— Ты сам прекрасно знаешь, — взрывается Георгий Константинович, — что высокие темпы надо поддерживать по политическим причинам. Нам нельзя от них отказываться!

— Я же не предлагаю снизить темпы, — стараюсь придерживаться примирительного тона. — Но и форсировать их без всякой оглядки на наши реальные возможности, раздувая капитальное строительство сверх всякой меры, — значит омертвить массу капиталовложений и, в конечном итоге, пустить эти самые темпы под откос. На темпы надо не молиться, как на икону, а достигать их путем трезвого экономического расчета и рационального планирования! — ну, вот, опять повысил голос...

Воспользовавшись тем, что Орджоникидзе сразу не нашелся, чем ответить, продолжаю:

— Мы чрезмерно форсируем капитальное строительство по группе "А" промышленности. Между тем отставание по производству товаров народного потребления грозит пустить все наши плановые расчеты вразнос. Недостаточное развитие группы "Б" не дает наполнить реальную зарплату, и ростом ее в номинальном денежном выражении ситуацию не выправить — этот путь ведет либо к дефициту и "хвостам" в магазинах, либо к безудержному росту цен.

— Без определенных жертв со стороны пролетариата нам индустриализацию не поднять! — прерывает мои рассуждения товарищ Серго. — Мы не можем сразу обеспечить быстрый подъем и по производству средств производства, и по производству предметов потребления. Сначала надо наладить выпуск современных машин и оборудования, это позволит переоснастить предприятия группы "Б", и тогда они могут дать прирост выпуска потребительских товаров!

— Голодный и босой пролетариат вам современную промышленность не создаст. На энтузиазме можно сделать рывок вперед, но далеко на одном энтузиазме не уедешь. А положение со снабжением рабочих не просто плохое — оно угрожающее. После отличного урожая 1930 года есть реальная угроза получить в этом году гораздо худшие сборы зерновых. И тогда нынешняя напряженная ситуация может обернуться катастрофой.

— Ты меня катастрофами не пугай! — взрывается председатель ВСНХ СССР. — Каркаешь тут, слово старуха какая несознательная. Грядут, мол, мор и глад! Тьфу! Слушать тебя противно!

Как же его убедить? Остальные члены Политбюро меня вообще слушать не будут. А если и будут, то тут же навесят какой-нибудь политический ярлык. Что же делать?

14.2.

— Георгий Константинович, — внезапно, даже для самого себя, перехожу на спокойный, дружелюбный тон. — Нам ведь, собственно, партия наши посты доверила в том числе и для того, чтобы никакого мора и глада не было. Ты меня, конечно, можешь в несознательные старухи зачислить, или, скажем, пришить мне правый уклон. Но вот что ты станешь делать, если хлебозаготовки упадут процентов эдак на тридцать, по сравнению с предыдущим годом, и наши рабочие сядут на голодный паек? Ждать, пока по заводам не прокатится волна стачек? Или пошлешь в деревню вооруженные продотряды, как в 1918 году? Ты меня лозунгами не корми, ты мне ответь: что ты будешь делать практически? — говоря это, я жду нового взрыва эмоций темпераментного грузина. Сначала Орджоникидзе долго молчал, играя желваками. "Ну, — думаю, — ка-а-к сейчас сорвется...". Однако мой начальник криво усмехается, и, помолчав еще немного, неожиданно усталым голосом произносит:

— Хватит меня пугать. Что ты предлагаешь? Практически? — пытается спародировать он интонацию моего последнего вопроса. Этот вопрос мною давно обдуман, так что отвечаю без всякой паузы:

— Первое. Никакого силового нажима на крестьянство. Зерно и другие продукты из деревни взять надо, и, чую, придется применять повышенное обложение, но при этом ни один хлебороб не должен чувствовать, что его обирают до нитки. Говорю это вовсе не из крестьянолюбия, а совсем по другой причине: если будем село обдирать, как липку, то провалим вспашку зяби, сев озимых и весеннюю посевную следующего года. Крестьяне ответят на нажим срывом полевых работ, сокрытием урожая от учета, неполным обмолотом, припрятыванием зерна. Чем это грозит — сам понимаешь.

Кровь из носу, но крестьянина, особенно колхозника, надо заинтересовать. Поэтому заготовительные цены нельзя понижать до уровня себестоимости производства хлеба, и надо дать на село товары деревенского спроса, четко привязав товарные потоки к результатам хлебозаготовок. Кстати, это еще одна причина, по которой нельзя пренебрегать развитием группы "Б" промышленности: на деньги от продажи зерна сдатчики должны иметь возможность хоть что-то купить.

— Второе. Ни в коем случае не трогать страховые запасы зерна. Обсудить с Микояном, что еще можно выгрести для поставок на экспорт, — но зерно не трогать. А ну, как два неурожая подряд? Такое у нас бывало не раз, и без страховки мы можем нарваться на настоящий голод.

Третье. Провести комплекс мероприятий по борьбе с засухой — настолько полно, насколько это вообще возможно по нашим средствам. Подобную кампанию мы уже проводили, в Наркомземе знают, как это организовать.

Четвертое. Без всякой огласки провести полную техническую подготовку перевода городского населения на карточную систему снабжения, на случай, если и в самом деле урожай окажется из рук вон плох, — выпаливаю все это единым духом и теперь молчу, хватая ртом воздух, как после забега. Однако надо добавить кое-что еще, чтобы расставить все точки над "i":

— Георгий Константинович! — хриплю пересохшей от волнения глоткой, — я ведь это не просто для твоего сведения говорю. Если не сделать эти пункты нашей общегосударственной, общепартийной политикой, то нечего и огород городить.

— Может, некоторый резон в твоих словах есть, — по-прежнему усталым голосом отвечает Орджоникидзе, — но Политбюро эдакие идеи точно встретит в штыки.

— Если они ищут проблемы на свою шею и желают сдать на руки оппозиции целую кучу козырей — мешать не буду! — вот, опять сорвался. Но сил моих больше нет заниматься уговорами... — Да не о них речь! О людях подумайте, о наших советских людях! Для кого мы, собственно, пятилетку и все прочее затевали? Чтобы себя потешить — какие мы хваткие да передовые?!

— Не кипятись! — председатель ВСНХ тоже не выдержал и вспылил. — Разберемся! — и, уже немного спокойнее:

— Ты порядок знаешь. Неси докладную записку, а там посмотрим.

Неси? Открываю свой портфель:

— Вот краткая записка, — вслед за ней извлекаю папочку посолиднее, — а тут приложения с детальным перечнем мероприятий и расчетами, — зря я, что ли, всю ночь и утро над ними корпел, от руки переписывая? Машинистке доверить не решился — уж больно скользкая тема.

— Может, ты и прав, может, ты и прав, — бормочет Орджоникидзе, отпирая сейф. — Оппозиция уже зашевелилась. В ЦКК поступили сообщения, что Троцкий настраивает своих сторонников на активные выступления против политики партии. Готовится платформа с требованием к большинству ЦК открыто признать допущенные ошибки и открыть общепартийную дискуссию об экономической политике.

— Дождались... — в сердцах бросаю лишнюю в данной ситуации реплику, и тут же пытаюсь исправить впечатление. — Леваки опять разведут демагогию насчет внутрипартийного режима и раскрепощения творческих сил рабочего класса. А этим абстрактным фразам надо противопоставить конкретные дела, показывающие, что в нашем ЦК об интересах рабочего класса не забыли. Не бойтесь говорить о трудностях, не бойтесь признать ошибки сами, чтобы это не выглядело так, будто оппозиция приперла вас к стенке. Или мы уже превратились в чиновников, которым подобные мысли недоступны?

— Мы? — Георгий Константинович сверлит меня взглядом. — Вот-вот, и я что-то не припомню, чтобы ты свои ошибки признавал. Тоже чиновником сделался?

— Нет, — совершенно серьезно, без тени ухмылки, отвечаю своему собеседнику. — Готов признать, что есть у меня за душой серьезные ошибки. И главная из них в том, что не сумел достучаться до Политбюро, не сумел объяснить, чем грозит безоглядный и безрассудный рывок вперед, не основанный на трезвом экономическом расчете, на учете баланса интересов рабочего класс и крестьянства.

— Непризнанный провидец какой нашелся, — иронично цедит Орджоникидзе. — Ох, устроят мне в Политбюро головомойку за твои пророчества...

Есть! Главное — есть. Товарищ Серго уже готов тащить мои "пророчества" на вершину партийного Олимпа.

14.3.

Невеселые мысли, сопровождавшие меня всю дорогу до Женевы, были скрашены радостной встречей на вокзале, куда Лида пришла вместе с детьми. Надюшка повисла у меня на шее, едва только наши с Лидой губы разомкнулись после долгого поцелуя, а Ленька вцепился в руку, как будто боялся, что я сейчас снова зайду в вагон и укачу обратно.

На такси доехали до отеля "Ричмонд", поднялись в свои апартаменты и приступили к торжественной распаковке чемоданов. Дети получили по шоколадке фабрики "Красный Октябрь" (конфеты оттуда же и еще фабрики "Рот Фронт" я благоразумно придержал до какого-нибудь следующего торжественного случая), а Лида — большое письмо от отца.

Но наслаждаться семейными радостями пришлось недолго. Уже на следующее утро свежие газеты "порадовали" кричащими заголовками о советском демпинге, а из пресс-центра Лиги Наций завалили записками с просьбой дать интервью представители крупных газет и новостных агентств. Похоже, моя "закладка" с игрой на зерновой бирже сработала. Ну, что же, надо теперь поворачивать дело по возможности в нашу пользу. И я снимаю трубку телефона, чтобы договориться об организации на завтра пресс-конференции...

Господин Осецкий, тянет руку весьма полный, но очень подвижный представитель агентства Рейтер, мы имеем зримый пример советского демпинга в области торговли зерном. Теперь ваше правительство уже не сможет отрицать этот факт!

Сформулируйте, пожалуйста, свой вопрос, холодно бросаю в зал, не глядя на чуть ли не подпрыгивающего на месте журналиста. — Пока я услышал только ваше заявление. Или вы хотите занять мое место, и сами давать пресс-конференцию? Охотно уступлю его вам, с этими словами начинаю подниматься со стула. Из рядов корреспондентов и журналистов раздается несколько сдавленных смешков.

Господин Осецкий, нимало не смущаясь, выкрикивает толстяк, как вы объясните продажу вашим государством больших партий зерна по демпинговым ценам?

За что я люблю господ журналистов, отвечаю с доброжелательной улыбкой, так это за ту ловкость, с которой вам удается спрятать в вопросе утверждения, которые явно не соответствуют действительности. Поясню: никакой продажи зерна по демпинговым ценам наше государство не осуществляло.

Это коммунистическая демагогия! — не выдерживает корреспондент английской "Сан". — Вот тут у меня биржевые сводки, полученные по телетайпу! — он потрясает кипой бумажек. Последние продажи ваших зерновых контрактов на Лондонской происходили по ценам, на 16% ниже, чем позавчера! И почему же это не демпинг?!

Удивительно, мой тон по-прежнему доброжелательно-добродушен, почему это я, коммунист, должен объяснять вам основы биржевой торговли и рыночной экономики вообще? — Затем в моем голосе прорезается жесткость:

Я тоже умею читать биржевые сводки. И сегодня, и позавчера продажа советских зерновых контрактов происходила по ценам, вполне соответствующим текущим биржевым котировкам. Если отличие и было, то только в доли процента. Где же тут демпинг?

Да, но... это встает с места рослый корреспондент "Нью-Йорк Таймс", но зачем ваше государство разом выбрасывает на рынок столь большие объемы зерна? Ясно ведь, что это приведет к падению цен!

Разумеется, киваю ему. — Ведь так работает рынок, закон спроса и предложения. И этот закон придумали отнюдь не коммунисты, по рядам опять проносятся смешки. — А большие объемы продаж объясняются просто: мы должны расплачиваться по внешнеторговым контрактам, и поэтому вынуждены продавать зерно. Или вы находите наше стремление своевременно исполнять свои обязательства преступлением перед порядками, принятыми в капиталистической экономике? — Затем я перехожу в наступление:

Поспешу вас успокоить: все запасы зерна, сосредоточенные в руках нашего государства, составляют всего несколько процентов от мирового зернового рынка. Поэтому существенно повлиять на уровень мировых цен наши операции никак не могут. Скажу вам больше: не пройдет и нескольких недель, как биржевые котировки вернутся обратно на свое место.

В общем, отбиться удалось. Другое дело, что вряд ли вся эта журналистская братия станет пересказывать мои аргументы — а если кто и решится, то на пути встанет бдительное редакторское око. Но на этот случай я подстраховался. Еще вчера вечером я принял корреспондента газеты "Гардиан" и дал ему эксклюзивное интервью, где подробно изложил свои доводы. Надеюсь, лейбористы решатся это опубликовать. "Гардиан" газета влиятельная, хотя лишь в пределах Великобритании. Но не реагировать на ее публикации не смогут и более солидные буржуазные газеты, вроде консервативной "Таймс". А это уже означает международный резонанс.

После пресс-конференции меня перехватил Марсель Розенберг, который, как оказалось, тоже присутствовал в зале, скромно пристроившись где-то в уголке.

У тебя неплохо получается общаться с этой журналистской братией, похвалил он. — Куда как лучше, чем у нашего пресс-атташе. Пожалуй, я дам тебе один свой контакт... его лицо приобрело плутоватую задумчивость. — Через эту даму можно протащить в буржуазную прессу такую информацию, на которую не решатся клюнуть респектабельные издания. Но учти, он погрозил мне пальцем, на обычную пропагандистскую трескотню она не купится. Ей нужна очень горячая информация.

И кто же это?

Есть такая французская журналистка, Женевьева Табуи, которая пишет для крупных провинциальных газет. У нее самой неплохие связи в военных и дипломатических кругах, так что на мякине ее не проведешь. Но дамочка хваткая и с очень независимым характером, что как раз может быть очень полезно. Если удастся ее заинтересовать... он замолчал, не договорив, и чуть дернул щеточкой усов. Но и так все было понятно.

Однако в первую очередь на повестке дня стояли не журналистские дела. Страна требовала оборудования, оборудования, и еще раз оборудования, причем такого, какое было не приобрести по обычным каналам. Подставные фирмы Трилиссера работали, не покладая рук, но и это не всегда помогало.

Швейцарские прецизионные станки... Нет, не продадут. Даже вполне респектабельно выглядящей фирме не продадут. Только хорошо известным им покупателям. И приходится закручивать мутный хоровод с представителями заводов Сименса в Швейцарии, чтобы они согласились купить от своего имени, а затем перепродать нашей подставной фирме эти станки. Но — не проходит. Зато получается тот же трюк провернуть через одного из директоров группы Шнейдер-Крезо, которого люди Трилиссера сумели зацепить на какой-то крючок.

Проще получается организовать покупку автоматических зенитных пушек 1S фирмы Werkzeugmaschinenfabrik Oerlikon. Правда, через созданные ОГПУ немецкие фирмы, которые под боком у Швейцарии, провернуть это дело нельзя — Версальские ограничения. Приходится искать другие пути. Есть наши фирмы во Франции, но они не специализируются на торговле оружием. Впрочем, выход найден. Есть одна фирма в Сербии, которая торгует всем, чем угодно. Вот она и покупает небольшую партию у швейцарцев, намекая при этом, что конечный покупатель — маршал Чан Кай-ши. Пушка имеет пока не слишком удачную конструкцию, очереди за ней не выстраиваются, и фирма не проявляет излишней щепетильности при выборе покупателя.