Лестер ухмыльнулся и снова кивнул, а потом приступил к обязанностям.
Он был прав: в воздухе, как это всегда бывает на полях сражений, висела слабая вонь фекалий — едва заметная нота среди едкости дыма и крови.
Отправив Лестера сортировать раненых, я взяла свой медицинский сундучок и мешок с шовным материалом, установила на откидной доске фургона миску с алкоголем, приготовила бочонок спирта для пациентов, чтобы сидеть — ну, для тех, кто мог сидеть — и принялась оказывать помощь.
Самыми тяжелыми оказались штыковые раны; к счастью, не было пострадавших от крупной картечи, а пораженные пушечными ядрами давно миновали то состояние, когда я могла бы им помочь. Работая, я прислушивалась к разговору мужчин, ожидающих своей очереди.
— Разве это не самая жуткая вещь, которую ты когда-либо видел? Сколько там было этих мерзавцев? — спросил один человек своего соседа.
— Черт меня подери, если я знаю, — ответил его друг, качая головой. — Все, на что я смотрел там, было красным, и больше ничего. А потом поблизости рванула пушка, и долгое время я ничего, кроме дыма, не видел.
Он потер лицо: бегущие из глаз слезы проделали длинные дорожки сквозь черную копоть, которая покрывала его ото лба до груди.
Я оглянулась на фургон, но не могла видеть пространства под ним. Я надеялась, что, несмотря на руку, шок и усталость позволили Джейми заснуть, хотя и сомневалась в этом.
Вопреки тому, что почти все люди вокруг меня были как-то ранены, они находились в приподнятом настроении, испытывали бурное облегчение и ликовали. Издалека, из тумана у реки внизу холма, доносились вопли и победные крики и разгульная трескотня барабанов и дудок, которые весело громыхали и беспорядочно взвизгивали.
Тут из шума и гама выделился более близкий голос — одетый в мундир офицер подъехал на гнедом коне и выкрикнул:
— Кто-нибудь видел того здоровенного рыжего сукина сына, который переломил наступление?
Все вокруг переглядывались и приглушенно переговаривались, но никто не ответил. Всадник спешился и, обернув поводья вокруг ветки, стал пробираться сквозь толпу раненых в мою сторону.
— Кто бы он ни был, скажу я вам, яйца у него размером с десятифунтовое ядро, — заметил человек, чью щеку я зашивала.
— И голова из того же материала, — пробормотала я.
— А? — в недоумении скосил на меня глаза мужчина.
— Ничего, — сказала я. — Посидите смирно еще немного, я почти закончила.
НОЧКА БЫЛА адской. Некоторые раненые все еще лежали в оврагах и впадинах вместе с мертвецами. И, судя по вскрикам вдалеке, волкам, которые незаметно вышли из леса, было все равно, кого есть.
Уже почти наступил рассвет, когда я вернулась туда, где спал Джейми. Чтобы его не потревожить, я тихонько откинула клапан палатки, но Джейми уже проснулся и, свернувшись, лежал на боку лицом ко входу, положив голову на сложенное одеяло.
Увидев меня, он слабо улыбнулся.
— Тяжелая ночка, Сассенах? — спросил Джейми слегка хриплым от холодного воздуха и долгого молчания голосом. Из-под края входного клапана сочился туман, слегка окрашенный желтым в свете моего фонаря.
— Бывало и похуже.
Я отвела волосы с его лица и внимательно оглядела. Бледный, но не в холодном поту. Лицо было напряжено от боли, но кожа на ощупь прохладная — никаких следов лихорадки.
— Ты так и не заснул, да? Как ты себя чувствуешь?
— Немного страшно, — ответил Джейми. — И слегка тошнит. Но теперь, когда ты пришла, мне лучше, — и ухмыльнулся одной стороной лица — почти улыбнулся.
Положив руку под его челюсть, я прижала пальцы к пульсу на шее. Сердце ровно стучало под кончиками пальцев, и я вздрогнула, вспомнив ту женщину на поле боя.
— Ты замерзла, Сассенах, — сказал Джейми, почувствовав это. — И устала. Иди и поспи, ага? Я потерплю еще немного.
Я действительно устала. Адреналин сражения и работы ночь напролет начинал исчезать, а усталость ползла вниз по спине, расслабляя суставы. Но я прекрасно знала, чего уже стоили Джейми часы ожидания.
— Много времени это не займет, — уверила я его. — И будет лучше покончить с этим. Тогда ты сможешь заснуть.
Джейми кивнул, хотя и не выглядел сильно успокоенным. Я разложила маленький рабочий столик, который принесла из операционной палатки, и поставила его так, чтобы было легко достать. Затем вынула драгоценную бутылочку с лауданумом и налила в чашку на дюйм темной пахучей жидкости.
— Глотай помаленьку.
Я вручила ему чашку в левую руку и начала выкладывать инструменты, которые мне могут понадобиться, следя за тем, чтобы все лежало в нужном порядке и под рукой. Я хотела попросить Лестера помочь мне, но он буквально спал на ходу, пьяно качаясь под тусклыми фонарями в операционной палатке. И потому я отправила его найти себе одеяло и местечко возле огня.
Маленький, заново наточенный скальпель. Банка спирта с мокрым шовным материалом внутри, похожим на гнездо крохотных гадюк, каждая из которых имела зуб в виде маленькой изогнутой иглы. В другой баночке лежали сухие вощеные нити для перевязки артерий. Набор бужей (буж (расширитель), или дилататор (от фр. bougie — свеча, буж) — инструмент для исследования и расширения трубчатых органов. — прим. пер.), чьи концы сейчас вымачивались в спирте. Хирургический пинцет. Ранорасширители с длинными ручками. Загнутый держатель, чтобы захватывать концы рассеченных артерий.
Хирургические ножницы с короткими изогнутыми лезвиями и ручками, подогнанными как раз под мою руку. Их изготовил серебряных дел мастер Стивен Морей по моему заказу. Или почти по моему заказу. Я настояла на том, чтобы он сделал ножницы максимально простыми, ведь необходимо легко чистить и дезинфицировать их. Стивен вынужден был ограничиться строгим и элегантным дизайном, но не смог устоять перед одним маленьким украшением: одна из ручек декорирована крючкообразным продолжением, на которое я могу опирать свой мизинец, чтобы приложить больше силы. И этот выступ представляет собой гладкий удобный изгиб, чей кончик завершается грациозным розовым бутоном на фоне веточки с листьями. Контраст между тяжелыми, агрессивными лезвиями на одном конце и этой изысканной причудой на другом заставляет меня улыбаться всякий раз, когда я вынимаю ножницы из футляра.
Полоски из хлопковой марли и плотного льна, комочки корпии, пластыри, покрытые красной смолой драконового дерева, которая делала их липкими. Открытая миска с алкоголем для дезинфекции во время работы и банки с хинной корой, протертой чесночной пастой и тысячелистником для повязок.
— Ну, вот, вроде, все, — удовлетворенно произнесла я, проверяя в последний раз. Поскольку я работаю одна, все должно быть наготове: если я что-нибудь забыла, рядом нет никого, кто подаст мне нужное.
— Похоже, слишком много приготовлений для одного жалкого пальца, — заметил Джейми позади меня.
Я обернулась и увидела, что, опираясь на один локоть, Джейми лежит и смотрит на меня, так и не притронувшись к чашке с лауданумом.
— А ты не можешь просто оттяпать его ножичком и прижечь рану раскаленным железом, как это делает полковой хирург?
— Да, могу, — сухо ответила я. — Но, к счастью, мне не придется: у нас есть достаточно времени, чтобы сделать работу как следует. Вот почему тебе пришлось ждать.
— М-м-фм.
Джейми без энтузиазма осмотрел ряд сверкающих инструментов, и было ясно, что ему ужасно хочется покончить с делом как можно быстрее. Я поняла, что для него все это выглядит, скорее, как медленная и ритуализованная пытка, нежели как сложная хирургическая операция.
— Я собираюсь оставить тебя с работоспособной рукой, — твердо заявила я. — Никаких инфекций или гниющего обрубка, никакого 'топорного' увечья и — Бог даст — никакой боли, как только все заживет.
Джейми поднял брови. Он никогда об этом не говорил, но я отлично знала, что его правая рука и проблемный безымянный палец многие годы причиняли ему непрерывную боль — все время с тех пор, как палец был разбит в тюрьме Вентворт, когда Джейми держали там узником еще перед восстанием Стюарта.
— Ну, раз мы все решили, — сказала я, кивнув на чашку в его руке. — Выпей это.
Подняв чашку, Джейми неохотно засунул туда свой длинный нос, и ноздри дернулись от липко-сладкого запаха. Затем попробовал темную жидкость кончиком языка и скривился.
— Меня от этого затошнит.
— Ты от него заснешь.
— Из-за него мне снятся жуткие сны.
— Если во сне ты не будешь гнаться за кроликами, все будет в порядке, — уверила я его.
Вопреки всему Джейми рассмеялся, но все же попытался в последний раз:
— На вкус это как та дрянь, которую соскребаешь с лошадиных копыт.
— И когда же в последний раз ты лизал лошадиное копыто? — вопросила я, уперев руки в бока и состроив суровый взгляд средней тяжести, подходящий для запугивания мелких чиновников и армейских служащих низкого ранга.
Джейми вздохнул.
— Ты ведь это серьезно, да?
— Да.
— Ну, ладно.
С укоризненным взглядом многовекового страдальца Джейми откинул голову назад и за один раз проглотил содержимое чашки.
Он конвульсивно вздрогнул и несколько раз словно подавился.
— Я сказала глотать помаленьку, — мягко заметила я. — Только попробуй блевани — и я заставлю тебя с земли все это слизывать.
Учитывая взбитую грязь и растоптанную траву под ногами, это явно была пустая угроза, но Джейми плотно сжал губы и зажмурил глаза, а потом откинулся на подушку, тяжело дыша и судорожно сглатывая каждые несколько секунд. Я подставила поближе низенькую табуретку и села возле его кровати ждать.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила я через несколько минут.
— Голова кружится, — ответил Джейми и, приоткрыв один глаз, посмотрел на меня узенькой синей щелочкой, затем застонал и закрыл глаз. — Будто я падаю вниз со скалы. Очень неприятное ощущение, Сассенах.
— Попробуй на минутку отвлечься, — предложила я. — Подумай о чем-нибудь приятном.
Джейми на миг нахмурился, а потом расслабился.
— Встань-ка на минутку, ага? — сказал Джейми.
Я послушно поднялась, недоумевая, чего же он хочет. Джейми открыл глаза, протянул здоровую руку и крепко ухватился за мою ягодицу.
— Во-от, — произнес он. — Это самое лучшее, что я смог придумать. Я всегда чувствую себя уверенно, когда покрепче ухвачусь за твою попку.
Я рассмеялась и придвинулась на пару дюймов ближе, так, что его лоб прижался к моему бедру.
— Ну, по крайней мере, это средство всегда при мне.
Джейми закрыл глаза и, не ослабевая хватки, тяжело и глубоко задышал. Сурово прочерченные линии боли и усталости на его лице потихоньку смягчались по мере того, как лекарство начинало действовать.
— Джейми, — спустя минуту нежно произнесла я. — Мне так жаль.
Открыв глаза, он взглянул на меня, улыбнулся и слегка сжал мою ягодицу.
— Ну, да, что уж, — сказал он.
Его зрачки начали сокращаться; глаза стали бездонными и безмятежными, словно он всматривался в какую-то далекую-далекую даль.
— Скажи мне, Сассенах, — сказал Джейми чуть погодя. — Если кто-нибудь поставит перед тобой человека и скажет: 'Отруби себе палец, и тогда человек останется в живых, а если не отрубишь, то он умрет'. Как ты поступишь?
— Не знаю, — ответила я, немного удивленная. — Если бы пришлось выбирать, и не было бы никаких сомнений, и человек был бы хороший.... Да, полагаю, я бы согласилась. Но мне бы это ни капельки не понравилось, — добавила я практично, и губы Джейми изогнулись в улыбке.
— Нет, — сказал он. Его лицо смягчилось и становилось сонным. — А ты в курсе, — спросил он тут же, — что пока ты занималась раненными, ко мне приходил полковник. Полковник Джонсон... Мика Джонсон его зовут.
— Нет. И что он сказал?
Хватка на моей ягодице начала ослабевать, и чтобы удержать ее на месте, поверх руки Джейми я положила свою.
— Именно его рота... была на поле боя и частично отряд Моргана, а остальной полк находился за холмом, преграждая путь англичанам. Джонсон сказал, что, если бы наступавшим удалось прорваться, он бы точно потерял всех своих людей. И одному Богу известно, что тогда стало бы с остальными.
Его мягкое шотландское 'р' становилось более выраженным, а взгляд зафиксировался на моей юбке.
— Значит, ты их спас, — мягко сказала я. — Сколько человек в той роте?
— Пятьдесят, — ответил Джейми. — Хотя, не думаю, что они все были бы убиты.
Его рука соскользнула, но он снова крепко ухватился за мою попу и тихо хихикнул. Я ощутила его теплое дыхание на своем бедре сквозь юбку.
— Я просто подумал, что это как в Библии, да?
— Да?
Я прижала его руку к изгибу своего бедра, удерживая ее на месте.
— То место, где Авраам торгуется с Господом ради Городов Равнины: 'Неужели ты уничтожишь и не пощадишь этого места, — процитировал он, — ради пятидесяти праведников?' (Быт., гл. 18, — прим. пер.) А потом Авраам понемногу уменьшает число — от пятидесяти до сорока, а потом до тридцати, двадцати и десяти.
Глаза Джейми почти закрылись, а голос звучал мирно и спокойно.
— У меня не было времени поинтересоваться моральным обликом всех людей в той роте. Но, как ты думаешь, могло быть среди них хотя бы десяток... праведников?
— Уверена, что да.
Его рука отяжелела и почти расслабилась.
— Или пять. Или даже один. Одного будет достаточно.
— Один точно был.
— Парнишка, который помогал тебе с ранеными, с лицом, как яблочко... — он такой?
— Да, он такой.
Джейми глубоко вздохнул и почти закрыл глаза.
— Тогда скажи ему, что я не жалею своего пальца ради него, — сказал он.
С минуту я крепко держала его за здоровую руку. Джейми дышал медленно и глубоко, его рот совершенно расслабился. Я осторожно перекатила его на спину и положила руку ему на грудь.
— Чертов мужчина, — прошептала я. — Так и знала, что ты заставишь меня плакать.
В ЛАГЕРЕ ВОЦАРИЛАСЬ тишина: последние мгновения сна перед тем, как восходящее солнце разбудит людей для дневной суеты. Раздавались редкие окрики дозорных и, когда два фуражира, отправившиеся на охоту в лес, прошли мимо моей палатки, послышалось их неразборчивое бормотание. Костры прогорели до угольков, но у меня имелись три лампы, установленные так, чтобы давать свет без теней.
Себе на колени я поместила плоский квадрат сосновой доски в качестве рабочей поверхности. Джейми лежал на животе на походной кушетке, повернув голову ко мне, чтобы я могла следить за цветом его лица. Он крепко спал: его дыхание было медленным, и он не вздрогнул, когда я прижала острый конец бужа к тыльной стороне ладони. Все готово.
Рука Джейми опухла, стала отекшей и бесцветной. На фоне загорелой кожи рана от меча выглядела широкой черной полосой. Взяв его за запястье, я на миг закрыла глаза, считая пульс. Один-и-два-и-три-и-четыре...
Готовясь к операции, я редко осознанно молилась, но каждый раз искала что-нибудь... Что-то, чего не могла бы описать, но всегда узнавала: определенное душевное спокойствие, отрешенность сознания, в котором я могла балансировать на лезвии бритвы между безжалостностью и состраданием, находясь в совершеннейшей близости с телом в моих руках и одновременно готовая во имя исцеления разрушить то, чего касаюсь.
