И даже утром 22 июня Сталин всё ещё не мог поверить в реальность начавшейся войны. Об этом можно судить хотя бы по знаменитому эпизоду, когда ему звонит Жуков, чтобы доложит обстановку и получить распоряжения об ответных действиях наших войск. Итак, слово Георгию Константиновичу Жукову:
"...Минуты через три к аппарату подошел Сталин. Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия. Сталин молчит. Слышу лишь его тяжелое дыхание.
— Вы меня поняли? — уточняю.
Опять молчание.
— Будут ли указания? — допытываюсь я.
Наконец, как будто очнувшись, Сталин спросил:
— Где нарком?.
Сталин вял, напуган, деморализован, пытается найти виноватых и спихнуть ответственность на других. И в последующие дни его апатия только усугубляется быстрым продвижением немцев. На седьмой день войны вечером 29 июня фашистские войска заняли Минск. А ведь на всех предвоенных штабных играх к этому времени передовые части Красной армии уже должны были вступать в Варшаву. А тут пал Минск, оккупирована почти вся Прибалтика. Сталин явно совсем растерялся, потерял инициативу и был практически парализован... "В первые дни войны, он выпустил из рук руководство, совершенно не принимая участия ни в каких делах..." — напишет потом в мемуарах один из приближённых.
Молотов тоже, спустя годы, вспоминал, что даже сказал горестно товарищам, что в эти критические дни Сталин находится в такой прострации, что ничем не интересуется, не проявляет никакой инициативы, находится в плохом состоянии. Тогда Николай Вознесенский (в 1948-м Сталин сам назовёт его своим приемником, а потом велит расстрелять), возмущенный всем услышанным, сказал: "Вячеслав, иди вперед, мы за тобой пойдем", — то есть в том смысле, что если Сталин будет себя так вести и дальше, то Молотов должен вести нас, и мы пойдем за ним.
Что же могло произойти с человеком, даже фамилия которого символизировала твёрдость духа? После внезапного нападения друга Гитлера и неожиданно стремительного падения Минска потрясённый Сталин действительно надолго впал в прострацию. Он привык действовать коварно, кидать других, и оказался совершенно не готов к роли обманутого. Вести с фронта подтверждали самое страшное. Самая мощная по количеству танков, самолётов, дивизий армия в мире фактически не оказывает сопротивления врагу, разбегается. Сталин понял, что произошло то самое, что большевики и он, как член ЦК партии, устроили в 1917 году. Армия деморализована. Армия в лучшем случае бросает оружие. В 17-м она его не бросала, она его взяла с собой, повернула, пошла убивать собственных офицеров, помещиков, капиталистов, а потом всех, кого они считали помещиками и капиталистами. И добрались до царя...
И вот снова: после раскулачивания, коллективизации, голодомора, репрессий, тысячи призванных мужиков не желают проливать кровь, гибнуть за эту многократно предавшую их власть. Десятки тысяч бойцов срывают с себя знаки различия и бегут как стада баранов от немцев. Помнил Сталин и о Кронштадтском мятеже, когда считающиеся красой и гордостью революции, самые преданные части балтийских моряков готовы были поднять на штыки большевиков за то, что они устроили в деревне и с рабочими. Русский народ терпелив, но уж если он поднимается на обидчика, управлять этой стихией крайне сложно.
Сталин, который успел уничтожить любую оппозицию себе в партии, вдруг испугался. Волчьим чутьём он чувствовал, что в ситуации чудовищного разгрома, страх, который он всем внушил может отступить на задний план перед угрозой полного поражения в войне. Конечно, на него все свалят.
Необходимо было что-то делать! Расстреливать драпунов! Каждого десятого в расход, как в Древнем Риме. Децимация. А командиров и комиссаров за дезертирство — поголовно к стенке. Как в Гражданскую войну Лев Троцкий делал, чтоб ему гореть в аду! Но ведь под Свияжском Троцкий сам лично палил из маузера в головы беглецам и благодаря таким жёстким мерам смог удержать фронт, предотвратить катастрофу. А ведь в 1918 советская власть тоже висела буквально на волоске. Понимая это "Демон революции" не побрезговал замараться, говорят весь плащ Троцкого был забрызган мозгами убитых им красноармейцев...а спустя 20 лет ему самому выпустят мозг ледорубом — не удержался, чтобы не позлорадствовать Сталин.
Впрочем, сейчас для него важнее урок, который преподал ему заклятый враг. Только террором, только большой кровью и тотальным страхом можно ещё что-то сделать... Если только ещё не поздно. Потому что начать поиск виновных на этот раз могут начать именно с него! Сталин понимал, что сам так всё поставил в стране, что в итоге оказался за всё в ответе. За катастрофу на фронте, за чудовищный развал Красной армии, за общую растерянность и панику. Единственное спасение — срочно найти крайнего. Спихнуть с себя вину. Павлов! Командующий Западным особым военным округом генерал Павлова для этого подходит. На Павлова и его подчинённых всё и повесить! Только нельзя медлить, советскому народу необходимо как можно скорее указать на виновных — вредителей, шпионов, преступных бездарей. Народу не привыкать во всём винить "врагов народа", он к этому приучен и удовлетвориться брошенной ему на растерзание жертвой...
Со двора донёсся звук автомобильных моторов, кто-то приехал. Иосиф прислушался, с улицы доносились многочисленные голоса. Охрана бездействует. Его предали! Проиграв войну даже не успев её начать, он потерял и власть. Никто не хочет жертвовать собой ради такого неудачника.
Грозные маршалы и генералы, стуча каблуками, стремительно идут за ним через анфиладу комнат. Приехавшие военные и члены ЦК застают его в малой столовой сидящим в кресле. Увидев лица соратников, Сталин вжимается в кресло и вопросительно смотрит исподлобья. Холодея от въевшегося в мозг почтения к Хозяину, они требуют от Сталина немедленных объяснения по поводу его предательского сговора с Гитлером...
Сталин взглянул затравленно, опустил голову и попросил Молотова, Берию и других вспомнить о его заслугах перед парией и страной и дать ему возможность в этот тяжёлый час поработать для защиты родины. Он согласен на любую должность. Если доверят может выступить по радио, он знает, как обратится к народу, чтобы, забыв всё плохое, встали, как один народ, на защиту.
— Меня люди послушают, я скажу им: "Товарищи! Граждане! Братья и сестры...".
Однако заговорщики холодны и непреклонны, они торопятся. Его грубо прерывают, жалкий вид молящего о снисхождении старика предаёт им храбрости. Грозный тиран утратил всю свою устрашающую власть над ними. Ещё вчера готовые лизать ему сапоги шавки начинают оскорблять бывшего повелителя. Зло насмехаются над ним. Видно, как у кого-то кулаки чешутся ударить его за годы пережитого ужаса. Берия зачитывает заранее отпечатанный текст решения трибунала и заканчивает зло и резко: "расстрелять". Один из генералов решительным шагом направляется к сидящему в кресле старику, тот дёргается, пытаясь подняться навстречу, но военный на ходу вынимает из кармана руку с взведённым браунингом и несколько раз стреляет ему в голову...
*
Николай Крымов ещё раз прошёлся подозрительным взглядом по лицам своих военных. Нет, ни один из них не посмеет. Как никто на самом деле не осмелился поднять руку на Сталина в самый мрачный момент его жизни. Никто тут не способен на Поступок. Не-ет, потенциальных заговорщиков тут нет, это точно. Все они карьеристы, трусы. Есть и подонки. И все преданы ему абсолютно. Этот помешан на бабах, окружил себя б., присвоил им генеральские звания, награждает орденами, за это они ему вылизывают всё что можно. И он этим счастлив и не помышляет о большем.
Другой — вор.
А тот, что рядом с ним — дружит с уголовниками. Четвёртый — прирождённый садист — дай ему приказ, так он реки крови прольёт за очередную железку на грудь, и тем будет счастлив.
Нет, с такими силовиками у него всё схвачено "на районе". Можно спокойно улетать в отпуск. А чтобы после выборов исключить любые сюрпризы с возмущённым народом — специальные люди уже занимаются проблемой одномоментного отключения России от международного Интернета.
Но так как внутри у Крымова всё ещё зудела необъяснимая тревога, то перед тем как подняться по трапу в салон своего "летающего дворца" Николай Николаевич зашёл под крыло авиалайнера, расстегнул ширинку и помочился на колесо — на удачу. То, что за спиной на него глазеет толпа провожающих, среди которых есть несколько женщин, его ничуть не волновало. Плевать! Пусть глазеют, если кому-то так хочется, ему давно не интересно, что они думают. Сейчас его больше занимало другое. Как бы не рухнуть с такой властной верхотуры в случае какого-нибудь недосмотра с выборами.
"А чего ты собственно волнуешься? При Брежневе говорили: "пусть в магазинах ни черта нет, — ни одежды нормальной, ни еды (так как всё шло на армию), — лишь бы снова не было войны". Сейчас же говорят: "Ну и пусть начальство всё разворовывает, пенсии у народа отнимают, на медицину и образование давно положили, — лишь бы не вернулись 1990-е годы!". Так чего волноваться! Система так же надёжна и предсказуема, как и этот самолёт".
*
Лето 2021 года. В июне-июле состоялись очередные учения по отключению Рунета от глобальной сети Интернета (согласно принятому Госдумой закону о "суверенном интернете"). В канун больших выборов в российский парламент такие проверки по возможности одномоментно отрубить Россию от международного Интернета участятся. Власти готовятся к протестам и не хотят повторения белорусского сценария, когда разгневанные очевидными махинациями с результатами выборов со стороны действующих властей люди массово вышли на улицы. Белорусские протесты координировались через международные онлайн-площадки такие как Тик-ток. В результате режим Лукашенко удержался лишь чудом — методами жесточайшего террора против мирных демонстрантов.
Глава 512 "Шоссе в некуда"
Антон Лирин уже несколько часов мчался по шоссе и не встречал ни одной встречной или попутной машины. Ни души вокруг. Лишь унылый пейзаж поздней осени за окнами.
И вдруг впереди на обочине появился человек с поднятой рукой. Лирин остановил машину. И каково же было его удивление, когда он узнал в одиноком автостоппере самого Никиту Баринова! Корифея отечественной культуры, киношного генерала, только недавно поучавшего его жизни по поручения высокой власти.
— Вы?! Тут? — опешил Лирин, с изумлением рассматривая вблизи живого классика: знаменитые усы совсем поседели, красноватая старческая кожа на щеках дрябло провисала. Тем не менее облик легендарного бонвивана, кинозвезды ушедшей эпохи, первого красавца советского экрана и кумира миллионов женщин по-прежнему завораживал своей внушительностью, монументальностью манер. Плюс: этот ни с чем не сравнимый тембр и интонация знакомая каждому, кто вырос в то время на его знаменитых фильмах.
— Какими судьбами, Никита Михайлович?
— Так умер же я, — печально напомнил растерянный пешеход. -Всего на час отпустили меня, дали заскочить на Николину гору — еле упросил позволить переодеться, не хочу в этой хламиде перед Господом представать. Не подвезёте ли, любезный?
— Конечно, садитесь.
— А я машинку вашу ещё версты за три заметил, во-он на той горке, — указал рукой обрадованный Баринов, — она красненькая, как головка мака, — издали бросилась в глаза!
— Вообще-то, когда я в неё садился, машина была белоснежной... вероятно она покраснела от гнева и возмущения, совсем как моя пылающая яростью душа, — невесело пошутил Лирин, который действительно перед этим думал о том, как это так, эти сукины дети будут продолжать жить как ни в чём не бывало в мире, в котором уже не будет его, Антона Лирина.
На Баринове был потёртый бархатный халат, в котором обожавший снимать кино по русской классике режиссёр сам напоминал барина-помещика, рукав заштопан, ткань местами вытерлась, зато кисти шёлкового пояса красиво украшены бахромой. Престарелый классик скончался скоропостижно, от коронавируса. Самое пикантное, что умер он через неделю после вакцинации. "Раньше от всех хворей спасала водка и особенно, когда было много интересной работы, — жаловался попутчик. — К сожалению, такого лекарства становится всё меньше, а водка — мне уже по возрасту противопоказана, — Баринов испустил протяжный тяжкий вздох. — Вот и уговорили дурные советчики уколоться нашей хвалёной вакциной. А как укололся, так почувствовал, что жизнь из меня утекает. Не за что оказалось зацепиться в этой беде, ни что мне не помогло — ни высокие звания, ни покровители, ни деньги. Жалею только, что не сказал перед смертью народу всей правды о нашей неправедной жизни при нынешних хозяевах России-матушки. А на похоронах все эти суки устроили пляски на крышке моего гроба...и поделом мне за молчание моё, боязнь поссориться с начальством, не угодить Хозяину, — запоздало каялся потомственный придворный.
После смерти с "вельможного барина" словно корона слетела. Оказавшись без своих высоких должностей, вдали от кремлёвских покровителей, телефонов-вертушек, в этом драном халате, на обочине, бывший гордый аристократ вмиг избавился от барских замашек, заговорил как обычный старик, с которым жизнь обошлась незаслуженно неласково:
— Лежишь с кислородной маской на морде — сам дышать-то уже не в состоянии; весь в трубках, даже до сортира не дойти, — и понимаешь, что для всех ты фактически уже покойник. Стервятники, почуяв это уже слетаются — папарацци. А ты горемычный пошевелиться почти не можешь. Не то что криком прогнать или позвать на помощь — дышать едва способен, тяжко и муторно тебе, а фотографы в палату так и лезут, чтобы снять тебя — любимца всей страны — в таком жалком виде для жёлтой прессы. Заработать на твоих страданиях, на твоей смерти.
— Я видел, как вас провожали люди, так провожают только истинно народных художников, — в утешение сказал Лирин, а перед глазами картинка, которая представляла собой пугающее и одновременно завораживающее зрелище. Похороны человека-легенды: на сцене киноцентра, где открывались международные фестивали, на которых он председательствовал, возвышался огромный крест, в основании которого стоял убранный белым, утопающий в цветах гроб, но крышка наглухо привинчена, оставлено только стеклянное окошко над лицом покойника, скончавшегося от заразной короны. Зато под сценой внизу, на красной материи выложены многочисленные награды покойника — как будто теперь ему пригодятся...
— А ведь я тебя уважаю, что ты под этого коронованного говнюка всё-таки не лёг, сколько я тебя не уговаривал, — неожиданно признался пассажир.
— А я вас за ваши великие роли и фильмы.
— Ты меня прости за то, что я тебя тогда по телефону давил, меня вынудили, — смущённо каялся Баринов. И многозначительно добавил, внимательно вглядываясь в лицо Антона: — Я ведь незадолго до ухода тоже задумал поставить "Короля Лира", был буквально одержим этим спектаклем. Сам знаешь, у Шекспира это одна из самых трудных пьес.
— Знаю, — согласился Лирин.
Замолчали. Стал накрапывать дождик. Дворники принялись усердно растирать редкие капли, размазывая их по стеклу вместе с остатками сбитых на скорости насекомых. Получалась кровавая мокрая каша.
