22:57, 01 мая 2014 г.
— О, гля, избушка!
— Избушка-избушка, встань к лесу задом, ко мне передом!
— Хрен тебе в сраку, а не передом. Ййёкэлэмэнэ! Блин!! Ну еж же твою!!! Тля, понабросали граблей... Вовсюда... Блин!!!
— Что, аж четыре раза? Рекорд!
— Бывало и по пять... В темноте-то... Блин, заброшенная...
— А какую ты хотел, в лесу-то.
— Может, внутри что есть... Ну, алкаши оставили... Бомжи... Пожрать...
— Вот заладил — пожрать да пожрать. Самому тошно. Лося бы сожрал, кажется. Или медведя. Целиком. Один.
— А мне?
— А те — по губе...
Грустилов Андрей Сергеевич и Акулиничко Григорий Алексеевич, люди. Заброшенная избушка лесника, давно упразднённого за ненадобностью, вместе с прочими атрибутами лесного хозяйства страны.
00:49, 02 мая 2014 г.
— Времени сколько на твоих?
— Нисколько.
— А что так?
— Да ну их в жопу... Одни понты. Швейцария — пищали тут некоторые все — имидж, престиж, Жопард какой-то, типа, Айс Кьюб, суперфирма, платина блин с титаном в звизду нах, 50 аж кусков вечнозелёных баксов... А как ручкой от граблей приложило по запястью, ну совсем слегка, на лбу, вон, даже синяка толком нет ни шишки — они и встали... Блин. Бубёнть. Ёж твою мышь.
— А я, блин, вообще не взял с собой... Думаю, чо пыжиться, среди своих-то. Подчинённых. Привык по телефону, етишкина жисть.
— Наверное, за полночь уже. Темно, блин, как в жопе у негра.
— У афроамериканца.
— Черножопого афроамериканского ниггера.
— Да.. Говорил же, не надо б спешить с открытием этим. Опоры хоть доделали бы до конца. Нет же эти в области — вот вынь им к празднику чтоб да положь. День весны и труда, блин. Были б сейчас белые ночи, когда толком и стемнеть не успевает.
— Рассказывай... Туристам, блин.
— От ведь не слушается тебе, что умные люди говорят. Вот выберемся тля уволю блин на хрен к херам. На охоту не ходишь, на рыбалку тож. Ночью, значит, спишь. Откуда тебе-то знать?
— Зато по бабам — хожу! И ещё как! И ночей этих белых насмотрелся — куда там охотникам, вроде тебя.
— Не хами. Выйдем отсюда — каяться будешь.
— Ну извини, Ляксеич. Просто... Жрать очень уж хочется. Особенно после того, как попить удалось... Пусть даже и из болотца... Козлёночком так станешь. Каким козлёночком, блин. Козлом! Козлищем! Дрянь мясо, а сейчас и его сожрал бы.
— Ладно, проехали. Жрать же не тебе одному хочется. Я б тоже сейчас... что-нибудь съел. Такого вот... кабанятинки запечёной... с хренком, представляешь? А под неё сначала коньячка, по ходу водочки, а после кваском. Брусничным... Отлакировать... Тимофеевна готовит — закачаешься. Духмяный да ядрёный!
— А я бы не съел. А сожрал!!! Чего-нибудь. Хоть. Пусть даже...
— Эх ты, простая душа. Чего-нибудь ему... К питанию серьёзно относиться надо. И вдумчиво. Можно, к примеру, взять рыбу, и сварить. Вот так, просто. С картошкой, морквой, луком, там... И получится у тебя рыбный суп. Как в столовой. Ешь — не хочу. А можно сначала ёршиков взять... Не потроша, не чистя, не моя даже... Чтоб в слизи! Сопливые, значит... Посолить, отварить, процедить. Потом, в той же юшке — налимчика. Процедить. Потом перловочки туда, только сначала промыть хорошенько, для перловки это самое главное, и замочить на часок, кипяточком, чтоб дошла, значит, быстрее... Вот некоторые рис добавляют, так это неправильно, я так думаю... Не китаёзы, чай... А некоторые вообще без крупы. Но по мне так с перловкой лучше всего. Потом, знамо дело лучка, прям головками, нечищенными даже до конца... ну, самую шелуху только сверху снять... морковочки — как положено. Сельдерейчику — корень. Порезать мелко. Нашинковать. А петрушки — можно кружочками. Как морковь. Ну там, перчику, лаврушечки. После картошечку, подождать минут двадцать — и судачка... Иль сига. Большими такими кусманами. Минут десять его поварить ещё, боле не требуется... А совсем уже под завязку — водки влить. Хорошей. "Абсолюта". Или финской. Стакан! Или пол... Чтоб дух шёл. Дать настояться с полчасика, а потом — со свеженарезанной зеленью, вприкуску расстегайчики с севрюжинкой да вязигой непременно, да под ту же водочку, ледяную... Эх! Сергеич... Сергеич! Эй! Чего так смотришь... странно? На меня?
— Тааак... Спокойно! Спокойненько... Спокойненько... Не дёргайся, главное...
— Эгей, Сергеич... Не смотри на меня так! И... куда это ты... Ножницы-то положь, а? Эй, не вздумай! Ты что, сдурел?! А ну положил ножницы, кому говорю! Сергеич, Андрюшенька! Не над... оооо...
Салон автомобиля Тойота Камри цвета плевка на асфальт, неспешно движущегося по улице Краснопрудной в направлении Комсомольской площади, более известной в народе под названием Площадь Трёх Вокзалов. Воронова Екатерина Владимировна, человек. Порохов Михаил Дмитриевич, олигарх.
02.05.2014, 21:46
— Садись скорее, да и поехали, пока менты не понабежали!
— Ага! Оп... Ух ты... Ну и машина у Вас!
— Да, машина как машина... Давай на ты, а? Меня Миша зовут.
— Меня Катрин. А куда мы едем?
— А куда скажешь. Пока прямо, так? Слушай, а что это было, а?
— Эт ты о чём?
— Всполохи эти... Или огни летящие. От тебя.
— Ааа... На матч собирались.
— То-то я смотрю, на тебе и шарфик, и бандана... Динамо?
— В жопу Динамо. Разуй глаза! Зенит!!!
— А, да... И точно, Зенит...
— Ну вот, я и прочла загодя, в газете, как пиротехнику на стадион заносят. У меня как раз оставалась одна такая вот хреновина, с Нового года ещё. С собой взяла, а вставила дома ещё, перед выходом... По инструкции... Ну, как в газете объясняли, в целлофановый пакет, презик, детский крем и всё такое... На матч не попали, блин, автобус сломался, так аж изъёрзалась вся... Неудобно!
— Я думаю...
— Во. Приятно когда мужчина понимающий. А тут эти пристали... Ну, спартачи недоделанные. Пока вынимать, всё уже кончится. Ну так я встала раком, спинку прогнула, труселя в сторону, смотрю, фитилёк, удачно так свисает, так я его бычком и прижгла... По щёлке прицелилась, и — оба-на! Заполучите-ка, твари ржаво-белые, приветик из Питера, в семь залпов новогоднего аж ещё салюта!
— Сама-то как?
— Да нормально. Волосню только всю прям так и сдуло жаром, чистенько там теперь... Везде.
— А упала тогда чего? И лежала потом?
— Так обкончалась же вся. Ууухххааа! Надо будет как-нибудь ещё попробовать. И девчонкам присоветовать.
— Не, не получится. Для женщин эмоциональный фактор очень важен. Вот ты — готовилась болеть, волновалась, ехала... Штука эта... в тебе была. Тоже действовала. Потом отморозки эти пристали, драка.
— Как бы неприятностей теперь не было...
— С чего бы это?
— Ну, эти, которые... спартачи эти. Откуда-то знали, как меня зовут.
— Почему так думаешь?
— Ну так они ж всё вопили — Катюша, Катюша...
— Ох же ты святая простота... Не сильно торопишься, а? А то может заглянем ко мне, посидим...
— Чо ж нет? На маньяка ты вроде как не похож. Ну, которые режут. Или душат, к примеру. А которые половые тех я не борюсь. Сама маньяк. Маньячка, если точнее.
Левая сторона межвагонного пространства поезда N 038А Москва — Санкт Петербург "Афанасий Никитин". Витёк, человек.
03.05.2014, 04:32
Холодно-то до чего ж. Аки мёрзлого дерьма кусок прилепился промежду крышами вагонными, да ещё и на ветрище-то промозглом, блин... А ведь всего-то менее суток назад так хорошо всё было и замечательно даже...
Проснулся сам, до всех будильников, так что пришлось потратить с минуту где-то, чтоб утихомирить всё это хозяйство. Умылся, потом, в одних труселях ещё, кофейку с печенюшкой врубил, оделся — в камуфлу, конечно, более ничего прикупить не удосужился, всё думал, ни к чему пока — и на улицу, Толь же Борисыч аккурат навстречу намылился, нагулямшись. Пришлось возвращаться и рыбкой, что размороженной в холодильнике с вечера лежала, потчевать мерзавца. Аж заурчал с голодухи, целиком будто всасывая корюху за корюхой. На восьмой только утихомирился, зверюка ненасытная. Потом пока молока ещё в блюдце, потом только вперёд. Так что на автостанцию примчался таки впопыхах, а там стоял уже, неплотно набитый тётками, древний скандинавский рыдван довольно подозрительного немаркого цвета, здоровенный, с виду неуклюжий, но плавно ходкий и вместительный трёхосник Volvo SДffle LДttmetall неведомо какого мохнатого года выпуска. Катрин, покуривая возле открытой двери, вовсю семенила уже стройными ножками под скорее символической юбчонкой, вся из себя сине-бело-голубая и, по своему обыкновению, на высоченных каблучищах стильных, хотя и заметно не новых полусапожек с открытыми пальцами. Ласковое тепло ясного майского вечера не успело ещё смениться промозглой утренней прохладой, так что смотреть на неё было даже и не так чтобы очень уж зябко. Неодобрительно оглядев меня снизу доверху, потом сверху донизу, поджала милую губку, наморщила симпатичный носик, несладко эдак вздохнула, после чего выдала мне из сумки шарфец той же примитивной цветовой гаммы и бейсболку, оба аксессуара со стилизованной надписью "Зенит". Пришлось повязать и нахлобучить, соответственно. Как выяснилось, сумела сторговаться за тыщу с двоих, поскольку мы только туда, а основная проблема с местом когда обратно, с товаром, в смысле. Автобус должен был прибыть на рынок "Садовод" часам к одиннадцати, край к двенадцати, часов четыре-пять там, и тут же обратно, нам же надо было ещё оттуда попасть на Братиславскую — это метро такое — но, по расчётам Кэт, туда успевали нормально, однако обратно с Черкизовской, где, на стадионе "Локомотив", и должен был состояться сей исторический матч — ну никак. Так что обратно — своим ходом. Матч последний — как зловещим театральным шёпотом поделилась любимая — до длительного перерыва на чемпионат мира в Бразилии. О наличии средств я с ней вчера ещё поделился — при этом в космических безднах зеркал беззаботной души её малейшим намёком даже не промелькнул тот столь свойственный соплеменникам халявный огонёк, что успел уже достать меня аж выше горла. В общем, мы тогда решили, в смысле, решила Катрин, но перед этим просительно встретившись со мною русалочьим взглядом, на что я тут же растаял и согласился обратно вечерним поездом, предварительно погуляв по вечерней первой столице. Правда, потом посмотрел по компу цены на билеты... После чего вздохнул и двинул в город снимать ещё десятку тысяч, благо сбербанковский банкомат круглосуточно.
Места заняли спереди справа, чтоб хоть что-то в пути видеть, поскольку боковые стёкла мыли последний раз, наверное, ещё в Швеции. Или в Финляндии — знать не ведаю, откуда конкретно сей шоссейный суперлайнер обломился городскому автохозяйству. Именно что в последний, поскольку не похоже чтоб собирались делать что-нибудь в этом роде до тех пор, пока сей давно уже переживший свой скандинавский век катафалк не сгинет в дороге, тихо и мирно развалившись на комплектующие. Катрин тут же уютно устроилась мне под бочок, уткнувшись носиком и, едва тронулись, мило засопела мне в подмышку. Проехав мост через Старый канал, свернули уже было к мурманской трассе, но почти тут же автобус резко тормознул, под свирепые матюки водилы и недовольное квохтанье сотрясённых тёток. Оказалось — Колюсик. Чуть не под колёса бросился, и теперь стоял перед бампером, раскинув руки, весь из себя монументальный и непреклонный. Ещё раз довольно образно выразив своё крайнее матерное неудовольствие, шеф открыл дверь, и тушка Колюсика ввалилась в салон. Буркнув — проспал, блин — сунул водиле купюру, и тут же зашарился взглядом в поисках Катрин, что даже не проснулась. Или сделала вид. Места спереди были заняты, и пришлось голубчику ковылять взад, откуда он тут же зарядил жечь мне затылок взглядом, вкрай недоброжелательным и недружелюбным. Ну и хрен с ним — моя Катрин, никому не отдам. Разве что если сама уйдёт... Надо, чтоб не ушла.
Не успел задремать, как проскочили мурманскую трассу, не сворачивая на неё, а прямо на Волхов. Тут же сзади густо дохнуло зловоньем вчерашнего перегара, успевшего за ночь настояться на каком-то дерьме в сомнительного здоровья желудке, просунулась пухлая ручонка в фасонистых печатках и с явно не дешёвым плоским бутылёчком, после чего с холуйски извиняющейся интонацией просипело:
— Эй, Кэт, будешь, а? По капельке?
— Пшёл в жопу, козёл блин душной, разъетить твою налево, в рот тебе грёбаную кочерыжку, шоб не вонял, гнусь, — вежливо отказалась моя ласточка.
— Ладно, тогда я сам, — и сзади, утробно побулькав, потянуло свежачком.
Так всё и шло где-то часа четыре. Давно уже проехали Волхов, миновали Кириши и выскочили с рассветом на московскую трассу, заплатив положенную мзду за выезд на успевшую уже приватизироваться шоссейку. Престарелый викинг автострад мерно покачивался, изредка вздрагивая на выбоинах давно не ремонтировавшегося покрытия и привычно глотая за километром километр, сладко посапывала мне в плечо Катрин аккуратным носиком, помеченным уже солнышками первых веснушек, тянулись бесконечные леса-поля, кое-где подёрнутые уже свежей зеленью, уныло-позаброшенного облика деревеньки-сёла, периодически переходившие в ровно столь же неприглядные городки, изредка мы обгоняли какие-то то грузовики, то трактора с прицепами, чаще обгоняли нас, то легковухи, то щегольские "Неопланы", то бесконечно длинные фуры с прицепами, словом, большая дорога жила обычной жизнью своей. Где-то через пару часов после Чудово тётки вдруг зашевелились, потягиваясь спросонья, завздыхали, заохали и завозились. Как понял из добродушных матерков, здесь они обычно останавливались — насчёт перевести дух. И действительно, вскоре колымага наша вошла в зятяжное торможение, подворачивая вправо, где для транзитников был обустроен заезд с небольшой площадкой и сдвоенной будочкой туалета типа сортир деревенский досчатый "Эм & Жо". Катрин, похоже, осваивавшая этот маршруту впервые, проснувшись от шума, приподняла над моим плечом милую головку и спросила чуть хрипловатым спросонья голоском — Что, уже Москва?
— Какая в жопу Москва, — заржала семенившая мимо нас к двери дебелая деваха, — Просто ножки размять самое время, и эта... Носик припудрить.
Сама же скоренько припустила к кустам слева, откуда оптимистичным гвалтом вовсю приветствовали новый день весны жизнерадостные птички. За нею последовал и прочий слабый пол, включая Катрин, мы же с водилой отклонились вправо, ближе к туалету. Заглянув туда, понял, почему не эксплуатируется — засран был сей объект дорожной инфраструктуры сверх всякой меры, причём, похоже, в те ещё незапамятные времена, когда трасса сия натужно приходила в себя после немецко-фашистского нашествия. Если не наполеоновского... В общем, желательное при отправлении естественных надобностей визуальное разделение полов обеспечивалось, по скудости листвы, преимущественно расположением спинами друг к другу и скромностью сторон.
