Галлахер смотрел в окно. Невольно полковник проследил за его взглядом и как-то отстраненно отметил, что и здесь у него за окном — тусклый городской пейзаж. Реальная картинка, а не одна из сверхпопулярных иллюзий.

— Потому что я один оказался идиотом.

Ответ был столько неожиданным, а голос таким тихим, что Тодгард решил, что ослышался.

— Извини?

— Я один оказался идиотом. Потому что у меня нет завещания. Я вообще не думал о том, что мы можем не вернуться. Я ни о чем не думал.

Произнося это, Галлахер постоянно касался шрама на шее. Почему он не избавится от него? Полковник четко видел, что он не осознает этого движения.

— Это нормально. Не думать о Смерти.

— Почему тогда они думали о НЕЙ?

Тодгард вспомнил прошлое Ли. То, о чем Галлахер никогда не знал. Окровавленные костяшки пальцев. Галлахер разбил свои руки о двери и Двери, которые не открылись для него. На руках Ли кровь была чужой. Поэтому Ли помнил о Смерти, а Галлахер — нет.

— Айк когда-нибудь рассказывал о себе?

— Да.

— Что?

— Он... — Галлахер впал в задумчивость и после еще одной длинной паузы ответил снова, — Нет. Он вообще мало говорил. Вы знаете.

Тодгард знал. Конечно, знал. Он был единственным, с кем Ли говорил о себе. Очень редко. И сейчас полковник Тодгард подумал, что это неправильно.

Галлахер не перебил его ни разу. Только под конец уткнулся лбом в скрещенные на столе руки. Когда Тодгард замолчал, он задал всего один вопрос:

— Почему он никогда не рассказывал об этом нам? Ни мне, ни Лоуренсу.

— Он боялся, что вы отвернетесь от него.

— Мне всегда казалось, что он никогда ничего не боится. Он даже... тех тварей не боялся. И Смерти тоже.

И еще Ли боялся, что Гордон не выберется, но ни его лучший друг, ни приемный отец этого не знали.

— Когда читают завещание?

— Сегодня в пять пополудни, у меня.

Галлахер закурил очередную сигарету.

— Почему сегодня?

Вопрос прозвучал странно, но Тодгард понял, что именно он хотел спросить.

— Я пытался тебя найти раньше, но не смог. Поэтому сегодня.

— Я приду.

Он действительно пришел. В Лавендер-Холл. Отсюда все началось и здесь все должно закончиться. На мгновение Галлахеру стало интересно, понимает ли это полковник Тодгард? И еще он отстраненно порадовался, что у него нет больше друзей.

Мертвых друзей, оставляющих завещания.

Кроме Галлахера и Тодгарда, присутствовал еще один мужчина, с азиатской внешностью, спокойный, как Будда, и совершенно без возраста. Нотариус называл его мистер Чан, и Галлахер понял, что это мастер того додзе, в котором работал Ли.

Все закончилось быстро. Здесь никто не рыдал и не бился в истерике. Сухие казенные фразы, и все расписано четко и определенно, никакого "что он сам захочет". Чану — некоторая сумма денег. Галлахеру — квартира. Тодгарду — все остальное.