— Что это было, чёрт побери?
Уильям прочистил горло.
— Очевидно, полковник Фрейзер и был тем, хм, сукиным сыном, который лишил меня шляпы во время вчерашнего сражения, — ответил он, надеясь, что говорит сухо и бесстрастно. — И он... возместил мне ущерб.
Тень улыбки пробежала по напряжённому лицу Гранта.
— Правда? Порядочно с его стороны.
Он с подозрением воззрился на предмет обсуждения.
— Как думаете, она вшивая?
В другое время и от другого человека эти слова можно было бы расценить как злопыхательство. Но Грант, всегда готовый приуменьшить смелость американцев, их способности и склонности, в этот раз задал вопрос явно лишь из практических соображений: у большинства английских и гессенских солдат было полно вшей, и у офицеров тоже.
Уильям повертел шляпу, тщательно исследуя её, насколько позволял тусклый свет. Его руки ощущали её тепло, но вдоль швов никто не шевелился.
— Думаю, нет.
— Ну, тогда надевайте её, капитан Рэнсом. Мы должны показывать людям хороший пример, знаете ли.
Уильям примерил шляпу, и ему стало немного не по себе от ощущения её тепла на голове, поэтому он не сразу расслышал, что сказал Грант.
— Капитан?.. — тихо переспросил он.
— Поздравляю! — сказал Грант, и мимолётная улыбка осветила его утомлённое лицо. — Бригадный генерал... — он оглянулся на смердящий молчаливый дом, и улыбка увяла. — Генерал Фрейзер хотел произвести вас в капитаны после Тикондероги, тогда и нужно было это сделать, но... что ж. — он поджал губы, но потом они расслабились. — Генерал Бергойн подписал приказ прошлой ночью, услышав несколько отчётов о битве. Я так понимаю, вы отличились.
Уильям неловко кивнул. У него перехватило горло и защипало глаза. Он не мог вспомнить, чем же ему там удалось отличиться, — знал лишь, что не смог спасти своего командира.
— Спасибо, — только и сумел произнести Уильям, и, не удержавшись, тоже оглянулся.
Дверь в доме оставили открытой.
— Вы не знаете, он... Нет, неважно.
— Знал ли он? — осторожно переспросил Грант. — Я сказал ему. Я принёс приказ.
Не в силах говорить, Уильям мотнул головой. Шляпа удивительным образом оказалась ему впору и осталась на месте.
— Боже, как холодно, — негромко произнёс Грант.
Он сильнее одёрнул мундир, оглядывая поникшие мокрые деревья в плотном тумане. Все остальные ушли по своим делам, оставив их наедине.
— Какое пустынное место! И время суток ужасное.
— Да.
Уильям почувствовал мгновенное облегчение оттого, что признал свою опустошённость, — хотя час и место не имели к этому отношения. Он сглотнул, оглянувшись на дом. Открытая дверь беспокоила Вилли: хотя туман опустился на лес тяжёлой пуховой периной, возле дома его клубы поднимались, обволакивая окна. Уильяму почудилось, что эта мгла идёт, чтобы каким-то образом забрать генерала.
— Я только... закрою дверь, ладно?
Он направился к дому, но Грант жестом остановил его.
— Не надо.
Уильям с удивлением взглянул на него, и капитан пожал плечами, пытаясь говорить небрежно.
— Тот, кто дал вам шляпу, предупредил, что мы должны оставить дверь открытой. Какая-то хайлендская причуда, что-то насчёт, хм, души, требующей выхода, — деликатно сказал он. — И, по крайней мере, чертовский холод поморозит мух, — добавил он безо всякой деликатности.
Ссохшийся желудок Уильяма сжался, и пришлось сглотнуть горечь, которая поднялась в его горле, когда он представил себе копошащиеся личинки.
— Но, конечно, мы не можем... Как долго? — спросил он.
— Недолго, — успокоил его Грант. — Мы только дождёмся совершения похоронного обряда.
Уильям подавил протест, который чуть не сорвался с губ. Конечно. Что ещё можно сделать? И всё же память о вырытых на Высотах окопах, и о грязи, заляпавшей пятнами, словно веснушками, холодные круглые щёки его капрала... Вилли решил, что за последние десять дней потерял чувствительность к подобным вещам. Но вой волков, пришедших пожирать умирающих и мёртвых, внезапно отозвался у него в желудке.
Пробормотав извинения, он отступил в мокрый кустарник, и его там вырвало — он постарался сделать это как можно тише. Вилли беззвучно всплакнул, вытер лицо пригоршней влажных листьев и вернулся.
Грант тактично сделал вид, что поверил, будто Уильям просто отошёл, чтобы облегчиться, и не стал задавать вопросов.
— Внушительный джентльмен, — небрежно заметил Грант. — Я говорю о родственнике генерала. На вид и не подумаешь, что они родня, правда?
Поглощённый умирающей надеждой и душераздирающим горем, Уильям едва обратил внимание на полковника Фрейзера. А когда позже тот столь внезапно всучил ему свою шляпу, Вилли оказался слишком ошеломлён, чтобы хорошенько его разглядеть.
Однако он согласно кивнул, смутно припоминая высокую коленопреклонённую фигуру у постели и красные блики огня у него на макушке.
— У него с вами больше сходства, чем с генералом, — бесцеремонно добавил Грант и засмеялся с болезненным хрипом. — Вы уверены, что в вашей семье нет шотландской ветви?
— Нет. Йоркширцы с обеих сторон, вплоть до всемирного потопа, не считая единственной французской прабабушки, — ответил Уильям, благодарный за лёгкую болтовню, отвлёкшую его на минуту. — Мать моего отчима наполовину шотландка, — как вы думаете, это считается?
Но Грант не успел ничего ответить, так как из туманной мглы до них донёсся стон обречённой души. Оба, прислушиваясь, застыли. Это приближался волынщик бригадного генерала и Балкаррес с некоторыми своими рейнджерами [военнослужащий диверсионно-разведывательного подразделения — прим. перев.]. Совершить похоронный обряд.
Взошло солнце, но облака и кроны деревьев скрывали его. Лицо Гранта было одного цвета с туманом, — бледное, блестящее от влаги.
Звук, казалось, шёл с большого расстояния и вместе с тем — из самого леса. Затем к стенаниям волынки присоединились вопли и улюлюканье — это были Балкаррес и его индейцы. Несмотря на зловещие звуки, Уильям немного успокоился: это будут не поспешные похороны на поле боя, без уважения и внимания.
— Звучит как волчий вой, не правда ли? — пробормотал Грант.
Он быстро провёл рукой по лицу и брезгливо вытер влажную ладонь о бедро.
— Да, похоже, — ответил Уильям и, выпрямившись, застыл в ожидании приближающегося траурного шествия, ни на миг не забывая о безмолвном доме за спиной, с дверью, открытой во мглу.
ГЛАВА 67
ЖИРНЕЕ ЖИРА
Я ВСЕГДА ДУМАЛА, что капитуляция — это очень просто. Сдал меч, пожал руки и убрался прочь — под честное слово, в тюрьму или на следующую битву. В этом наивном предположении меня разубедил доктор Роулингс — он, как и обещал, через два дня пробрался сквозь расположения войск, чтобы поговорить со мной о своем брате. Я рассказала ему все, что могла, заметив, что очень привязана к принадлежавшему его брату журналу, из которого, как мне казалось, очень хорошо узнала Дэниэла Роулингса. Со вторым доктором Роулингсом — он сказал, что его зовут Дэвид — было легко говорить, и чуть погодя беседа перешла на другие темы.
— Боже милосердный, нет, — воскликнул он, когда я удивилась тому, что капитуляция не происходит сразу же. — Об условиях сначала нужно договориться — а это, как вы понимаете, дело непростое.
— Договориться? — переспросила я. — Неужели генерал Бергойн еще может что-то выбирать?
Моему гостю это, похоже, показалось забавным.
— О, он и в самом деле может, — уверил меня доктор. — Мне удалось увидеть предложения, которые сегодня утром майор Кингстон принес для рассмотрения генералу Гейтсу. Они начинаются весьма решительно — генерал Бергойн уже дважды сражался с генералом Гейтсом и вполне готов сделать это в третий раз.
— Он, конечно, не станет, — добавил доктор, — но это позволит ему сохранить лицо и даст возможность совершенно справедливо утверждать впоследствии, что, учитывая численное превосходство мятежников, он чувствует, что у него вполне есть оправдания для принятия капитуляции ради спасения жизней храбрых воинов на достойных условиях. И, кстати, официально сражение еще не закончилось, — добавил Роулингс, слегка извиняясь. — Генерал Бергойн предлагает прекратить военные действия лишь на время переговоров.
— О, даже так? — удивилась я. — Интересно, настроен ли генерал Гейтс принять это за чистую монету?
— Не настроен, — сухо произнес голос с шотландским акцентом; пригнув голову, Джейми вошел в палатку, а за ним — его кузен Хэмиш. — Гейтс прочитал предложения Бергойна, затем полез в карман и выхватил свои. Он настаивает на безоговорочной капитуляции и требует, чтобы британские и немецкие войска, оставив оружие в лагере, сдались в плен. Перемирие будет длиться до заката, и за это время Бергойн должен прислать ответ. Я думал, майора Кингстона прямо там апоплексический удар хватит.
— Как считаешь, Гейтс блефует? — спросила я.
Джейми коротко хмыкнул и бросил взгляд на доктора Роулингса, давая понять, что, по его мнению, это не то дело, которое нужно обсуждать в присутствии противника. И, учитывая, что доктор Роулингс явно вхож в британское верховное командование, Джейми, возможно, был прав.
Дэвид Роулингс тактично сменил тему и открыл крышку сундучка, который принес с собой.
— Здесь все так же, как и в том, что был у вас, миссис Фрейзер?
— Да, так и есть.
Я сразу же это заметила, но мне не хотелось откровенно пялиться. Сундучок выглядел более потертым, чем мой, и имел маленькую медную именную табличку, но во всем остальном был совершенно таким же.
— Что ж, я почти не сомневался в судьбе брата, — вздохнул доктор Роулингс, — но теперь я знаю наверняка. Сундучки подарил нам отец, — тоже врач — когда мы начали практиковать.
Пораженная, я на него посмотрела.
— Уж не хотите ли вы сказать, что... были близнецами?
— Да, были.
Доктор, очевидно, удивился тому, что я этого не знала.
— Идентичными?
Он улыбнулся.
— Наша матушка всегда нас различала, но мало кто еще мог это сделать.
Я уставилась на него, ощущая неожиданный жар — почти смущение. Разумеется, когда я читала записи в журнале, у меня сложился мысленный образ Дэниэла Роулингса... Но внезапно встретиться с ним вот так — лицом к лицу — это выбило меня из колеи.
Джейми пристально смотрел на меня, в недоумении подняв брови. Кашлянув, я покраснела. Он снова хмыкнул, слегка покачал головой и, взяв колоду карт, за которой и приходил, вместе с Хэмишем вышел из палатки.
— Скажите... может, вам нужно что-нибудь конкретное по медицинской части? — спросил Дэвид Роулингс, тоже краснея. — Лекарств у меня почти нет, но зато некоторые инструменты в двойном экземпляре... и весьма неплохой набор скальпелей. Почту за честь, если вы...
— О, — предложение было очень щедрым, и мое смущение ту же сменилось жаждой наживы. — Может, у вас есть лишняя пара пинцетов? То есть, маленькие щипцы.
— О, да, конечно.
Вытащив нижний ящик, доктор отодвинул в сторону кучу мелких инструментов и принялся копаться в них в поисках пинцета. Среди множества всяких приспособлений я заметила кое-что необычное и, показав, спросила:
— А это что такое?
— Это называется 'jugum penis' ('хомут для пениса' — (лат.) устройство для сжатия пениса, используемое для предотвращения мастурбации в викторианские времена. — прим. пер.), — объяснил мне доктор Роулингс, сильно краснея.
— Похоже на медвежий капкан. Для чего... Это же не устройство для процедуры обрезания, да?
Я взяла приспособление, отчего доктор Роулингс резко вздохнул, заставив меня с любопытством на него взглянуть.
— Это... э-э, прошу, милая леди...
Доктор почти вырвал предмет у меня из рук и засунул обратно в сундучок.
— Да для чего он используется? — спросила я, больше удивленная, нежели обиженная его реакцией. — Судя по названию, неужто...
— Предмет предотвращает ночное... эм... вздымание.
К этому моменту лицо гостя уже стало нездорового пунцового оттенка, и доктор не мог смотреть мне в глаза.
— Да уж, полагаю, он может.
Это приспособление состояло из двух металлических окружностей, имеющих общий центр. Внешний круг был гибкий, с перекрывающимися концами и своего рода запирающим механизмом, который позволял ему затягиваться. Внутренняя окружность имела зубцы, как у пилы, — что и делало ее похожей на медвежий капкан, как я уже говорила. Вполне очевидно: это приспособление предназначалось для закрепления вокруг мягкого пениса, который и оставался бы в этом состоянии, если бы соображал, что так для него будет лучше.
Я кашлянула.
— Эм... а почему это вообще столь желательно?
Смущение доктора уступило место легкому шоку.
— Ну, как же... это... потеря мужской эссенции является весьма изнурительной. Это истощает жизненную силу мужчины и делает его уязвимым для всяких болезней, а также сильно ухудшает его умственные и духовные способности.
— Хорошо, что никто не удосужился сообщить об этом моему мужу, — сказала я.
Роулингс совершенно ошарашенно на меня посмотрел, но до того, как дискуссия приняла бы еще более возмутительный характер, нас, к счастью, прервал переполох снаружи, и, воспользовавшись моментом, доктор закрыл свой сундучок и поспешно засунул его подмышку, а затем последовал за мной ко входу в палатку.
В сотне футах от нас через лагерь следовала процессия. Британский майор в полной униформе с завязанными глазами и с таким красным лицом, что я подумала, он прямо сейчас взорвется. Его вели два солдата-континентала, а чуть позади, на почтительном расстоянии шествовал флейтист, играя 'Янки-Дудл' (Yankee Doodle — национальная песня и один из первых гимнов во время войны за независимость США, первоначально возникшая в качестве юмористической, а в настоящее время понимаемая в патриотическом ключе. — прим. пер.). Учитывая то, что Джейми говорил об апоплексическом ударе, я не сомневалась, что это и был незадачливый майор Кингстон, которого выбрали для доставки предложений Бергойна о капитуляции.
— Ох, Боже, — пробормотал доктор Роулингс, качая головой. — Боюсь, сей процесс займет некоторое время.
ТАК И ПОЛУЧИЛОСЬ. Неделю спустя мы по-прежнему находились на том же месте, а между двумя лагерями дважды в день проделывали свой величественный путь письменные послания. В американском лагере царило настроение всеобщей расслабленности; я полагала, что, возможно, на той стороне дела обстояли чуть более напряженно, но, поскольку доктор Роулингс больше не приходил, то единственным источником сведений о прогрессе или об отсутствии оного в переговорах о капитуляции были сплетни. Судя по всему, генерал Гейтс действительно блефовал, а Бергойн оказался достаточно проницательным, чтобы это понимать.
Я радовалась тому, что мы стоим на одном месте достаточно долго, чтобы успеть постирать одежду, не боясь быть застреленной, оскальпированной или прибитой каким-нибудь иным способом. Кроме того, после двух сражений по-прежнему оставалось много раненых, которые требовали ухода.
Я обратила внимание (хоть и не придала большого значения) на то, что возле нашей стоянки начал появляться некий человек. Я видела его несколько раз, но он никогда не подходил достаточно близко и не заговаривал со мной, и я решила, что, вероятно, он страдает от какого-то неловкого недуга, такого, как триппер или геморрой. Зачастую, чтобы попросить о помощи, таким людям нужно набраться храбрости или достаточно отчаяться (а для этого требуется порядком времени), и как только это произойдет, они все равно будут выжидать в надежде поговорить со мной конфиденциально.
