Мирока ослабила давление на лезвие на самый маленький шаг. — Ты хочешь, чтобы этот голубоглазый урод был рядом с девочкой, Кэйлис?
Кильон говорил так спокойно, как только был способен. — Я не причиню ей вреда. Если бы я имел что-нибудь против нее, неужели ты думаешь, что настаивал бы на том, чтобы мы их спасли? Дай мне хотя бы взглянуть.
Мирока отняла клинок из его горла. — Мы еще не закончили, Резака. Ни с каким гребаным отрывом.
Он подошел к Нимче, Кэйлис поддерживала свою дочь, как могла. Нимча уже перестала кричать, но все еще билась в конвульсиях. Ее конечности постоянно дергались, а глаза закатились обратно в глазницы. Слюна текла у нее изо рта непрерывным потоком. Ее кожа начинала темнеть.
— Она задыхается, — сказал Кильон. — Она проглотила свой язык. Поддержи ее голову, Кэйлис. Я собираюсь попытаться проникнуть внутрь. Мирока: постучи в дверь и попроси их принести либо мою медицинскую сумку либо позвать Гэмбисона.
— Ты не смог бы звучать холоднее, даже если бы постарался, Резака.
— Это потому, что я делаю свою работу. — Пальцы на его правой руке все еще были забинтованы в том месте, где его укусил мальчик-череп. Он использовал эту руку, чтобы заставить ее открыть рот, а левую — чтобы просунуть внутрь и попытаться достать ее язык. Нимча билась под ним, усложняя трудную задачу. Она пыталась укусить его. Он просунул пальцы глубже, пока не нашел язык. Не в первый раз он, как это ни парадоксально, был благодарен своим тонким пальцам. По мере того как его кости удлинялись и истончались, он становился лучшим хирургом.
— Я сделал это, — сказал он. — Теперь ей должно быть легче дышать.
Нимча почти сразу начала успокаиваться, ее судороги ослабли, к ней начал возвращаться нормальный цвет лица. Ее дыхание было глубоким, глаза теперь закрылись.
— Никогда раньше не было так плохо, — сказала Кэйлис.
— И часто такое случается?
— В последнее время — да. Вместе с плохими снами. Я боюсь за нее. Эта метка у нее с тех пор, как она была маленькой. Но от этого ей никогда не становилось плохо.
— Возможно, эти два события никак не связаны. — Но это было единственное утешение, которое он мог ей предложить. Если судороги не были связаны с меткой тектомантки, то альтернативы — эпилепсия, опухоль головного мозга — были не более обнадеживающими. Он как раз собирался расспросить ее подробнее о плохих снах, когда дверь открылась. Это был Гэмбисон, вооруженный своей собственной медицинской сумкой. За его спиной стоял летчик.
— Мне сказали, что тут были крики. Что-то случилось?
— Мы просто знакомились поближе, — сказал Кильон, поворачиваясь так, чтобы Гэмбисон мог видеть его рубашку с разрезами и жилет. — Мирока восприняла это примерно так хорошо, как я и ожидал.
— Она причинила тебе боль?
— Нет, я в порядке. — Он бросил взгляд на Мироку, которая все еще смотрела на него с ядовитым недоверием. — Не могу винить ее за то, что ей не нравится то, кто я есть.
— И я не допущу, чтобы наши клиенты вцепились друг другу в глотки, — сказал Гэмбисон. — Прикоснись к нему еще раз, Мирока, и я лично подпишу тебе смертный приговор. Это понятно?
— Как скажешь, — угрюмо ответила она.
— Забери у нее этот нож, — сказал Гэмбисон летчику. — И на этот раз обыщи ее как следует. Постепенно его внимание переключилось на ребенка. — Это она кричала?
— Ее потревожили мои крылья, — сказал Кильон. — Это понятно. Она никогда раньше не видела ничего подобного мне. Должно быть, это ее очень расстроило.
— Такое случалось раньше? — спросил Гэмбисон у Кэйлис. Кильону стало интересно, заметил ли Гэмбисон секундное колебание в его ответе.
— Нет, такого раньше не случалось. Но сейчас она отдыхает. Не думаю, что это повторится.
— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы успокоить ее, — сказал Кильон.
— Я могу осмотреть ее наедине, — сказал Гэмбисон. — Нет никаких причин, по которым с ней должны обращаться как с пленной.
— Я думаю, сейчас нам всем лучше остаться вместе, — сказал Кильон.
Гэмбисон выглядел скептически. — Даже с вами, доктор? Учитывая, что ваши коллеги-клиенты... компаньоны ... теперь знают о вас все?
— Думаю, мы сможем разрешить наши разногласия мирным путем. — Кильон вопросительно взглянул на Мироку. — А мы сможем?
— Очень хорошо, — сказал Гэмбисон, не утруждая себя ожиданием ее ответа. — Наверное, это даже к лучшему, что вы не нуждаетесь в моем немедленном внимании. Боюсь, капитан ожидает решительных действий. Это может произойти в любой момент следующего дня, но мы все должны быть в максимальной готовности. — Он сделал паузу и снова внимательно посмотрел на Кильона. — Думаю, вы были бы рады новой рубашке, доктор. Я распоряжусь, чтобы ее прислали вниз. И, возможно, пару темных очков, чтобы вам не приходилось объяснять на каждом шагу, что это за глаза.
— Это помогло бы, — сказал Кильон.
Они летели над водой. К югу лежали те же заросшие редким лесом, едва заселенные равнины, над которыми они шли уже много часов. Случайные царапины на давно заброшенной дороге или железнодорожной ветке, тонкие останки заброшенной семафорной вышки были единственными осязаемыми признаками того, что цивилизация когда-либо достигала этого региона. Однако как раз в тот момент, когда монотонность этого зрелища стала невыносимой, равнины уступили место отвесным скалам, уходящим вдаль под "Раскрашенной леди", чтобы опуститься по меньшей мере на лигу ниже прежнего уровня земли. Невозможно было сказать, насколько глубока была вода. Это было холодное и угрюмое море, черное, как слизь, с вкраплениями льда, текущее, по мнению Кильона, примерно в направлении восток-запад. Он мог видеть дальнюю, северную его сторону, где столь же впечатляющие утесы, шатаясь, выступали из воды, а за ними начинались унылые равнины. До этих утесов было, должно быть, пятьдесят или сто лиг; не меньше часа полета. Когда солнце опустилось после полудня, огромные тени врезались в скалы, становясь от пурпурного до черного.
Он мысленно вернулся к карте Мироки, вспомнив черные чернила Лонг Гэша и Старое море. Могли ли они зайти так далеко, что уже пересекали эти воды?
— У этого моря много названий, — сказала ему Кэйлис. — Сейчас мы находимся на его восточном краю. Говорят, оно такое глубокое и длинное, что в нем можно спрятать Копье, если положить его на бок. Они также говорят, что когда-то оно было намного больше и простиралось вплоть до Ночного лабиринта и Трех дочерей. Это было до того, как мир стал холоднее и моря начали сокращаться. — Она пожала плечами, как будто не слишком верила в эти лакомые кусочки планетарных знаний. — Я не видела ни одного из этих мест и никогда не встречала никого, кто бы видел их. Я даже не знаю наверняка, существуют ли они или что мир когда-то был теплее.
— Я не знаю, чему верить, — удрученно сказал Кильон. — Теперь все это кажется неуместным, не так ли? Если мир может измениться так, как он только что изменился, тогда возможно все. Мир мог бы вернуться к тому, каким он был, деревья могли бы вернуться, а воды снова подняться.
— Если ты так думаешь, — с сомнением произнесла Кэйлис.
— А ты нет?
— На твоем месте я бы осталась в своем городе. Там всегда будет безопаснее и теплее.
— Вы видели, что случилось с моим городом. Мне повезло, что я выбрался оттуда именно тогда. — Он огляделся по сторонам. — Если это можно считать удачей.
— Почему ты ушел? — спросила Кэйлис.
— У меня не было выбора. Люди хотели убить меня за то, что я сделал.
— Куда ты направлялся?
— В Пристань фортуны. Во всяком случае, такова была идея.
— Я видела Пристань фортуны. Это не так уж и здорово.
— Мне сказали, что я смогу там зарабатывать на жизнь.
— Возможно. — Но он видел по ее глазам, насколько маловероятным она считала это предложение. — Тебе было бы лучше в Упокоении души, городской житель.
— На карте это выглядело намного дальше.
— Теперь ближе, если это Лонг Гэш. Возможно, они везут нас туда.
— Ты это видела?
Она покачала головой. — Я слышала, как люди говорили об этом. Что он намного больше, чем Пристань фортуны; что городская стена в два раза выше, украшена золотом, и что самая узкая улица в Упокоении души была бы прогулочной в Пристани фортуны. Что за стеной достаточно людей, чтобы вам никогда не пришлось видеть одно и то же лицо дважды. Что у них есть машины, электричество и телевидение, как в Копье.
— Ты веришь в это?
— Не знаю. Насколько я слышала, в некоторых частях света то же самое говорят о Пристани фортуны.
— А-а.
— Возможно, Упокоение души теперь стало больше. Говорят, что когда-то эти два города были одинакового размера и что оба старше Копья. Ты знал об этом?
— Признаюсь, это ускользнуло от меня.
— Говорят, что они были основаны в одно и то же время двумя братьями, которые тоже были близнецами и тоже принцами. Они пришли из другой страны, из дворца в другом королевстве. Это было до того, как Лун стало две.
— Понимаю.
Кэйлис размеренно вздохнула. По тону ее голоса он понял, что это было то, что она повторяла много раз раньше. — Дворец был сделан из чистейшего серебра, с двумя огромными башнями, выше любой другой в королевстве. Король построил его в память о своей жене, которая умерла, рожая его сыновей. Когда враги короля разрушили дворец, он был убит горем, потому что это было так, как если бы они вырвали память о его жене из его сердца. Опасаясь за своих сыновей, он отправил их в пустыню основывать два новых города. Таким образом, его сердце было разбито дважды, ибо он знал, что должен навсегда попрощаться со своими любимыми принцами. Но прежде чем они ушли, он сделал для них два комплекта серебряных доспехов, и эти доспехи должны были принести им удачу, потому что они были сделаны из того же металла, что и упавшие башни, металла, который король собственными руками откопал из руин дворца. И вот принцы путешествовали, пересекая сушу и море, и когда по прошествии многих месяцев они устали от путешествия, они сложили свои доспехи, сложили их в курганы и на вершинах курганов основали два новых города. Сыновья построили новые башни, даже выше старого дворца, и наконец взобрались на их вершины, а затем — используя последние части своих доспехов — они подставили зеркала солнцу и передали послания по всему королевству, чтобы король знал, что его сыновья были в безопасности. И вот король, у которого все еще было разбито сердце, наконец смог спать спокойно, ибо он потерял все, кроме того, что имело самое большое значение. Он умер в ту ночь, но сердце его было полно удовлетворения, и перед тем, как он погрузился в смерть, ему снова приснилась его жена, они оба были молоды и влюблены в садах дворца. И так были основаны города, и поскольку одного брата назвали Духом, или Душой, его город стал Упокоением души. Другого брата звали Фортуна, и поэтому его город стал Пристанью фортуны. И вот почему у этих городов такие названия, и почему они тоже близнецы. — Она замолчала и пристально посмотрела на Кильона. — Это всего лишь история, — добавила она, как будто у него были какие-то сомнения. — Чтобы рассказывать перед сном. Но поскольку ты этого не слышал, я подумала, что тебе это понравится.
— Спасибо, — сказал Кильон. — После всего, что ты сказала, я бы хотел увидеть Упокоение души прямо сейчас, хотя бы для того, чтобы узнать, есть ли еще башня, которая может быть старше Копья. Но я не уверен, что нас ведут именно туда. Они упомянули о возвращении нас в Рой, но ничего не сказали о наземном городе.
— Они не любят города или тех, кто живет на земле, — сказала Кэйлис.
— Насколько я могу судить, им тоже не очень нравятся жители Копья.
— Мы все для них грязные крысы. Даже ты.
Никто из экипажа не давал никаких указаний по этому поводу, но ему казалось вероятным, что "Раскрашенная леди" двигалась прямо на запад, следуя более или менее по той же траектории, по которой они с Мирокой двигались, когда разразился шторм. Тени удлинялись в направлении, противоположном движению воздушного корабля; Копье неуклонно удалялось позади них, становясь все дальше и дальше вне досягаемости.
— Как ты думаешь, с какой скоростью мы движемся? — задумался Кильон. — Думаю, пятьдесят лиг в час. Мы летели всю ночь и с сегодняшнего утра ни разу не сбавили скорость. Если это так, то мы вполне могли бы сейчас находиться более чем в пятистах лигах от дома. За четыре дня мы могли бы обогнуть весь мир. До сих пор я никогда по-настоящему не понимал, насколько мала наша планета. — Он помолчал, прежде чем продолжить: — Ты когда-нибудь забиралась так далеко на запад, Мирока?
Она не ответила ему. Он и не ожидал от нее этого. Мирока все еще испытывала отвращение к Кильону, как за то, кем он был, так и за то, как ее обманули на этот счет. Она также была огорчена потерей своего Писания и обвиняла Кильона и в этом. Люди Куртэйны нашли углубление в корешке книги, где было спрятано лезвие.
Что было ясно, хотя он и старался не говорить об этом в присутствии Нимчи, так это то, что "Раскрашенная леди" не летала по небу в одиночестве. На рассвете он увидел другой корабль, и в течение дня он еще несколько раз наблюдал удаленные, крадущиеся корабли. Они были слишком далеко, чтобы он мог разглядеть что-то большее, чем мельчайшие детали, но, судя по усилиям, которые прилагала "Раскрашенная леди", чтобы увеличить расстояние между собой и другими воздушными кораблями, Кильон усомнился в том, что это были другие элементы Роя. Ближний бой, о котором говорил Гэмбисон, все еще был возможен. Он был уверен, что ранее должна была произойти стычка: столкновение, которое привело к травмам, за которыми сейчас ухаживал Гэмбисон. Корабль казался целым, когда он видел его с земли, но он очень мало знал о дирижаблях.
С приближением сумерек погода изменилась. Безоблачный день сменился сначала высоким слоем ребристых облаков, а затем сгущающейся грядой облаков, которая была почти неотличима от тумана. Он постепенно сгущался, белый туман окутывал "Раскрашенную леди", как перчатка, скрывая даже те бесполезные проблески Лонг Гэша. Кильон восхищался железными нервами штурманов, которые все еще вели корабль вперед. Но только по гулу двигателей он мог сказать, что они вообще двигались. Он с трудом различал вращающиеся пропеллеры на концах выносных опор, и только сосредоточив все свои чувства на задаче, он смог определить, что корабль с некоторой регулярностью меняет курс, отклоняясь, лавируя и меняя высоту. Ничто из этого не могло быть случайным, поэтому он был вынужден предположить, что корабль совершал преднамеренные маневры, либо преследуя, либо уклоняясь от какого-то скрытного, облачного врага. Орудия время от времени стреляли, отдача тяжелой бортовой артиллерии ощущалась в гондоле почти до того, как их уши улавливали звук. Очереди редко длились больше секунды или около того, что наводило Кильона на мысль, что экипаж открывал огонь по призракам света и тени, выпустив несколько снарядов, прежде чем осознавал свою ошибку. Куртэйна, должно быть, разрешила им вести огонь по своему усмотрению, что могло означать только то, что опасность была достаточно серьезной, чтобы оправдать расход боеприпасов.
