По праздникам его навещала мать — чаще было нельзя — приносила пироги с капустой, и плакала вместе с ним. Отец тоже иногда заходил, дарил мелкую монету, и все больше молчал.
Два года он тонул и пускал пузыри в пучине беспросветного отчаяния, а потом вдруг случилось настоящее чудо. Видно небо посчитало, что он сполна заплатил за свою попытку пойти по стезе уличного карманника, и сбросило ему на дно жизни, спасительную веревку. Карабкаться по ней он должен был сам.
Его, и еще троих рабов примерно такого же возраста, забрали с кухни, где они скоблили к завтраку овощи, и поставили перед хмурым бровастым стариком. Старик оглядел всех четверых, не сказал ни слова, кивнул головой, и бесцветная рабская хламида свалилась с их плеч, уступив короткой черной мантии послушника. А ведь много было таких, кто до седых волос и дрожащих рук, так и не смог сбросить рабских одежд.
Жизнь не стала легче, но стала радостней. Место черной работы заняла учеба. Вставать приходилось так же рано, наставники выжимали из него семь потов, готовя к трудам тело, учителя сдирали розгами семь шкур, оттачивая разум, но спал он теперь не в подвале, а в казарме на душистом тюфяке, брюхо время от времени бывало сытым, по вечерам можно было, покидать стены консистории, и невозбранно гулять по городу до первой ночной стражи. А главное у него появились приятели, о чем он в холопах мечтать не мог. В подвалах, где обитали рабы, царила жестокая грызня, за лишнюю корку, за место посуше, за любую возможность возвыситься над остальными, и хоть часть своей тяжелой ноши свалить на другие плечи.
Пять лет в послушниках, еще восемь в "академиках". На плечах серая хламида иерарха, сердце подскакивает, когда встречные кланяются новоиспеченному отцу иерарху. Еще два года, он набирался опыта в западных провинциях, под рукой старого отца Мелея. Потом, горячие деньки. Три года он руководил сикстеллой "охотников" в Салере. С шестеркой добровольцев охранял ночные улицы огромного портового города от проклятых. Там он пристрастился к вину. Стал пить немного больше, чем это прилично отцу иерарху.
И следом, перевод в Телячий лог. Тихое место и необременительные обязанности. Благословение новорожденных, праздники трав и пашни, пригляд за сборщиками податей. Зимнее вещение, солнцеворот, и праздник пробуждения соков.
Здесь он обжился. В маленькой усадьбе, за выгоном, теплый камин зимними вечерами. Завел даже кур, а выпивать стал гораздо реже — когда налетят черным вороньем воспоминания, опустошал кувшин полтора кисленького местного вина, бродил по темному двору, посылая небесам пьяные упреки, мочил слезами бороду.
Вскорости, однако, одна молодая вдова стала захаживать за благословлением чаще прочих, неизменно угощая иерарха чем-то вкусным, домашним. Она жаловалась ему на одинокую жизнь, он, будучи человеком, в сущности отзывчивым и добрым, ее слушал, и бывало сам рассказывал ей что-нибудь о своем прошлом. Вдовушка ахала, подпирая щеку рукой, а скоро перебралась жить к нему, объединила хозяйства и судьбы.
Зонар совсем размяк. К курам присоединились поросята и пара козочек, а прошлое из Салеры посещало его все реже.
Редко, может раз в год, он получал послания от однокашников, из тех, с кем особенно был дружен в академии. Некоторые из них сумели высоко подняться, но Зонара это как-то не тревожило и ни к чему не побуждало. Ну и что же, что медвежий угол, глухомань и ни прибытку, ни авторитета, зато спокойно здесь, умиротворительно, и места такие красивые... К тому же в иерархии, как известно, нет ни старших братьев, ни младших, а каждый делает все, что может на своем месте. Даже сам БРАТ ФЭСО, формально может в любой день, если нужно это высокой иерархии, покинуть свои апартаменты в столице, и уехать за тридевять земель, да хоть тому же отцу Зонару на замену.
Так жил отец иерарх, и радовался своему тихому счастью, ожидая, что вот не в этом году, так в следующем непременно, воспоминания о жестокой Салере, его окончательно оставят, как вдруг проклятый город напомнил о себе.
Случилось все прямо как встарь. Ввечеру — Зонар с женой успели уже отужинать — прилетел к усадьбе гонец. Зонар помнил его — паренек из наместничьей стражи, вот имя только забыл. Запаленного коня гонец вываживать не стал, кинулся сразу к сидевшему у крыльца иерарху, и захлебываясь поведал, что в Сохрынь — деревеньку неподалеку — наведались проклятые. Числом аж четверо. Многих бед, правда, не натворили, разорили лишь мельницу, а мельника увели с собой, для каких-то своих надобностей. Молодой брат Играм, иерарх при наместничестве, с помощью "куриного глаза" проверил место, и подтвердил — действительно проклятые, лишь с количеством ошибся. Посчитал, что имеет дело с одиночкой.
И, правда, откуда тут взяться четверым кровососам. Играм с шестью всадниками поспешил в погоню, но дорогой встретил раненого, от которого и узнал, что проклятых в четыре раза больше, чем он поначалу думал.
Играм хоть и молод был, и жаден до славы, сообразил, что сам ничего не добьется, лишь себя и людей погубит, отправил гонцов в Ковицы, и Телячий лог к Зонару. Чтоб именем иерархии собрали всех кого возможно. Сам он будет ждать у моста на Поросячьей протоке.
Зонар, хоть и поежился спиной, от неприятных предчувствий, но медлить не стал. Гонца он тут же отправил поднимать село, сам поспешил в дом. Мимо жены, что смотрела на него округлившимися глазами, к сундуку, где на дне, годами пылились за невостребованостью пузырьки с вещанкой.
Играм, слов нет, молодец, что за помощью послал, а вот весть подать, не догадался по молодости, рассудил, раз проклятые верхами, да на дневки останавливаются, да мельник еще с ними, а мельники щуплыми бывают редко, то даже с задержкой потребной на сбор ополчения догнать их будет нетрудно. А того не сообразил, что в охоте на такую дичь, много людей не бывает, и раз уж едут они по гуленской дороге, то неплохо, чтоб из Гулена, где пост, где братьев и стражи достаточно, вышел отряд им навстречу. Вот так сжать их с двух сторон, и растереть, как между двумя жерновами — это уже дело верное.
А вернее просто не взял Играм с собою вещанки. Забыл, или не посчитал нужным.
Со дна сундука Зонар достал на свет шкатулку, отнес к столу, откинул крышку. Там двумя рядками стояли шесть флаконов, каждый с фалангу большого пальца, из мутного стекла. Иерарх взял один, сорвал пробку, понюхал — не испортилась ли, сколько лет прошло. Из пузырька пахло медуницей. Вещанка штука долговечная.
Зонар сел на лавку, закрыл глаза, голову запрокинул и вылил вещанку в рот.
Небо обожгло. В висках, мягко и почти приятно, застучали молоточки. Их стук сменился звоном серебряных колокольчиков, а на внутренней стороне смеженных век поплыли разноцветные фантасмагорические фигуры и пятна, сплетаясь и переходя одна в другую.
Зонар постарался найти среди них зеленый треугольник с вогнутыми сторонами, и удержать его, не дать расплыться. Треугольник немного посопротивлялся, норовя спрятаться за фиолетовым геометрическим цветком, и пурпурной спиральной змейкой, но скоро подчинился, и утвердился в центре. Позади все также переливались пятна, фигуры и сполохи, но иерарх стойко не обращал на них внимания, глядел только в центр треугольника — знака Гуленского поста.
— Кто?— спросили его.
— Брат Зонар, надзирающий из Телячьего лога,— сказал он.
— Что у вас, брат?— сказал голос, безразлично и устало.
— Четверо проклятых едут по дороге от Сохрыни в Гулен,— сказал Зонар,— Я с братом Играмом собираю погоню. Они опережают нас приблизительно на ночь. Я думаю, мы нагоним их на перегоне от Поросячьей протоки до Вешенкиного оврага. Вы сможете отправить отряд им на встречу?
— Чего нам и не хватало,— ответили из Гулена.
Отец Зонар стал торопливо объяснять, боялся, что незнакомый брат прервет сеанс, дав указание разбираться своими силами. А ему очень хотелось получить помощь Гуленского поста.
— У нас только шестеро стражников наместничества, и несколько местных жителей, а брат Играм... Я боюсь, он не слишком опытен. Мы удержим не больше двоих. И еще — с ними человек. Они могут уйти, и ведь не известно, где появятся... Нам бы...
— Опять?!— возмутились в Гулене. Что творится с этим миром? Люди помогают кровососам.
— Помогают? Нет, я думаю, он для них скорее заложник, и запас пищи на дорогу. Среди них один носит красное. Может быть рыцарь.
— Откуда вы знаете?— спросили из Гулена.
— По дороге брату Играму встретился свидетель, он их видел.
— Видел и до сих пор жив?— удивился собеседник.
— Насколько мне известно, он ранен. Его должны были отвезти в Ковицы.
— Хорошо, помощь мы вам вышлем. Отряд пойдет... пойдет...— голос зазвучал глуше — собеседник отвлекся, изучая карту,— пойдет по краю Осочной Топи, так выйдет быстрее. У Вишенкиного оврага встретитесь. Сигналом будет изумрудная стрекоза. А в Ковицы я пошлю дознавателя.
-Благодарю, брат,— сказал Зонар, и вздохнул с облегчением. Он начинал уже сомневаться, что Гуленский пост прислушается к его просьбе. Отсюда, из захолустного села, Гулен казался огромным и могучим центром многих земель. Там кипела настоящая жизнь, решались важные вопросы, и пересыпались из кошелька в кошель несчитанные богатства. Для большинства телячинцев, и один единственный золотой был великим состоянием, позволявшим год прожить, не думая о насущном хлебе. Отец Зонар забыл уже, как пропивал в солернских тавернах больше, чем иной землепашец, стирая мозоли, зарабатывал за сезон. За прошедшие долгие годы, он успел стать коренным телячинцем. До его ли мелких неприятностей, братьям из великого Гулена. И то, что Гулен откликнулся на его просьбу, неожиданно согрело его душу. Значит помнят. Значит иерархия по-прежнему несокрушимый монолит, и трещин на этом монолите за годы, что провел он в глуши, не появилось.
— Берегитесь там,— сказал гуленский брат. Голос его звучал все тише — кончалось действие вещанки,— в округе бродит еще одна банда кровососов. Мы опасаемся, что двое старших и пара подпёсков. Они вырвались из города на днях. Не получилось их взять.
— Слышу, брат,— сказал Зонар.— Будем на чеку.
— К вя... ... высо...,— донесся до него неразличимый шепот. Вещанка больше не соединяла собеседников.
— К вящей славе высокой иерархии,— повторил отец Зонар, уже открыв глаза.
Зеленый треугольник тут же пропал, как его и не было. Иерарх посидел еще несколько вдохов, потом хлопнул себя по коленям, повернул голову, поймав встревоженный взгляд жены.
— Собери кa мне,— сказал он,— служба у меня.
— Ой,— сказала жена, и замерла, не зная за что хвататься.
Зонар, из того же сундука, где хранилась заветная вещанка, достал серую хламиду, встряхнул, и принялся облачаться.
— Да поторопись,— сказал он,— дело недосужное.
Женщина опомнилась и заметалась по дому. Зонар в сундуке разыскал "куриный глаз", и уложил в поясной кошель. На самом дне раскопал красные кожаные рукавицы, что закрывали руки почти по локоть — солернский трофей, заткнул их за пояс.
— Паси тебя небо, Зонарушка,— причитала жена, складывая в узел какую-то снедь,— не оставь меня опять одну. Саблю хоть возьми, с саблей то вернее. В чулане она, за кадушкой.
— Проклятому эта сабля, что быку хворостина,— сказал иерарх,— мешать лишь будет, в ногах путаться,— и, толкнув дверь, вышел во двор. Седлать коня.
Оглянувшись вокруг, не видит ли кто, иерарх нанес несколько ударов колодезному срубу. Очень уж давно не приходилось ему вспоминать академическую науку — боялся, что позабыл многое за годы. Он и верно остался собой недоволен. Тело было расслабленным, медлительным. Работать не хотело.
Он подумал, было все-таки взять саблю, но махнул рукой — не стоит.
Конь, чалый холощеный трехлеток, больше привыкший к крестьянскому труду, чем к седлу, стоял уже во дворе оседланный, когда стали прибывать первые мобилизованные. Отец Зонар подвязывал к седлу мешок с припасами, жена охала рядом, пряча за спиной пресловутую саблю, надеясь всучить все же мужу в последний момент оружие.
Мужики подходили по одному, по двое, кланялись иерарху, здоровались с хозяйкой, чесали в затылках. Двое работников Твола — жмота и богатея, привели аж пятерых лошадей, сообщив, что сам хозяин тяжко недужен, и в поход идти не может, но коней для общего дела не пожалеет. А ежели еще что понадобится, отдаст не раздумывая.
Твола, иерарх видел не далее, чем сегодня в полдень, здоровехонького, но лошади были очень кстати, и Зонар разбираться не стал.
Мало помалу набралось шестнадцать человек. Они заполнили собой двор, и некоторым из вновь прибывших пришлось ждать на улице у ворот. Двое явились безлошадными, еще у троих были такие древние клячи, что Зонар понял, эти люди надеются безнадежно отстать от отряда, и пропустить жаркое дело. Двоих иерарх пересадил на Тволовых лошадок, а третьего, Мераша подкузнечника, отправил домой, пригрозив карой. Он знал точно, что в конюшне у Мераша топчется резвая кобылка, просто хитрец решил ее поберечь.
— Все собрались?— громко, чтобы перекричать разговаривающих мужиков, спросил иерарх.
— Все,— ответили ему от конюшни.
— Нет ишшо!— ответил голос от амбара.
— Хто его знает!— крикнули из темноты.
— Ждать не будем,— решил отец Зонар.— Кто опоздал, пусть догоняют. В седла дети. Небеса помогут.
"Дети", покряхтывая, неторопливо и обстоятельно забирались на конские спины. Звенели уздечки, мужики поудобней пристраивали за поясом топоры. У двух или трех, в руках, грозили небу остриями вилы. Кистень, как водится, в рукаве у каждого. Отряд, топоча копытами, вылился за ворота, оставив за спинами одинокую женскую фигуру в темном дворе.
За селом, телячинское ополчение растянулось по дороге змеей. Отец Зонар ехал впереди, как и подобает иерарху. Замыкать отряд, следить, чтобы никто не отстал, он поставил наместнического стража. Коня парню заменили. Теперь он, и его лежащая поперек седла, длинная пика, легко справлялись со своей работой — подгонять отстающих.
Зажгли факелы. На ночной дороге кони могли споткнуться и захромать. Пришлось ехать медленнее. С галопа отряд перешел на легкую рысь. Лес слева пугал темнотой, и странными звуками, справа шуршали под ночным ветром овсы.
К полуночи, должно быть — небесное око поднялось уже довольно высоко, и скоро должно было заскользить вниз, к восточному горизонту, знаменуя прошедшие пол ночи — добрались до края Осочей Топи, того, что по эту сторону протоки. Топь тянулась по левую руку, почти до самого Гулена. Из нее и вытекала Поросячья протока, названная так, потому что на ее болотистых берегах любили нежиться в грязи дикие свиньи.
Местами болото подбиралось вплотную к дороге, и отряд ехал под ругань лягушек, разбуженных стуком копыт и светом факелов. Где-то в стороне сипло кричала и хлопала крыльями болотная птица — бычуг или пига. Отец Зонар старался в ту сторону не смотреть, опасаясь увидеть болотный огонек — хуже нет приметы.
После поворота, можно было смело считать, что две трети пути уже позади. Зонар понадеялся, что еще до рассвета, соединившись с Играмом и дождавшись ковиценских, отряд сможет двинуться дальше. Он даже поглядывал вперед, привставая в стременах, не мелькнет ли в темноте костер маленького лагеря, разожженный людьми Играма.
