Решил господин полусотник мне показать, какова цена в глазах ОО указаниям пожарных. Под утро уже прошел в здание, поднялся на второй этаж. Я за ним. "Трогать" он ничего не трогал, только пальцем тыкал и пожарных сыщиков спрашивал: а это что такое? Гармонь, разодранная в клочки. Чья-то куртка: ею, видимо, пламя сбивали. Таз какой-то непонятный: для умывания мал, для подачи еды к столу великоват. А вот это? Обожженная кожаная сумка, в каких механики свои инструменты носят. "Взрывчатого там нету, иначе тоже рванула бы", — объясняет пожарный. "Изыму?" Тут бы пожарнику ответить: нельзя, приходите послезавтра. Но тот плечами пожимает: изымай, мол. Полусотник, с места не сходя, сумку открывает, а она, как в сказке, полным-полна денег. Благодарствуйте, хоть, что не золота... Бумажных, разного достоинства, стопками разложенных и перехваченных веревочками.
И только после этого пожарные позвали своего старшого, полусотник пересчитал деньги при нем и при мне — оказалось девятьсот тысяч ланг.
— Спасибо.
Мэнгри ставит пустую миску на стол. Гвендва молча кивает. Сотник двинется обратно на службу. Только зайдет к себе в комнату: плеснуть воды в поддоны цветочных горшков.
Что мы имеем из первых показаний задержанных и свидетелей, бывших в "Петрушке". Изрядный сумбур, всё придется перепроверять, но из того, что есть: в трактире вышла драка. Механики, снявшие "Петрушку" на вечер, не возражали, чтобы туда допустили матросов с "Дулии". Даже особо предупредили, что ждут таких гостей, а никого другого просили не пускать. Это со слов хозяйки. Те механики, кто может говорить, утверждают, что праздновали в своем кругу, никаких матросов не ждали. Но и возражений не имели, когда те к ним решили присоседиться — пока моряки не начали драться.
Из-за чего вышла размолвка? Показания расходятся. То ли моряки невесть почему усмотрели в каких-то словах кого-то из механиков обидный намек на древленское происхождение их товарища. То ли механик Мардарри обозлился, что моряки посмеялись над тою здравицей, которую он произносил. За грядущую победу трудящихся против всех и всяческих захребетников. То ли опять-таки матросы позволили себе непристойные ухмылки в сторону девушек-работниц. Девицы из трактира все твердо заявляют: в той зале наверху, где началась драка, сами они не присутствовали. Хозяйка вообще за весь вечер ни разу не вышла из своих жилых комнат
Кто именно снимал трактирное помещение, кто вносил оплату, договаривался с охранниками? Механики якобы не знают. Предполагают, что Мардарри: по крайней мере, заправлял гулянкой именно он. Со слов хозяйки — некая личность без примет, рабочего вида, но не из тех, кто, собственно явился "кутить".
Откуда взялась взрывчатка? Никто не видел. Рвануло где-то посреди комнаты, "отовсюду" полетели осколки.
Никого постороннего — то есть не принадлежащего ни к механикам, ни к матросам, ни к трактирной обслуге — свидетели и пострадавшие не припомнят.
Вопрос: что такое могло взрываться в трактире с музыкой и девицами? Хлопушки, запасенные к Новогодию? Не похоже. Шашка взрывчатая у кого-то с собой была? Поглядим, что выяснят пожарные, я навскидку сказал бы — тоже едва ли.
Зачем вообще механикам потребовалось вечером в будний день кутить в дорогом трактире на Кисейной, да еще отказавшись от музыки и девиц, да почти не потратившись на еду и напитки? Тайная крамольная сходка под видом праздника? Видимость эту могли бы создать получше: нарядились бы в выходное, что ли...
Хозяйка заявляет: кроме вечера девятнадцатого, те же механики сняли трактир еще на двадцать первое и двадцать третье. Похоже, собирались они вести тут какие-то работы. И тогда выстраивается почти складная картина. Гильдия своим сотрудникам обеспечить занятости не может. Отсюда по трое механиков на одно рабочее место. Союзы вроде "Семибожного братства" берутся помочь труженику не пустыми словесами, а делом. Чем именно? Например — созданием условий для работы. Для подпольного производства. И помещение нанимают у той гильдии, которая сама товаров не выпускает. Скажем, у Увеселительной. Изготовляют что-то, что могли бы выпускать и Механические, да только у них соглашения с Приозерьем, с Мардийской областью, с Дибулой, словом — они не могут подрывать сбыт своим собратьям из других областей. А эти производят тот же товар, ничуть не хуже, и продают дешевле.
При чем тут матросы? Не при чем, если только их не приняли за соглядатаев. Что взорвалось? Сбой случился в ходе работ, махина какая-то из строя вышла? Обломков большого станка или чего-то вроде я не видел, но не знаю: есть ли такая механическая снасть, что по размеру невелика, но может взорваться? Сырье или вещества для обработки использовались огнеопасные? Топливо для махины не то попалось? Это всё вопросы к пожарным.
Мое дело на ближайшие часы — разобраться, кого задерживать, а кого распускать. Хорошо бы, конечно, заодно отправить домой девицу Магго, да нельзя пока: Якуни твердо решил добиться от нее толку. Райлер, как только понял, что сидеть ему далее предстоит не в одиночестве, а вчетвером с двумя молодцами с Кисейной и с механиком, — воспользовался правом на отправление обрядовых надобностей. Впал в глубокое сосредоточение. Поглядим, сколько он этак просидит.
Упоминал сей подвижник Равновесия какие-то девятьсот тысяч, о которых надо было скорее доложить в ОО. Понимал бы я еще, как читать этакие намеки. Казну свою СРБ приволокло в "Петрушку" и не успело спасти при пожаре? И тот, кто за нее отвечает, либо сильно ранен, либо сбежал.
Приверженность этих механиков к рабочим союзам придется выяснять.
* * *
48.
Двадцатое число, около девяти утра.
Восточный берег, Старая Гавань. Табачная набережная, дом 5, квартира 97.
Чанэри Ниарран, обозреватель газеты "Ларбарский Доброхот".
Тагайчи Ягукко, школярка пятого года обучения отделения Врачевания Ларбарского Университета.
Арандийский общинный дом: "кольцевой", то есть с внутренним двором. Вместо коридоров — открытые галереи, на них выходят двери комнат. Во дворе храм Единого Бога, сараи и еще какие-то постройки. И отсюда же лестница на второй этаж: мокрая, деревянная.
Те, кому сегодня надобно быть на службе, уже ушли. Но на общих кухнях, в ваннах и в молельне народу все равно достаточно — старики, дети, безработные, а также великое множество кошек и собак. Не прокрадешься незамеченным, не спрячешься. Вся жизнь — на виду у общины.
Впрочем, барышне Ягукко прятаться незачем. Вышла из арки, торопливо пересекла дворик. На лестнице ухватилась рукою за деревянные перила: скользко. Кое-кто из соседей кинет беглый взгляд на пришедшую: кто такая, к кому? Узнает и кивнет: "свои", сколько раз уже ее видели здесь. И одну, и с мастером Ниарраном, и даже всех троих — с собакой на выгуле. Не иначе, женится скоро газетный мастер. А раз так — то и с разговорами приставать не следует: чтобы не испортить свадьбы. Примета.
Вот и ключ у барышни свой собственный. По-хозяйски откроет дверь, постоит немного, чтобы привыкнуть к темноте. Свет в проходной комнате зажигать не станет. Да и зачем? Вот они, нэрины калоши — и так видно, что грязные, и лужа из-под них натекла. А больше тут смотреть не на что. Слева по стене — сундук с одеждой и полки с книжками, справа — столик для спиртовки и стол для еды, тоже с книгами. Над столом вместо изображения Единого Бога приколот листок с восточными стихами. А за перегородкой — спальня.
— Ты не спишь?
— Дрыхну беспробудно.
— Где собака?
— Не скажу.
— Понятно!
Пес, разумеется, под одеялом. Там, где Наиглавнейшее Начальство строго-настрого запретило ему находиться. Ох, и влетит сейчас Главному! Есть еще отягчающие обстоятельства: Главный Начальник спит в штанах, рубашке и фуфайке. И не потому что замерз — лень было разоблачаться. Хорошо хоть пальто оставил в прихожей.
Не тянется пока за очками — ждет. Напрасно, кажется. Тагайчи вытащит из-под одеяла размякшего щенка, поцелует его в мокрый нос. Его, а не кого-нибудь. Можете надевать очки, мастер Ниарран. Животное не виновато, что его плохо воспитывают. Оно тяжелое, уже переросло самых крупных котов своего двора, но все равно — дитя, к баловству очень даже восприимчивое. А некоторые воспитатели никак не возьмут это в толк. А раз виноваты — так пусть хотя бы чайник поставят.
Из проходной комнаты мастер спрашивает:
— Ты с Водорослянки сейчас?
— Оттуда. Знаешь уже, что случилось?
— На Кисейной? Видел отчасти. Всех до вас довезли?
— Не знаю. Семь человек. У нас никто не умер. Ты знаешь...
— Слава Богу, что никто. Семерых и отправляли. Что знаю?
— Да злость берет. Точнее, не знаю, как сказать... Глупость какая-то.
Чайник еще долго будет греться. Мастер Нэри возвращается в спальню, присаживается на кровать рядом с Тагайчи, обнимает ее одной рукой. Щенок тут же — мордой на коленях у хозяйки, сам — на постели. Кажется, Начальники уже не станут ругаться.
— Глупость... У тебя в первый раз такое было? Столько раненых, и все сразу?
— Да. Мастер сказал: как на войне.
— Дал бы Бог, чтобы это уже и не была — она. Она самая.
— Да вот это же и есть глупость. Ты понимаешь: такая маленькая вообще-то живая тварь, а и так — столько хворей разных для нее существует. Ну ладно, травмы еще по неосторожности, несчастные случаи. А когда нарочно — вот так, и сразу — столько...
— Понять бы еще, кто с кем дерется. Не власти со смутьянами, не одни гильдейцы с другими, не городские с приезжими. Местные против местных.
— Да какая разница: городские с приезжими или свои?
— Тот расклад хоть как-то понятен. Хоть насколько-то предсказуем. Враждующие стороны поддаются какому-то... разъединению, если не примирению. Самим можно постараться вести себя сколько-то безопасным образом. А тут... И ради чего, по которому поводу дрались, никто не помнит. Полтора часа прошло — забылось начисто. Да не в том дело, что рядом стражники и газетчики. Не молчат, не врут: недоумевают. Или это другая уже степень вранья, чем та, к какой я привык. Тогда вопрос: от чего повышаются эти степени, и с какой начинается уже не мирная жизнь, а...
— Кому забылось, а кто-то и калекой останется. И даже хорошо, наверное, что я о них ничего не знаю. Самое тяжелое, оказывается — знаешь, что? Выбирать. Вот этого — сейчас, того — потом. Понятно, что сначала тех, кому хуже всего. А если двоим, троим — одинаково плохо? Если медицинские показания равны? Что тогда? Как? Посчитать для себя: женщина — мужчина, кто моложе — кто старше? А еще хуже, если кого-то знаешь, к кому-то хоть на немножко ближе — приезжий, например, из Лабиррана. Это всё неправильно, конечно, для лекаря. Так нельзя думать. Получается, лекарю тогда вообще никуда не надо лезть — во всякие там движения, общества, друзей стараться не заводить. Чтобы ко всем — одинаково. Без различий. Безразлично?
— Тогда, наверное, действительно лучший выход — Лекарская школа, как в Кэраэнге, только чтобы туда детьми, совсем малыми детьми забирали и с семьями не давали общаться. Но получается, что и друг с другом, и с наставниками тоже нельзя, иначе всё равно какие-то "свои" у каждого лекаря будут. Я сейчас.
Мастер возвращается с чашками. Притаскивает хлеба, творога. Людям и собаке. Объявляет: "Чай". Это псу. Значит: горячо, не толкай под руку.
— Ладно. У вас вестовщик наш был? Надиктовали ему, что из припасов в лечебницу срочно нужно — для газеты?
— Был. Наверное уж, надиктовали. Только я с ним не общалась. Вот ты говоришь: "свои". Мы с полуночи почти до самого утра оперировали. А тем временем с нами по соседству мастерша Алила лежала. Могла умереть, а я бы к ней так и не зашла. Потому что не знала, что она рядом. И хорошо, что не знала. Всё равно бы не зашла, пока с ранеными не закончила.
— О, Господи! А с Алилой что? Она-то как там оказалась?
— Она в терапии. Сердечный удар. Вечером возвращалась с кладбища, стало плохо. Говорят, Черные Братья ее принесли.
— И как она сейчас?
— Это ж сердце. Ничего пока не ясно. Ближайшие дни всё покажут. Надолго к ней нельзя. Но она в сознании, только слабая очень. И, по-моему, не совсем понимает, что говорит. Всё твердила: Рунни жив.
— Кто жив?
— Мастер Рунника Навачи. Ее бывший муж, который умер.
— И чего? Жив — и дальше?
— Дальше ничего. Просто жив.
— Ладно, тогда это погодит. Алиле что из вещей и прочего передать нужно, она сказала?
— Она только про мужа говорит. Но я думаю — надо. Там женские кое-какие вещи. Это мы с Кайнелли соберем. А чего еще — не знаю.
— Грамота гильдейская у мастерши при себе? Деньги?
— Грамота была, деньги — не знаю. Но они-то сейчас не нужны.
— Ладно. Родня. Минору в участке. Туда я напишу. Если сотника Братья еще не известили. Родители? Ты знаешь, где их искать?
— Мать с отцом. Ой, им же тоже надо... Они где-то в пригороде живут. Алила адреса не называла никогда. Может быть, Гамми знает?
— Родителям надо, конечно. Гамми найдем. На случай, если и у него адреса нет: у кого бы в Первой Ларбарской он мог быть, знаешь? Да: туда-то с Водорослевой сами сообщат, гильдейским порядком?
— Да, туда есть кому сообщить. А адрес... У мастера Баланчи, наверное, есть. Но Гамми лучше найти.
— Тогда как: едем на тот берег, в Университет? Я на Правовое, ты к себе в лечебницу, а где-нибудь в полдень встретимся, решим, что дальше делать.
— Хорошо. Но я адрес все же попытаюсь там вызнать. И еще Харрунгу спрошу — он с Гамми давно знаком. На случай, если того на занятиях не окажется. Да, а в Участке он быть не может?
— Значит, через участок. Если парень там, то ждет, небось, на улице. Едва ли сегодня у Стражи руки дойдут до них с Минору.
— Между прочим: а с собакой кто-нибудь ходил?
— Да. Недавно, вроде, около восьми. Но можно еще разок, ненадолго.
— Я даже не стану спрашивать, мылись ли лапы.
— Меньше вопросов, меньше вранья...
* * *
49.
Двадцатое число, после полудня.
Восточный берег, Старая Гавань. Рабочая комната Сыскного отдела.
Мэнгри Барданг, начальник Сыскного отдела.
Джангабул, его Единый Бог.
Хитрым путем распространяется по городу взрывная волна. Остаточная, которая избирательно в некоторые головы ударяет. Вот, например: полусуток не прошло после пожара на Кисейной, а дворники с Обретенской улицы вспомнили, наконец, "как оно было-то" с покойницей Маудангой и девицей Минору. Прибежали рассказать мне "всю правду".
Понять их можно. Если взрыв и пожар — значит, Стража по всей Гавани будет искать неучтенных раненых, запасы взрывчатки, и попутно трясти всех незаконных жильцов. И уж точно — дворницкую родню, которая в Ларбаре якобы обитает в гостях, а работает задаром, просто чтобы помочь родичу своему Ганикко. Лет десять пособляет, сам гостеприимец уже забыл, с какого конца за метлу держатся. Что нужно, чтобы тружеников этих бескорыстных не выслали домой, в приозерную деревню? Конечно: показать, что они и Короне полезны. Чем раньше напомнишь о себе, тем вероятнее, что не тронут.
