Родослав тоже так считал. "Я верил тогда, продолжаю верить и сейчас..." Он не ошибся. Вообще победа в этой битве целиком осталась за ним. Но у нее еще будет шанс. Победить? Нет, сегодня утром не сразу, но ей все же удалось понять, почему она проиграла. Потому что слишком хотела победить Хозяина! Она привыкла побеждать и просто забыла, что ее цель совсем другая, гораздо более простая — убить Хозяина. Любыми средствами. Любой ценой! Даже ценой собственной жизни. Даже такой, какую она сейчас собралась заплатить, потому что сейчас она отдает гораздо больше чем жизнь.
Ей не нужно было просить Ледя — он был согласен с самого начала. И ей почти не пришлось ждать — только до вечера.
Сегодня утром, через пару часов после рассвета, когда оставленные в поместье гвардейцы только закончили проверять территорию, а вернувшиеся слуги кое-как прибрали дом, из Годрума вернулся Зуру. Он принес новости: захват бывшего имущества пиратского адмирала Тайко-Сида шел вполне успешно. И передал приказ Хозяина: все гвардейцы должны отправиться в город вместе с ним. В поместье, когда ему больше никто не угрожает, хватит и личной гвардии его сына, прибывшей с ним из Махейна, а в Годруме каждый верный боярину человек на счету. Вместе с гвардейцами Зуру забирал и большую часть слуг. Родослав собирался жить в бывшем доме адмирала, его нужно было приводить в порядок. Судя по лицам слуг, слушающих это распоряжение, они думали о том, сколько еще трупов им предстоит убрать сегодня?
Ледь подошел к Зуру и что-то тихо принялся объяснять ему. Старый оборотень внимательно выслушал слова хозяйского сына, посмотрел на нее, а потом кивнул. Его новое распоряжение звучало так: в Годрум идут все боярские гвардейцы кроме нее.
И сейчас, ближе к вечеру, дом снова казался вымершим. Слишком мало слуг, да и тем, судя по словам Ледя, он приказал их не беспокоить. Он привел ее в комнату, расположенную где-то в восточном крыле. Точнее она сказать не могла — она просто запуталась, пока они петляли по бесконечным коридорам. Комната была без окон и почти без мебели, только пол в несколько слоев устлан циновками, скрадывающими звуки шагов, а в самом центре большой овальный то ли стол, то ли... Если бы в Годруме, как, впрочем, и повсеместно на материке, культы Светлых и Темных Богов не находились в глубоком упадке, она бы подумала, что это алтарь. Ей он не понравился. Еще меньше ей понравилось, когда Ледь сказал, что ей следует раздеться и лечь на отполированную до блеска деревянную поверхность.
Он говорил это, остановившись в нескольких аммах от нее, словно не решаясь к ней приблизиться. Он будто боялся, что она откажется, вновь схватится за свою норлу... Норлу она оставила в комнате, а что касается всего остального... Она уже сказала, что приняла решение, и что готова заплатить любую цену, сказала тоже!
Она сняла свое простое шелковое платье, в которое переоделась еще утром, без сожалений избавившись от испорченной формы, и послушно легла на алтарь. Подумала, что на полу, устланном циновками, и то было бы удобнее. Она спросила, позволено ли ей теперь знать, в чем заключается суть обряда?
Ледь собрал волосы в хвост, снял рубашку и сапоги, оставшись в темных холщовых брюках, вынул из ножен на поясе длинный тонкий кинжал и поднял с пола заранее приготовленную глубокую миску.
Оборотнем можно родиться. А можно стать, получив кровь одного из тех, кто был им рожден...
Острый кончик кинжала ведет ровную, стремительно набухающую алой кровью линию по внутренней стороне руки Ледя, от запястья до самого локтевого сгиба. Он держит кинжал в другой руке и делает разрез так спокойно, словно совсем не чувствует боли. Она смотрит на его руки, на его гладкую золотистую кожу, на его лицо, на котором застыло выражение крайней сосредоточенности. Ледь откладывает кинжал в сторону — на алтарь, на котором лежит она (в пустой комнате либо на него, либо на пол — больше некуда), и подставляет под стремительно бегущие крупные капли миску. Ждет, пока она не наполнится примерно на половину.
Нет, ей ничего не придется пить...
Ледь решает, что пока достаточно, и отставляет миску. Она видит, как словно повинуясь его воле, кровь перестает течь, а рана начинает затягиваться. Он перекладывает миску из правой руки в левую и делает шаг к ней, замершей на алтаре, а в правую снова берет кинжал.
Сила нового оборотня будет зависеть от того, сколько крови оборотня высшего он получит. А значит, от того, сколько времени будет длиться обряд инициации. В ее взгляде нет ничего, кроме внимания, сосредоточенности и готовности. Он все понимает, но качает головой: долго не выдерживает никто.
— Прости, что должен причинить тебе боль! Я остановлюсь, как только ты скажешь...
Он вплотную подошел к алтарю и смотрит в ее глаза. Кончик безупречно острого кинжала замер, на волос не касаясь ее руки.
— Но сначала ты должна назвать мне свое имя.
— Зан, — в недоумении отвечает она. — Ты знаешь, — она бы пожала плечами, тем более что утренняя рана от клинка Родослава уже совсем зажила, только вот лежа это делать как-то не очень удобно.
— Нет, — он слегка морщится. — Я знаю, это твое прозвище. Зан — Звон Стали. А мне нужно твое настоящее имя, то, которое тебе дали при рождении, то, с которым ты росла...
— Занила, — она заставила себя выдохнуть и тут же прикусила губу, словно произнесла что-то запретное. Она последние несколько лет не называла себя так: ни вслух, ни даже в мыслях. Она считала, что маленькая беспомощная девочка Занила должна остаться в прошлом. Та, что умеет драться и убивать, — Зан! Что же этот оборотень хочет выпустить наружу?
Ледь больше ни о чем не спрашивает ее. Пора начать обряд.
Кончик кинжала прикасается к коже на плече Занилы, легко протыкает ее. Она ждет этой боли, и только это помогает ей не вздрогнуть. Она слегка поворачивает голову и скашивает глаза, чтобы видеть, как Ледь ведет кинжалом вниз по ее руке, разрезая кожу, выпуская алые капли крови. Царапина получается ровной и не слишком глубокой, и все равно это больно! В пылу сражения, когда враг достает тебя своим клинком, куда более глубокие раны болят меньше просто потому, что не до них. А вот так лежать и ждать, невольно прислушиваясь к собственным ощущениям и чувствуя каждый новый эцб царапины, — не слишком-то приятно. Хотя, и не так тяжело, чтобы невозможно было терпеть!
Когда длина царапины достигает почти двух тефахов, Ледь останавливается, откладывает нож и приподнимает миску, в которую до этого нацедил собственной крови. Он подносит ее вплотную к коже Занилы, наклоняет и осторожно, каплю за каплей, дает темно-алой жидкости вытечь на ее разрезанную кожу. Он ведет миской над царапиной, заливая свежую рану собственной кровью, позволяя ей смешаться с кровью Занилы.
Она чувствует каждую каплю, упавшую на ее руку, растекающуюся по коже, проникающую в разрез. Вдруг, когда Ледь уже почти доходит до конца царапины, там, куда упали самые первые капли, вспыхивает огонь. Не настоящий, но Заниле кажется, что ее плоть вновь, как несколько лет назад, соприкоснулась с раскаленным железом! Резкая боль, пронизывающая ее плечо от разрезанной кожи через мышцы, в кость, а потом вниз по руке — вдоль проведенной ножом и залитой кровью оборотня царапины! Словно в руку воткнули раскаленный прут и теперь, вместо того, чтобы просто выдернуть, еще и поворачивают его в ране!
Занила тихо вскрикнула сквозь сжатые зубы и дернулась, невольно пытаясь отстраниться. Ледь тут же отставил миску и крепко обеими руками прижал ее локти к алтарю, наклонившись над ней:
— Только не хватайся за рану! Сейчас пройдет.
— Предупреждать же надо! — выдавила Занила, чувствуя, как боль в руке понемногу стихает. Теперь казалось, что там не огонь пылает, а насыпана горсть углей, постепенно остывающих. Но, Темные Боги, как же медленно!
— Я предупреждал.
Занила хмыкнула: он действительно предупреждал. О да, теперь она понимает, почему долго этого никто не выдерживает! Интересно, сколько сумеет продержаться она?
— Я не буду дергаться. Можешь отпустить, — проговорила она. В первый момент ей было все равно, но теперь, когда боль почти прошла, она заметила, что Ледь прижимает ее руки к алтарю, старательно не прикасаясь к ее груди. Она успела заметить, что оборотни гораздо спокойнее большинства людей относятся к своему и чужому обнаженному телу. Но то ли прикасаться не все равно, что смотреть, то ли Ледь слишком хорошо выучил ее отношение к прикосновениям?.. Он внимательно заглянул в ее глаза, словно она зачем-то могла его обманывать, и только после этого убрал руки.
Он отошел от алтаря, но тут же вернулся, поставив на пол рядом с ним уже знакомую Заниле большую фарфоровую миску с водой, в которой плавал кусок чистой мягкой ткани. Он наклонился, вылавливая ее, отжал и осторожно провел по плечу Занилы. Та невольно напряглась, ожидая новой боли, но ее не последовало.
— Посмотри! — произнес Ледь. Занила в очередной раз скосила глаза, выворачивая шею. Влажная тряпка убрала остатки крови, и под ней кожа была абсолютно ровной, безо всякого следа царапины! Занила подумала, что самостоятельно залечить рану с такой скоростью у нее бы не получилось, даже если бы она спускалась на уровень зрения своего кружева, а ведь она этого не делала! Ледь позволил тряпке вновь упасть в миску с водой, предварительно протерев ей лезвие кинжала.
— Каждый новый разрез придется делать чуть глубже, — проговорил Ледь. Занила грязно выругалась, помянув Темных Богов. Изящная темная бровь Ледя приподнялась. — Ты уверена, что я могу продолжать?
— Да!
Безупречно острый кончик кинжала вновь впился в кожу Занилы и скользнул вниз, на этот раз Ледь проводил разрез от локтя до запястья. Она хмыкнула, подумав, что этой боли теперь вовсе не замечает! Кинжал в руке Ледя заменила миска, и тяжелые темные капли вновь срываются с ее края. На этот раз боль пришла мгновенно, словно ее руку заливали расплавленным металлом! Занила впилась пальцами в гладкую деревянную поверхность алтаря и закусила мгновенно побелевшие губы. Она чувствовала каждую новую каплю, казалось жидким огнем прожигавшую ее плоть насквозь!
Ледь отставил миску. Он не решался заглянуть в ее потемневшие от боли глаза. Он был рожден оборотнем и никогда не испытывал на себе этого ритуала и никогда еще не проводил его сам. Только видел, как это делает его отец или другие высшие оборотни из махейнской стаи. Можно было и теперь попросить помощи Родослава. Отец бы не отказался провести инициацию, но Ледь не захотел ждать. Что-то подсказывало ему, что она не согласилась бы ни на кого другого, да и он сам этого не хотел. Тогда он просто не знал, каково это причинять такую боль своими руками! Он даже не мог смотреть ей в глаза! Его взгляд зацепился за ее пальцы, судорожно впивающиеся в гладкую поверхность алтаря... Слишком твердую, чтобы за нее можно было схватиться, отвлекаясь от боли! Больше всего ему хотелось поскорее схватить тряпку и стереть кровь, избавляя ее от боли. Нельзя! Нельзя прерывать обряд... Он закусил губу, так же, как и она... Темные Боги, да она же сейчас ее до крови прокусит!
Не думая больше ни о чем, Ледь потянулся и накрыл ее руку своей, переплетя свои и ее пальцы, заставляя распрямить их, прижимая ее ладонь к алтарю. Длинные серебристо-светлые ресницы дрогнули, и девушка подняла на него взгляд. В глазах цвета незамерзшей зимней воды под слоем густой, словно липкой, боли недоумение:
— Я не буду дергаться. Не бойся!
— Ты говори, когда боль уходит, — произнес Ледь, отпуская ее руку и влажной тряпкой стирая с ее кожи остатки крови. Следа от разреза не было, значит все идет, как следует.
Значит, нужно продолжать! На какой-то момент он завидует Заниле: все, что ей нужно делать, это терпеть боль, а ему предстоит как-то заставить себя вновь взять руки кинжал! А еще глаза, которыми она по-прежнему смотрит ему в лицо... Он не выдерживает и спрашивает:
— Что?..
— Я просто думаю, в каком месте те продолжишь меня резать?!
Она еще может шутить!..
Ледь слегка накланяется над ней, и кинжал проводит ровный разрез по другому плечу Занилы, на этот раз более глубокий — чуть задевая мышцы под кожей.
— Существует определенная схема, которой традиционно принято придерживаться, — начинает объяснять Ледь: ему кажется, что, может быть, его рассказ поможет ей отвлечься. — Но некоторые старые оборотни, считают, что это не имеет никакого значения. Важно лишь количество разрезов и их глубина, — он откладывает кинжал и берет миску, не позволяя себе остановиться. — Мой отец, например, так думает.
— Не говори о нем! — сквозь стиснутые зубы шипит Занила. — Темные Боги, хоть сейчас не говори о нем!
Она запрокидывает голову, скользя затылком по гладкой поверхности алтаря. Ее взгляд мечется по потолку, пытаясь отыскать там хоть что-нибудь, за что можно зацепиться, чтобы всплыть над этой болью! Все левая рука от плеча до локтя в огне! Причем он не снаружи, а как будто изнутри, сжигает, начиная с кости. Вот черным жирным пеплом скручиваются мышцы, потом безжизненной золой опадает кожа... У нее больше нет руки, и значит, нечему болеть, и это, кажется, — счастье!
Влажная чуть прохладная ткань прикасается к плечу... Занила с трудом поворачивает голову и видит свою кожу, такую же гладкую и ровную, как и прежде. Значит, то, что она видела, как ее рука сгорела и рассыпалась пеплом, неправда? Значит, придется продолжать терпеть дальше?!
И боль от кинжала, проводящего новый разрез ниже по руке, кажется почти облегчением, потому что сталь, взрезающая ее плоть, такая холодная! А потом всю ее руку от кончиков пальцев до середины предплечья снова окунают в раскаленный металл... Она не выдерживает, вскрикивает... Она почти благодарна, когда рука Ледя сжимает ее руку, не позволяя ей впиться ногтями в собственною ладонь, раздирая ее до крови...
А потом Ледь снова возвращается к ее правой руке. То ли разрезы, как он и предупреждал, с каждым разом становятся глубже, то ли это еще больнее, потому что два раза практически на одном и том же месте? Ей кажется теперь, что из ее руки по отдельности вытягивают каждую жилу, каждую мышцу, дробят кость и только после этого сжигают то, что осталось! Она пытается закричать, пытается отдернуть руку, забыв свое обещание не двигаться, но Ледю даже не нужно держать ее: ее тело просто отказывается ей повиноваться!
Она, кажется, на какое-то мгновение потеряла сознание, потому что в себя она приходит оттого, что Ледь проводит новый разрез, на этот раз на ее ноге. Мелькает мысль, что он предпочел не приводить ее в себя, а дал ей какое-то время пробыть в забытьи. И она ему за это благодарна. Занила заставила себя приподнять голову, следя за движениями его рук. Ледь вскинул голову, встречаясь с ней взглядом. На секунду кинжал замер, а потом заскользил дальше. Ледь опустил глаза.
— Прости, я забыл, что для каждого следующего разреза нужно выбирать новое место.
Он ждал, что она ему ответит? Если так, то не нужно было лить кровь на разрез, потому что все слова сразу перестали иметь какое-либо значение. Занила теперь уже обеими руками впилась в поверхность алтаря. Она либо сорвет себе ногти, либо процарапает его насквозь!..
