Красный Властелин

— Какая разница?

— Для них?

— Для нас.

— Никакой разницы. А ты чем недоволен-то?

Матвей со злостью плюнул на пол. С одной стороны хорошо, что глорхийцы в караулке двигались с грацией опоенных отваром каннабисийского гриба кагулов, но с другой... Почему они так? Кто выпил силы из двух десятков не самых худших, если судить по оружию, бойцов?

— Это колдовство, Ерёма.

— Колдовство, говоришь? Можно назвать и так... Хочешь посмотреть на источник?

— Где?

— Там, за следующей дверью.

— И что же там?

— Благой Вестник.

— Сказки про Благого Вестника — дурман, придуманный магоаристократами для оболванивания пиктийского простонародья.

— Матвей, я тоже читал эту газету. И, помнится, недавно рассказывал...

— Ну... мало ли кто чего рассказывает. Вот ходят слухи, будто у некоего Эрлиха Белоглазого весьма своеобразное чувство юмора. Так?

Еремей не ответил, занятый осмотром второй двери. Обычной деревянной двери без всяких украшений. Толкнул.

— На себя потяни, — посоветовал Барабаш.

— А если постучаться?

— Смеёшься?

— Есть немного. Но ты сам говорил, что обыкновенная вежливость творит чудеса.

— Ну так попробуй.

— Без проблем, — Матвей подошёл к двери и грохнул кулаком. Прислушался. Грохнул ещё раз.

— Не получается? — профессор посмотрел на Барабаша со снисходительностью умудрённого жизнью старца, наблюдающего за играющими в песочнице детьми.

— Не мешай, — Матвей достал нож и рукояткой отстучал нечто похожее на гимн "Благой Вестник, храни Императрицу".

Несколько мгновений ничего не происходило, а потом скрипнули плохо смазанные петли.

— Что вы колотитесь, ублюдки?

Вопрошающий, худосочный человек в накидке благовестника, тут же получил в челюсть и больше не задавал глупых вопросов. От удара он отлетел назад, что не помешало Барабашу добавить противнику прикладом по голове, и затих.

— Ты его не убил? — поинтересовался Финк, осматривая небольшое помещение, освещённое десятком масляных светильников.

— Обижаешь. Я с пятнадцати лет воюю, и давно научился соизмерять... — Матвей сделал шаг в сторону, оберегая сапоги от растекающейся крови, и с виноватым видом закончил. — Или почти научился. А зачем он обзывался?

— Помолчи, пожалуйста, — профессор подошёл к каменному постаменту в центре комнаты, где в углублении пульсировало что-то студенистое, одновременно напоминающее подземного слизня и морскую медузу. — Не врали, значит.

Неизвестная масса отреагировала на приближение человека чавкающими звуками и выпустила короткие щупальца, покрытые розовыми волосками. Не меньше полусотни конечностей сплелись в замысловатую фигуру, и...

— Вот же сука! — Матвей подхватил потерявшего сознание профессора и оттащил в сторону. — Ерёма, ты чего?

Не получив ответа разозлился, и швырнул в шевелящийся студень обломком меча. Без всякого успеха — тот не долетел совсем чуть-чуть, завис в воздухе, а спустя пару мгновений опустился в переплетение щупалец, где и исчез, сопровождаемой сытой отрыжкой.

— Ах ты так?

Щёлкнул самострел. Увы, результат получился тот же самый — неведомая тварь оказалась неуязвимой, и все попытки причинить ей ущерб заканчивались одинаково. Два ножа, восемь болтов, три глорхийских меча... всё сожрала ублюдочная живая сопля.

— Да что же с тобой делать-то? — Барабаш плюнул на пол, и с удивлением заметил, как дрогнули, словно в испуге, тонкие щупальца. — Вот как?

Следующий плевок был прицельным, и оттуда, куда он попал, послышалось шипение, а белый дымок сообщил о правильности выбранного оружия. Плохо только, что во рту пересохло — в скитании по подземельем вода во флягах давно закончилась, а пить из местных луж брезговали даже шестиногие слизни.

Матвей в задумчивости почесал затылок, скривился от отвращения, но тяжело вздохнул и вышел в караулку. Да, придётся пить её... Человек, прослуживший в армии хоть один год, навсегда отучается от брезгливости, но чтобы употреблять глорхийскую чёрную бузу, нужно сделать над собой немалое усилие. Виноград и алые сливы в степях не растут, потому делается этот напиток из перебродившего кобыльего молока и настаивается на всякой дряни, начиная с бараньих катышков и заканчивая скорпионьими хвостами. То ещё зелье! Но не помирать же теперь от жажды? Да и для пополнения боеприпаса...

Кожаный бурдюк с бузой отыскался по запаху, и ещё неизвестно, что гадостнее воняло — тара, или её содержимое. Теперь нужно вытащить затычку из костяного горлышка, зажмуриться, и сделать первый глоток.

Барабаш с трудом сдержал тошноту. Организм отчаянно сопротивлялся.

— Терпи, Матвей...

Самовнушение мало помогло. К этому пойлу невозможно привыкнуть в зрелом возрасте, его надо пить с детства, а ещё лучше — впитывать с материнским молоком.

— Пьянствуем втихаря?

Младший сотник поперхнулся от неожиданности, и оглянулся.

— Живой?

Профессор стоял в дверном проёме. На четвереньках. И бледностью лица мол поспорить с заснеженными вершинами Калейского хребта.

— Дай попить.

— Это глорхийская чёрная буза.

— Наплевать.

— Вот, и я о том же! — оживился Матвей.

Но на сообщение о найденном оружии против шевелящейся слизи Финк отреагировал вяло:

— Заплюёшь до смерти эту, останутся сотни других.

— Поясни.

Еремей сел на пол, прислонившись к косяку.

— Это и есть Благой Вестник.

Непонимающий взгляд в ответ. И в том же взгляде беспокойство за душевное состояние товарища. Усмешка:

— Ты в детстве головой часто ударялся?

— Не чаще тебя, — Финк сделал большой глоток, даже не поморщившись. Привычка? — Да, именно Благой Вестник собственной персоной. То есть малая часть его.

— Так он не человек?

— Он вообще хрен знает что такое. До меня давно доходили слухи... ещё Альбин Жопник был жив...

— Кто?

— Потом его назвали Альбином Великим. Именно этот урод приютил... — ещё один, более долгий глоток, и профессор продолжил окрепшим голосом. — Неизвестно, откуда вообще явилась тварь, но пиктийцы воспользовались моментом, заключив союз. Взаимовыгодный союз, как им тогда казалось.

— Сейчас не кажется?

— А подробностей договора уже никто не помнит.

— Кроме тебя?

— Я узнал только сейчас, — Финк вздрогнул, заново переживая неприятные ощущения от мысленного контакта с разумными соплями. Зябко повёл плечами. — Благой Вестник даёт пиктам магию, забирая взамен половину вытягиваемой из жертв энергии. Ну и глорхийцев, охраняющих убежище, тоже кушает потихоньку.

— Урод.

— Вот именно, — кивнул профессор. — Поэтому они такие квёлые были.

— А тебя?

— Меня? Против любого роденийца кишка тонка, и если бы сам не полез... Даже среди пиктийцев рождаются те, кто способен закрыться от этой пиявки — так называемые "лишённые дара". Правда, и живут недолго.

— Но колдуны с нашими пленными... и мирными жителями.

— Они инструмент. Нож для вскрытия устриц. Топор дровосека.

— Тоже суки, — согласился Матвей, и опять приложился к бузе, после определённой дозы оказавшейся не такой уж поганой на вкус. — Тварь нужно убить. Хотя бы этот кусок. Чего она боится?

— Ты же выяснил.

— Ага, выяснил. Но мы же не в сказке, где герой плевком сшивает с небес дракона, одновременно тиская грудастую блондинку. Или блондина, как предпочитают энейцы. Посмотрим на ситуацию трезво! — Барабаш икнул и отправился на поиски следующего бурдюка. — Это как укусы блох — неприятно, но не смертельно. Тут думать нужно!

В караулке буза не отыскалась — то ли кагуловы глорхи её уже выпили, то ли спрятали... Спрятали? Точно! И единственное место, где она останется в сохранности, это подножие алтаря Благого Вестника. Живые сопли всякую дрянь употреблять не станут, и другим не дадут. Хитрые глорхи! Ик...

— Ты куда? — окликнул профессор.

— Сейчас вернусь.

Почему же так качается пол? И стены немного того. Колдуют, сволочи. Мёртвые, но колдуют. А бузу спрятали! Не на ступеньках ли? Странно, там нет. Но должна быть!

— Эй, сопля, отдай бурдюк! Чего молчишь, когда человек спрашивает? Хочешь в одну харю заглотить после нашего ухода? И вообще... ты меня уважаешь?

Щупальца зашевелились, образуя подобие установленной на ребро тарелки, направленной Матвею в лицо. Младший сотник плюнул, но промахнулся.

— Закуску требуешь, гнида подземная?

Явившийся на шум профессор с беспокойством крикнул:

— Близко не подходи!

— Да? — Матвей обернулся и, хитро прищурившись, погрозил пальцем. — Защищаешь? Это твой друг? Тогда я его угощу!

Ступеньки, ведущие вверх, тоже качаются. Мёртвые глорхи колдуют, сволочи! И завязки на штанах затянули злокозненной магией. Но ничего, настоящий роденийский воин справится с любыми трудностями! Ага, распутался кагулов узел... Ух, облегчение-то какое! А всё проклятая буза!

Еремей с изумлением наблюдал, как под струёй мотающегося из стороны в сторону Барабаша начала съёживаться и дымиться частичка Благого Вестника. Потом почернела, запульсировала, готовясь... готовясь... взорваться? И дикий визг, неслышимый ухом, но проникающий в мозг.

— Бежим, твою мать!

Спустя два часа. Роденийский плацдарм близ Эдингташа.

Михась перевязывал рассечённую голову старшего сотника Медведика обрывками собственной рубахи. А тот раскачивался, мешая работе, и задавал один и тот же вопрос:

— Куда делся город, Миха?

— Взорвался, — привычный ответ лишённым эмоций голосом. Слишком много впечатлений за последнее время, чтобы эти эмоции проявлялись. — Бабах. И всё.

— Но как?

— Да нам без разницы.

— А профессор с Матвеем?

— Два дня прошло — чудес не бывает.

— Ты думаешь..?

— Погибли? Это вряд ли, у профессора же не магия, а наука.

— И что?

— На чудеса не рассчитывает, просто остаётся в живых и возвращается. Всегда.

— Хорошая привычка. Надеюсь, что он и сейчас ей не изменит.

— Это же профессор!

Глава 20

— Обратная амбаркация, друг мой Вольдемар, вещь настолько интимная, что современной военной наукой почти не изучается. Постыдный процесс, так сказать. Нечто между отправлением естественных надобностей и исполнением супружеского долга. Да, согласен, вроде бы все это делают, но обсуждать вслух сию потребность не принято за полным её неприличием.

Профессор Финк говорил убеждённо, восполняя недостаток доказательств энергичными жестами, и зажатая в руке баранья мотолыга с капающим соком вполне заменяла указку университетского преподавателя. Ещё бы сбрить двухнедельную щетину и немного отмыть... хоть прямо сейчас обратно за кафедру.

Но это потом, после победы, а пока Еремей придерживался теории о том, что лучшим украшением героев являются их подвиги, но никак не внешний вид. Насекомые по белью не ползают, и хорошо. Лишь бы оружие содержалось в порядке и исправности.

— Да какая же в отступлении интимность?

Старший сотник Медведик тоже выглядел сущим разбойником. Собственно, с точки зрения пиктийцев, безуспешно пытающихся поймать безобразничающий в тылах отряд, остатки роденийского десанта таковыми и являются. Все двадцать четыре человека, уцелевшие после высадки под Эдингташем. Под бывшим Эдингташем, если говорить честно.

Профессор, один из предполагаемых виновников уничтожения города, на вопрос Вольдемара ответил коротким смешком и пояснением:

— Обратная амбаркация означает полную неудачу планов, а они не предусматривают поспешный драп.

— Мы не драпали. Мы вообще не спешили.

— Ага, за полным отсутствием противника и средств эвакуации. Тем более кто из нас имеет достаточно нескромности, чтобы назвать себя военачальником?

Медведик скривился, восприняв шутку как упрёк в огромных потерях. И пусть вина выдуманная, но жизни бойцов, оставшихся лежать в пиктийской земле, тяжёлым грузом давили на душу и совесть. И просили отомстить. Нет, не взывали к отмщению, как любят выражаться авторы героических романов... просто просили. Отказать нельзя. Не хочется отказывать.

Увидев посмурневшее лицо старшего сотника, профессор сменил тему:

— Что или кто у нас на очереди, командир? Как вчера?

Вчера хорошо получилось. Хлебный склад с годовым запасом зерна для всей Эдингширской провинции охранялся всего лишь полусотней ополченцев под командованием престарелого колдуна, а тот не смог противопоставить роденийцам почти ничего. Пиктийский маг сгорел вместе с караулкой (трудно воспользоваться эвакуационным порталом со связанными за спиной руками, а насильно набранные в стражу горожане при попытке бегства наткнулись на засаду. Там и остались — в свидетелях и пленных отряд не нуждался. Хлеб тоже сожгли, оставив себе небольшой запас для обмена на мясо с местными крестьянами. Честный обмен — один фунт на одно стадо.

Поначалу переживали, бросая в болота и ручьи забитых овец, но когда сбежавшиеся со всей округи волки пару раз злобным воем предупредили о погоне, приняв её за появление соперников, оценили. Редкий случай совпадения военной необходимости и личной пользы.

Медведик уловку профессора раскусил:

— Так и скажи, что на серьёзные дела у нас людей не хватит.

— Не скажу, помотал головой Финк. — Воюют не числом, а умением.

— Хорошо сказано, обязательно запомню.

— Не мои слова, к сожалению. Но умнейший был человек, между прочим.

— Твои предложения?

Еремей прищурился:

— А кто у нас командир?

— Тот, кто не первую тысячу лет воюет.

— Мне ещё сорока нет.

— А Эрлиху?

— Его и спрашивай.

Пиктийская империя. Деревня Пендлдорф. Три дня спустя.

Домин Харперус никогда не стремился выделиться среди односельчан. Но так уж получилось, что именно его выбрали старостой. А кого ещё, если он единственный, кто посмотрел мир, побывав однажды в столице, и умудрился издалека увидеть саму императрицу Элизию, оставшись при этом в живых. После того случая благородный д`ор Витгефт, владелец Пендллорфа и окрестностей, стал благоволить к удачливому крестьянину, позволяя тому откупаться от "Дани Благому Вестнику" деньгами. А если не отдавать силы... Так и богател Домин потихоньку, обрабатывая поля вчетверо большие, чем у прочих.

И пусть всё богатство не превышает стоимости бутылки легойского вина, выпиваемого д`ором за ужином, но по деревенским меркам Хорперус считался зажиточным до неприличия. Впрочем, земляков он не притеснял, ссужая в трудную минуту под символическую лихву, и слыл старостой суровым, но справедливым. И до чего это ему нравилось!

До сегодняшнего дня, когда ощутил полную беспомощность перед разгулявшейся в деревне болезнью, ещё не ставшей мором, но стремящейся к тому. Её занёс управляющий господина Витгефта, прискакавший с требованием отправить обоз продовольствия на побережье, где благородный д`ор изволил участвовать в отражении роденийского десанта.

Гонец успел передать старосте свиток с приказом, а уже к вечеру метался в горячечном бреду, весь покрытый чёрными пятнами, ночью превратившимися в гнойные язвы. Больного бы следовало предать очистительному огню вместе с домом, где он лежал, но Харперус побоялся гнева господина Витгефта, ревниво относящегося к сохранности своего движимого имущества, и сейчас пожинал плоды собственной нерешительности. Как выполнить требование о посылке обоза, если одна половина деревни еле-еле жива, а другая опасается нос на улицу высунуть? А знахарь, чьи способности тщательно скрывались от служителей Благого Вестника, сбежал. Смерть почуял, собака?