Джейми знал, что должен посмотреть на свою руку. Ему все равно придется к ней привыкнуть. Он быстро взглянул на нее, и от полного замешательства у него почти до тошноты закружилась голова. Он не мог совместить то, что видел и ощущал, с четкой картинкой того, какой должна быть его рука.
'Ведь и раньше приходилось это делать', — напомнил он себе. Свыкся же он и со шрамами, и со скованностью. И все же... Он помнил, как ощущалась его рука в юности, как выглядела: такая легкая, гибкая и безболезненная, обхватывающая черенок мотыги, рукоять меча. Сжимающая перо... Хотя, нет. Джейми печально улыбнулся. Это занятие никогда не было ни легким, ни простым, — даже с пальцами в их первозданном виде.
'Смогу ли я вообще теперь писать?' — задумался он вдруг, и из любопытства немного напряг руку. От боли он задохнулся, но... не сводил с нее глаз. От обескураживающего вида мизинца, плотно прижатого к среднему пальцу, живот Джейми сжался, но... пальцы согнулись. Болело, как у распятого Христа, но это была просто боль. Ничего не тянуло, оцепеневший палец ничуть не мешал. Он... работал.
'Я хочу оставить тебя с работоспособной рукой', — он снова услышал голос Клэр, тихий, но уверенный.
Джейми слегка улыбнулся: с этой женщиной нельзя спорить ни по какому медицинскому вопросу.
Я ПРИШЛА В ПАЛАТКУ за своим маленьким термокаутером (медицинский инструмент для прижигания, прим. пер.) и обнаружила Джейми. Он сидел на раскладушке и, понемногу напрягая травмированную руку, изучал свой отрезанный палец, лежащий рядом на ящике. Обрубок, наспех завернутый мною в пластырь, смахивал на мумифицированного червя.
— Э-э... — деликатно начала я. — Мне, э-э-м, избавиться от него?
— Как?
Робким движением указательного пальца Джейми тронул кулёчек и тут же отдернул руку, как будто отрезанный палец внезапно зашевелился. Джейми нервно хмыкнул, но на смех это ничуть не походило.
— Сжечь? — предложила я.
На войне это был обычный способ утилизации ампутированных конечностей, хотя лично я никогда ничего подобного не делала. Идея сооружения целого погребального костра для кремации единственного пальца тут же показалось абсурдной, но не более безумной, чем мысль о том, чтобы просто бросить палец в один из костров, на которых готовили еду, в надежде, что никто этого не заметит.
Джейми с сомнением хмыкнул, давая понять, что он не в восторге от предложенного варианта.
— Что ж... полагаю, ты можешь его закоптить, — с таким же сомнением сказала я. — И хранить его в спорране на память. Так же, как Младший Йен поступил с ухом Нила Форбса. Не знаешь, он до сих пор его хранит?
— Да, хранит, — лицо Джейми вновь стало нормального цвета, когда он взял себя в руки. — Но, нет, не думаю, что хочу сделать так же.
— Могу замариновать его в винном спирте, — предложила я. Джейми слабо улыбнулся.
— Десять к одному, Сассенах, что не пройдет и дня, как его выпьют.
Я подумала, что он сильно преувеличил шансы. Скорее тысяча к одному. Мне удавалось сохранить свой лекарственный алкоголь практически нетронутым только благодаря тому, что, пока я им не пользовалась, его охранял один из наиболее свирепых приятелей-индейцев Йена. А ночью я сама спала с бочонком в обнимку.
— Что ж, думаю, что единственный вариант, который остается — это похоронить его.
— М-м-пф, — подобный звук означал согласие, но с оговорками, и я взглянула на Джейми.
— Что?
— Да, ну... — начал он довольно робко. — Когда малыш-Фергюс потерял руку, мы... Ну, это была идея Дженни. Но, знаешь, мы организовали небольшие похороны.
Я закусила губу.
— Ну, почему бы и нет? Ты хочешь сделать все тихо и по-семейному или надо всех пригласить?
Прежде чем Джейми успел ответить, снаружи послышался голос Йена, который с кем-то разговаривал, а мгновение спустя из-за входного полога показалась его взлохмаченная голова. Один его глаз почернел и опух, а на голове виднелась внушительная шишка, но улыбался Йен до ушей.
— Дядя Джейми? — произнес он. — Тут к тебе кое-кто пришел.
— КАК ЖЕ ТЫ ЗДЕСЬ оказался, друг дорогой? — спросил Джейми где-то после третьей бутылки. Наш ужин затянулся, и костер догорал.
Хэмиш вытер губы и передал обратно новую бутылку.
— Здесь, — повторил он. — Ты имеешь в виду, здесь, в глуши? Или здесь, сражаясь против короля?
Его прямой синий взор был так похож на взгляд самого Джейми, что тот улыбнулся, узнав его.
— Второй из вопросов — это ответ на первый? — уточнил он, и в ответ на лице у Хэмиша промелькнула тень улыбки.
— Да, так и есть. Ты всегда был шустрый, как колибри, a Sheaumais (Джеймс — прим. пер.). И телом и умом.
Заметив по выражению моего лица, что я, вероятно, не так быстро все схватываю, Хэмиш повернулся ко мне.
— Именно королевские войска убили моего дядю. А солдаты короля перебили воинов клана, разорили землю и оставили женщин и детей умирать с голоду, разрушили мой дом, а меня изгнали. Половину моих оставшихся людей они изморили холодом и голодом в этой безжалостной глуши.
Он говорил тихо, но в глазах горела страсть.
— Мне было одиннадцать, когда они явились в замок и вышвырнули нас. В день, когда мне исполнилось двенадцать, меня заставили присягнуть королю — мне сказали, что я стал мужчиной. И к тому времени, как мы добрались до Новой Шотландии... я им и стал.
Хэмиш повернулся к Джейми.
— Тебя тоже заставили принести клятву, Sheaumais?
— Заставили, — тихо произнес Джейми. — Однако вынужденная клятва не может связать человека и лишить его понимания того, что правильно.
Хэмиш протянул руку и Джейми сжал ее, хотя они и не смотрели друг на друга.
— Нет, — уверенно сказал он. — Не может.
Возможно, и нет, но я знала, что, как и я, оба они сейчас думают о словах той клятвы: 'Пусть буду я лежать в неосвящённой могиле, навеки разлученный с друзьями и родными'. И оба, как и я, размышляли: насколько велика вероятность, что именно такая судьба им и уготована?
И мне.
Я прочистила горло.
— Но остальные, — сказала я под натиском воспоминаний о многочисленных знакомых-лоялистах в Северной Каролине, осознавая, что и в Канаде их предостаточно. — Те горцы, которые верны королю?
— Ну, да, — тихо произнес Хэмиш и посмотрел в огонь, в свете которого морщины на его лице стали глубже. — Они храбро сражались, но их сердце было разбито. Сейчас они хотят лишь мира и чтобы их оставили в покое. Но война никого не оставляет в покое, не так ли?
Внезапно он взглянул на меня, и на один поразительный миг мне показалось, что на меня смотрит Дугал МакКензи — тот нетерпеливый, жестокий человек, жаждущий войны. Не дождавшись ответа, Хэмиш пожал плечами и продолжил.
— Война нашла их снова, и у них нет другого выбора, кроме как драться. Но любой видит, каким жалким сбродом является — или была — континентальная армия, — он приподнял голову, слегка кивая, будто самому себе, при виде костров, палаток, безбрежной, залитой звездным светом облачной мглы над нами, полной дыма и пыли, запахов оружия и испражнений. — Они думали, что повстанцы будут раздавлены, — и быстро. Даже если не брать клятву во внимание — какой дурак ввяжется в такое рискованное дело?
'Тот, у кого не было возможности сражаться раньше', — подумала я.
Хэмиш криво улыбнулся Джейми.
— Я удивлен, что нас не раздавили, — в его голосе и правда слышалось легкое удивление. — А ты не удивлен, a Sheaumais?
— Я поражен, — сказал Джейми со слабой улыбкой на лице. — Хотя рад этому. И рад тебе... a Sheaumais (Джеймс/ Хэмиш).
Они проговорили почти всю ночь. Когда перешли на гэльский, я поднялась, положила руку Джейми на плечо, пожелав доброй ночи, и заползла в свои одеяла. Измотанная дневным трудом, я тут же заснула, убаюканная их тихой беседой, которая напоминала гудение пчел в вереске. Последнее, что я увидела перед тем, как сон объял меня, было лицо Младшего Йена по ту сторону костра. Парень завороженно слушал о Шотландии, которая исчезла, когда сам он только родился.
ГЛАВА 64
ПОСЕТИТЕЛЬ
— МИССИС ФРЕЙЗЕР? — приятный мужской голос послышался у меня за спиной, я обернулась и увидела на входе в мою палатку коренастого, широкоплечего офицера в рубашке и жилете. Обхватив рукой, он держал коробку.
— Это я. Чем могу помочь?
По правде говоря, больным он совершенно не выглядел — наоборот, гораздо здоровее, чем большинство солдат. Лицо у него было очень обветренным, но мясистым и румяным, и когда он вдруг очаровательно улыбнулся, его большой клювообразный нос и массивные брови как будто преобразились.
— Я надеялся, что мы сможем состряпать небольшое дельце, миссис Фрейзер, — он приподнял одну из своих кустистых бровей и, повинуясь моему приглашающему жесту, вошел в палатку, лишь немного склонив голову.
— Полагаю, это зависит от того, что вам нужно, — сказала я, с любопытством поглядывая на его коробку. — Если это виски, то, боюсь, что не могу вам его дать.
На самом деле небольшой бочонок этого ценного вещества был в данный момент спрятан под столом, вместе с бочонком побольше — с неочищенным медицинским спиртом, сильный запах которого висел в воздухе, так как я настаивала на нем травы. Этот джентльмен был не первым, кого привлек аромат — на него, как мухи на мед, слетались все подряд, независимо от званий.
— О, нет! — заверил он меня, хотя и бросил заинтересованный взгляд на стол за моей спиной, где стояли несколько больших кувшинов, в которых я выращивала то, что, как надеялась, окажется пенициллином. — Но я слышал, что у вас в запасе есть кора хинного дерева. Это так?
— Ну, да. Пожалуйста, присаживайтесь, — я жестом указала ему на табурет для пациентов и сама тоже села, — мы оказались практически коленка к коленке. — Вы страдаете от малярии? — хотя я так не думала: белки его глаз были чистыми, и сам он не имел желтушного оттенка.
— Нет, да будет возблагодарен Господь за Его милость. Но под моим командованием находится один джентльмен, — близкий друг — который болен, и очень серьезно, а у нашего хирурга нет хинной коры. Я надеялся, что, возможно, смог бы уговорить вас на сделку?..
Положив на стол коробку, он быстрым движением открыл ее. Она была разделена на небольшие ячейки, в которых лежала всякая всячина: кружевная кайма, шелковая лента, пара черепаховых гребней, небольшой мешочек соли, перечница, покрытая эмалью табакерка, оловянная брошь в форме лилии, несколько ярких мотков вышивального шелка, пучок коричных палочек и целый ряд небольших баночек, наполненных, по всей видимости, травами. И стеклянная бутылка, на этикетке которой читалось...
— Настойка опия! — воскликнула я, невольно потянувшись к ней, но остановила себя. Офицер жестом разрешил мне продолжать, и я аккуратно вытащила из ячейки бутылочку, извлекла пробку и осторожно провела горлышком мимо носа. Резкий, приторно-сладкий запах опиума выплыл из бутылки, словно джинн. Я прочистила горло и вернула пробку на место.
Мужчина наблюдал за мной с интересом.
— Я не знал точно, что вас больше заинтересует, — сказал он, махнув на содержимое коробки. — Видите ли, раньше я управлял магазином... и много торговал аптекарскими товарами, но в основном — дорогой галантереей. И ведя свои дела, я усвоил, что лучше всего предоставить дамам самый большой выбор: они, как правило, гораздо разборчивее джентльменов.
Я бросила на него проницательный взгляд, но он не говорил пустых любезностей. Офицер снова мне улыбнулся, и я подумала, что он один из тех необычных мужчин, — которым, как и Джейми, действительно нравятся женщины и помимо очевидных причин.
— Что ж, мне кажется, что мы сможем договориться, — сказала я, улыбнувшись в ответ. — Полагаю, что спрашивать не следует... и мне не хотелось бы вас задерживать, я дам вам то, что нужно для вашего друга, но, если подумать о возможности сделке в будущем, у вас есть еще настойка опия?
Мужчина продолжал улыбаться, но взгляд стал пристальным — у него были довольно необычные глаза: такой бледно-серый оттенок часто описывают, как 'цвет измороси'.
— Что ж, да, — неторопливо проговорил он. — Есть немного. Вам... она требуется регулярно?
Тут до меня дошло, что он гадает, а не наркоманка ли я. Это абсолютно не являлось редкостью в кругах, где настойка опия была легко доступной.
— Сама я не принимаю, нет, — спокойно ответила я. — И с чрезвычайной осторожностью назначаю ее тем, кто в ней нуждается. Но облегчение боли — это одна из важнейших вещей, которую я могу дать приходящим ко мне людям... и, видит Бог, многим из них я не могу предложить исцеления.
От моих слов его брови изогнулись:
— Это довольно необычное заявление. Кажется, большинство людей вашей профессии обещают вылечить почти всех поголовно.
— Как там говорится? Если бы желания были лошадьми, то нищие могли бы ездить верхом? — я улыбнулась, но без особого веселья. — Все хотят выздороветь, и, конечно, нет такого врача, который не желал бы вылечить. Но есть вещи, не подвластные ни одному врачу. И, возможно, пациентам лучше этого не говорить, но хорошо бы самому осознавать пределы своих возможностей.
— Вы так думаете? — посетитель наклонил голову, рассматривая меня с любопытством. — Вам не кажется, что признание таких пределов, априори, — и я имею в виду не только в медицине, но и в любой сфере деятельности — само по себе устанавливает пределы? То есть, может ли это сомнение помешать человеку свершить всё возможное только из-за предположения, что кое-что невозможно, и поэтому он не станет лезть из кожи вон и чего-то добиваться?
Очень удивившись, я моргнула.
— Ну... да, — проговорила я с расстановкой. — Если ставить вопрос так, то, думаю, что, скорее всего, я с вами соглашусь. В конце концов, — я махнула рукой в сторону полога палатки, указывая на окружающую нас армию, — если бы я... Если бы мы, не верили, что можно чего-то добиться вопреки всем разумным сомнениям, неужели мы с мужем были бы здесь?
В ответ мужчина рассмеялся.
— Браво, мэм! Да, думаю, что сторонние наблюдатели назвали бы эту затею полнейшим безумием. И, возможно, они правы, — добавил он и печально склонил голову. — Но для начала они должны будут нас одолеть. Ведь мы не сдадимся.
Снаружи послышались голоса: Джейми с кем-то разговаривал, а в следующий момент он занырнул в палатку.
— Сассенах, — начал он, — ты не можешь пойти и... — он остановился, как вкопанный, увидев моего гостя, и, немного подтянувшись, официально поклонился. — Сэр.
Я с удивлением оглянулась на посетителя — манера поведения Джейми ясно дала понять, что это был какой-то офицер из высшего командования. Сама-то я думала, что он, возможно, какой-нибудь капитан или майор. Что же касается самого офицера, то он кивнул дружелюбно, но сдержанно.
— Полковник. Мы с вашей женой обсуждали философию амбициозных начинаний. Что скажете, известны ли мудрецу его пределы, или смелый отрицает их? И кем вы назовете себя?
Со слегка изумленным видом Джейми посмотрел на меня — я лишь чуть пожала плечом.
— А, ну, что ж, — сказал он, переключая внимание обратно на моего посетителя. — Говорят, что стремления человека должны превышать его возможности... или зачем тогда рай (строка из стихотворения англ. поэта 19 века Роберта Браунинга, — прим. пер.)?
