Мое проклятие

До заветной поляны, на которой, нетерпеливо фыркая и перебирая копытами, уже поджидал къор, добрались на удивление быстро. Савард кивнул мгновенно оказавшемуся рядом коню. Несколько ударов сердца, и я уже сидела на широкой черной спине стремительно взмывающего в воздух жеребца.

Возвращались в усадьбу в тишине — каждому было о чем подумать. Собственно, с того самого момента, как вышли из грота и сиятельный отрывисто бросил: 'Пора домой!', он не произнес больше ни слова. Молчала и я.

По дороге в Эрто Аэрэ мы тоже не разговаривали. Но тогда нас окутывала атмосфера нетерпеливого ожидания, предвкушения. Сейчас же не хотелось ни замирать от восторга при мысли, что лечу по небу на невероятном совершенном создании, ни рассматривать окрестности, любуясь гармоничной красотой пейзажа. И Крэаз не смеялся больше, негромко, непринужденно-лукаво, не тревожил легкими дразнящими поцелуями. Сидел не шевелясь, собранный, сосредоточенный. Смотрел куда-то вперед поверх моей головы. Лишь руки, крепко обхватившие талию и время от времени еще сильнее вжимавшие в натянутое как струна тело, словно мужчина боялся меня потерять, выдавали его внутреннее напряжение.

Опустились на той же площадке, с которой отправлялись на прогулку. Савард спрыгнул с къора, аккуратно снял меня, бросил, не оглядываясь, 'Алхэ, Тайо' и пошел к выходу. Абсолютно уверенный, судя по всему, что последую за ним, причем незамедлительно.

А я... задержалась.

Повернулась к къору.

Тот стоял, огромный, величественный, прекрасный — воплощение силы и мощи заключенной в нем стихии — и снова, как при нашей первой встрече, смотрел прямо на меня умными, завораживающими своим внутренним огнем глазами. Мягко, чуть устало, с затаенной грустью.

— Тайо! — позвала тихонько.

Уши жеребца поднялись торчком. Он горделиво вскинул голову, тряхнул дымно-пепельной гривой и на миг замер, раздувая ноздри, к чему-то настороженно прислушиваясь. Затем, будто очнувшись, плавной волной, ступая по-кошачьи неслышно, не двинулся — поплыл в мою сторону.

Протянула вперед руку и через минуту почувствовала, как нежные, упругие губы легко уткнулись в раскрытую ладонь. Ласково погладила трепетный бархатный храп, массивную шею, такую раскаленную, жесткую на вид, а на самом деле теплую и шелковистую. Запуталась пальцами в невесомой густой гриве, заглянула в сияющие живые глаза и поняла, что влюбилась.

— Я буду ждать встречи, Тайо, — шепнула, и черное атласное ухо дрогнуло.

Къор коротко выдохнул, окутав руку темным облаком, словно скрепляя заключенный между нами договор, потом отступил и багровой молнией метнулся ввысь, чтобы через несколько мгновений раствориться в безоблачном голубом небе.

Развернулась, торопясь поскорее догнать покинувшего площадку мужчину, и буквально врезалась в сиятельного. Оказывается, Савард не только никуда не ушел, он вернулся назад и все это время стоял в шаге за спиной.

— А меня ты тоже будешь ждать?

Замерла, уткнувшись носом в широкую грудь. Не зная, что ответить на вопрос, заданный вкрадчивым, чуть насмешливым голосом.

— Молчишь?

Ну да, опять молчала, стараясь не замечать, не поддаваться горечи, пропитавшей короткое слово. Не готова пока была распахнуть навстречу сиятельному ни сердце свое, ни душу. Совсем не готова.

— Посмотри на меня!

Послушно подняла голову. Навстречу черному пламени, забившемуся в темнеющих глазах, стоило лишь встретиться с Савардом взглядом.

— Кэти!

Чужое лицо оказалось вдруг так близко, казалось: короткий вздох — его губы дрогнут, накрывая мои, чувственно, сладко, и я захлебнусь упоительным поцелуем. Но мужчина почему-то медлил, судорожно дыша, замерев в мгновении от желанной цели. Прижала руки к его груди, стараясь незаметно отстраниться, и будто провалилась, утонула во внезапно нахлынувших острых ощущениях.

Прикосновение кожи, невероятно горячей, упоительно гладкой. Ни с чем не сравнимый терпкий, смолисто-горький аромат, кружащий голову, возбуждающе-сладостный. Блеск густых непокорных волос, по которым вдруг так нестерпимо захотелось провести рукой. Как и по прямому носу, чувственным губам, четко очерченным скулам и той самой, трогательной ямочке на волевом подбородке.

Кровь прилила к щекам, зашумела в ушах. Стало слышно, как бьется сердце. Мое? Его? Какая разница. Я потерялась в этом быстром стуке. В жаре тела, близости губ, рваном влажном дыхании.

Опустила ресницы, чтобы не смотреть, уйти от искрящегося между нами напряжения.

Тонкой паутиной окутало чуть слышное:

— Это безумие. Безумие, сладкое, как яд джвара.

Зачем я закрыла глаза? Так все ощущалось еще острее. Но сил поднять веки уже не было.

Миг, что бывает дольше вечности, — и я, не выдержав, сама потянулась навстречу, одним вдохом впитывая вкус его губ. Медленное, тягучее движение — как узнавание, как вызов и приговор.

Застонала, когда Савард углубил поцелуй, и его язык отыскал мой, нежно оплетая, поглаживая. Все еще дразня, но уже лишая рассудка. Сильные пальцы сжали волосы, притягивая так близко, будто сиятельный хотел слиться со мной воедино. В движениях губ больше не было сдержанности и нежности. Они уже не искушали — требовали, настойчиво и страстно, раскрывая истинные желания мужчины. Жадно, стремительно завоевывали, поглощали, и я... Я сдалась.

В какой-то момент вдруг поняла, что отвечаю с не меньшим жаром. Выгибаюсь, тянусь к терпкому рту, чтобы выпить до капли каждую ласку, льну к сильным рукам, лихорадочно гладящим спину через ткань платья.

Мелькнуло паническое: 'Надо остановиться, пока не поздно, пока страсть еще не взяла верх над разумом, поглотив меня без остатка'. И, точно услышав эти мысли, сиятельный сам вдруг резко оборвал поцелуй. Оторвался, тяжело дыша. Хрипловато шепнул прямо в губы, которые еще ломило от возбуждения, от потребности в прикосновениях:

— Сладкая, какая же ты сладкая, Кэти.

Руки обняли, стиснули, прижали к твердой груди, не давая возможности пошевелиться, не то чтобы отстраниться. И мне оставалось лишь стоять неподвижно, слушая Саварда.

— Я знаю, ты не хочешь, не можешь хотеть меня, Кэти. Отвечаешь на поцелуй, только чтобы угодить желанию господина, как и положено правильно воспитанной наиде. Сегодня утром я видел твои настоящие чувства. Отстраненность, безразличие. Правильно, именно так должно быть, ведь с момента нашей последней ночи не прошло и нескольких суток. Оживление, удовольствие от прогулки — всего-навсего результат действия очередного снадобья Гарарда... — Недолгое молчание, и снова тяжелые, невыносимо тяжелые слова: — Мне это было известно с самого начала, но так хотелось обмануться. Хоть на миг поверить, что ты испытываешь то же, что и я. Сгораешь в таком же огне. Мучаешься той же нестерпимой жаждой. Я играл сам с собою. И проиграл. Сейчас, целуя тебя, вдруг понял: еще мгновение — и не смогу остановиться. Просто возьму здесь, сейчас. И будет все равно. Что не хочешь меня. Что прикасаться к тебе сегодня недопустимо. Что это может причинить вред, даже убить. Подобное поведение с моей стороны неприемлемо. Я зря поддался желанию увидеть тебя и возвратился сюда прошлой ночью.

Отпустил, отвернулся, сжал кулаки.

— Тебя проводят, Катэль.

И не глядя больше в мою сторону, направился к выходу.

— Динс, Ниор, — раздалось уже за дверью, — сопроводите сирру Кателлину в ее покои.

* * *

Сиятельного в этот день я больше не видела.

После того как привела себя в порядок и переоделась, спросила вскользь у Ниды, почтит ли саэр меня вниманием за обедом, и получила ответ: 'Господин по возвращении с прогулки отбыл в столицу'. Честно говоря, обрадовалась услышанному.

Кариффа тоже не объявилась. То ли занята была, то ли, что вероятнее, избегала встреч, предчувствуя неизбежное выяснение отношений и не желая его. Я уже успела убедиться: чутье на неприятности и осторожность у старухи — просто звериные.

Поздний обед.

Мягкий диван в гостиной и пестрые картинки сфер, что мелькали перед глазами, никак не желая сегодня откладываться в памяти.

Ужин.

Бездумное наблюдение за тем, как дрожит листва деревьев под легкими дуновениями вечернего ветра, как мерцают, переливаются дальние звезды на темнеющем небе, двигаясь вместе с креслом-качалкой. Вверх-вниз, вперед-назад.

И наконец сон — последняя точка в событиях бесконечно длинного дня, который я встретила с невероятным облегчением. Как оказалось, совершенно зря. Ночные грезы не принесли успокоения.

Нет, это было не тяжелое бредовое видение. Не очередное загадочное посещение затерянного храма. Но лучше уж кошмар. Лучше необъяснимый гнев странной богини, чем хрупкие тени, мучительные призраки счастливого прошлого...

Мы со Светкой на надувных матрасах. А вокруг — теплое южное море. Брызги и визги летят во все стороны. Старательно толкаемся, пытаясь перевернуть друг друга. И хохочем. Хохочем...

Наталья Владимировна мягко проводит по моим волосам рукой. Подкладывает на тарелку очередной, только что испеченный пирожок с вишней. 'Вкусно?' Дружно восторженно мычим, не отрываясь от лакомства. А Светкина бабушка улыбается, ласково, открыто, и лучики-морщинки, бегущие к вискам, делают ее лицо очень привлекательным. Каким-то родным...

Света замирает перед зеркалом, придирчиво вглядываясь в отражение. Глаза ярко блестят. На щеках лихорадочный румянец. 'Ох, Катька, он такой... такой!' — 'Что, неужели, лучше всех твоих прошлых?' — 'Никакого сравнения, Тема — самый-самый!' — 'Смотри, не влюбись. Или уже?' — 'Да ну тебя!' Смеемся...

Артем обнимает. Целует — нежно, головокружительно сладко. 'Выйдешь за меня, Катюш?' Всматриваюсь в любимое лицо, киваю, не в силах произнести ни слова. Будущий муж принимает мой ответ и расплывается в счастливой улыбке...

Тепло и свет... Свет и тепло...

Тем более отрезвляющим стало пробуждение.

Проснулась я полностью разбитой, почти больной и поняла, что вставать совершенно не хочется. Есть, разговаривать, видеть кого бы то ни было. Ничего не хочется. Словно наконец-то настигло то самое состояние тупого безразличия, в котором и положено пребывать каждой порядочной, уважающей себя наиде.

Лиле с Нидой, как они ни старались, не удалось уговорить меня подняться. Девушки растерянно потоптались возле кровати и ушли ни с чем, чтобы — вполне ожидаемо — уступить место Кариффе. Старуха не стала ни причитать, ни уговаривать, ни топтаться. Окинула цепким взглядом и велела пригласить Гарарда.

Прибывшего 'по тревоге' целителя я сразу же, с порога, уведомила, что ничего пить не стану, после чего потеряла к нему всякий интерес и отвернулась, до кончика носа закутавшись в одеяло. О чем мэтр с наставницей шептались в углу, даже не пыталась слушать. Главное — потом все исчезли, наконец-то оставив меня в покое.

С первой минуты в этом мире я словно шла по лезвию бритвы, не позволяя себе ни на мгновение расслабиться. Напряженно думала, лихорадочно что-то узнавала, прикидывала, как себя вести. И вот, кажется, наступил откат. Если бы я могла заплакать! Уверена, сразу стало бы легче. Но как раз это сделать было отчаянно трудно.

В родительской семье с детства приучали сдерживать негативные эмоции. 'Незачем выносить свою постель на Невский проспект', — говаривала бабушка, коренная петербурженка. Больше я ни от кого подобной фразы не слышала. Недостойно воспитанного человека делать достоянием публики страх, гнев, ненависть, обиду, выворачивать душу наизнанку перед окружающими. Все твое должно остаться с тобой. В тебе. Поэтому сейчас я просто тихо лежала, тяжело сглатывая застрявший в горле сухой, колючий ком, а вместе с ним и сжигающие изнутри невыплаканные чувства.

Неужели я всю жизнь обманывала себя, и не было у меня никогда ни любви мужчины, ни дружбы женщины? Только иллюзии и ложь. Земля, Эргор — разницы нет, везде одно и то же. Зачем тогда жить? Зачем барахтаться, пытаясь выплыть в этой странной действительности? Если единственный человек, которому я здесь вроде бы нужна, и тот не готов принять такой как есть, во всем ищет подвох?

А потом вопреки всему — жизненным установкам, воспитанию, характеру — все-таки пришли слезы. Омывая душу и сердце, бурным потоком унося с собой обиды, невзгоды, сомнения прошедших дней. Исцеляя, успокаивая. Давая надежду. Делая, как ни странно, сильнее. До конца дня в спальне больше никто не появлялся. Так что у меня нашлось время поплакать, подумать, снова поплакать и еще раз обо всем поразмыслить.

Встала я к вечеру. Неторопливо оделась, умылась, заплела волосы в косу. И пошла на поиски Кариффы, выполняя первый пункт только что составленного плана.

Впрочем, долго наставницу искать не пришлось — она обнаружилась неподалеку. Во дворе. Надменно выпрямившись и недоверчиво поджав губы, старуха слушала сбивчивые бормотания в чем-то оправдывающихся Лилы и Ниды. Контраст между величественной, прямой как палка Кариффой и понурыми, склонившими головы служанками сразу бросался в глаза. Императрица в окружении подданных. Не иначе. Подумалось вдруг, что она выглядит именно так, как и должна настоящая высокородная сирра. Наида, жена — неважно. Правильная осанка, изысканные манеры, сдержанность. Всегда и во всем безупречна.

Взмахом руки отослав девушек прочь, женщина развернулась ко мне. Придирчиво осмотрела, усмехнулась удовлетворенно:

— Быстро ты пришла в себя, девочка. Впрочем, я и не сомневалась. Как и в том, что рано или поздно сорвешься. Удивляло, что так долго держишься. У меня, помню, истерика случилась через несколько дней после того, как отец договор купли-продажи подписал. Как только наставница любезно объяснила, какая судьба уготована наиде.

Оставив без комментариев старухины откровения, взяла со столика бокал с соком и пошла по дорожке вглубь садика, ни минуты не сомневаясь, что Кариффа отправится следом. Опустилась в одно из садовых кресел. Буркнула хмуро, не глядя на садившуюся напротив женщину:

— Савард знает?

— О твоей истерике? Нет.

— Докладывать будете?

— Если бы состояние затянулось, пришлось бы уведомить господина. А сейчас — нет никакой необходимости. Все укладывается в общепринятые представления о том, как должны вести себя наиды. Первое время перепады настроения часто случаются.

— Хорошо.

Допила сок, аккуратно поставила бокал и встретилась глазами с Кариффой. Некоторое время мы молча сверлили друг друга взглядами. Ни одна не хотела уступать.

— Хочешь спросить?..

— Надо поговорить!..

Начали вдруг и одновременно. Остановились. Улыбнулись, оценив ситуацию, чувствуя, как отступает ощутимо сгустившееся вокруг напряжение.

— Ты приняла решение, — спокойно констатировала наставница.

Кивнула. Выждала мгновение, собираясь с мыслями.

— Не хочу больше никаких тайн и недомолвок. Вы здесь и сейчас рассказываете о себе, о том, как спаслись, какой помощи от меня ждете.

— А если нет? — насмешливо прищурилась собеседница.

— Я открою сиятельному всю правду о душе, что поселилась в теле наиды рода Крэаз. Сообщу, как чувствовала себя после проведенной с ним ночи. И доверюсь милости саэра, каким бы ни был приговор.