Дп5. У всех разные игрушки.

— И как же вам живется с таким "знанием"?

— Мне? Я в порядке, Зак! Как только поймешь в чем дело — половина задачи решена. Я остаюсь русским, читаю Толстого и Тургенева, обожаю оперу Бородина и балет Чайковского, но я принял принцип частной собственности за абсолютную истину и с тех пор у меня нет никаких разногласий с моими партнерами. Боюсь только, что массовое понимание этой аксиомы для русского народа абсолютно невозможно. И если бы вы были знакомы с моими соплеменниками чуточку дольше, чем предполагает ваш возраст, вы бы со мной согласились.

— И почему же так происходит?

— Полагаю, от бедности. Когда голодных гораздо больше, чем имущих и последним просто нечем защитить свои права.

— Но все-таки, вы думаете, что если ваши соплеменники все как один примут ваши взгляды, Запад с радостью заключит их в свои объятия?

Князь весело рассмеялся, едва не расплескав виски.

— Нет, Зак, о чем вы говорит! Кто в такое поверит? Тысячу лет вырабатывать определенное отношение к стране, а потом вдруг сказать: все, мы принимаем ваши правила! И надеяться, что кто в это поверит? Никогда! Разве что следующую тысячу лет, если она есть у человечества, скрупулезно соблюдать свое слово... Это невозможно. Русских не переделать никому!

Он заметно захмелел, заговорщицки подмигнул мне и добавил:

— Но это только половина правды. Вы ведь не европеец?

— Нет, я с Вануату — это такой маленький остров...

— Я знаю, знаю, — оборвал меня князь. — Я все-таки по профессии геолог, должен знать географию. Так вот вторая половина европейской нелюбви к нам заключается в том, что Москву в Европе патологически боятся. На уровне подсознания. Эта боязнь вдолблена на генетическом уровне. Как американцы боятся пауков, змей, темноты, одиночества, так европейцы боятся русских, побывавших когда-то и в Париже, и в Берлине — не единожды. Ну и третье, не столь значительное, появившееся в последнюю сотню лет — идеология, очень привлекательная для народных масс. Которую очень трудно было дискредитировать в должной мере.

— Кажется, вы этим гордитесь, князь?

— Чуть-чуть, совсем немножко, — он снова счастливо засмеялся. — Но важнее все-таки отношение к собственности. И оно вырабатывается только жестокостью наказания и временем. Говорят, что во времена графа Дракулы в Трансильвании можно было посреди рынка положить золотую монету, а на следующий день вернуться и забрать ее — никто бы не позарился, устрашенный возможным наказанием. В Германии уважение к чужой собственности насаждали теми же способами. Знаете, я учился в Англии. Вы любите Англию?

— Я еще не встречал людей, которые не влюбились бы в Англию.

— Пасторальные луга, овечки, древние развалины, римские дороги, соборы, порты... В это трудно не влюбиться. Но вот, во время моей учебы в Оксфорде мне соседи по кампусу — юристы — рассказывали страшные вещи о недавнем прошлом своей страны. Вы знаете, к примеру, что такое "Кровавый кодекс"?

— Признаться, не очень.

— Может быть, помните, что пишут о русском царе Грозном?

— Еще меньше, — я виновато пожал плечами.

— Его не любят! — захохотал князь. — За кровожадность, представляете! Это такой правитель в Москве, за тридцать лет своего царствования в конце шестнадцатого века казнивший то ли четыре, то ли пять тысяч человек.

— О! В самом деле? И как же его не придушили благодарные подданные?

— Ерунда! Тогда подобное было в порядке вещей по всей Европе. В Варфоломеевскую ночь перерезали больше гугенотов, чем успел сделать Иван Грозный за всю жизнь. Но я не о нем, а о "Кровавом кодексе" — совершенно цивилизованном своде законов в доброй старой Англии начала девятнадцатого века, в котором смертью карались больше двухсот преступлений!

— Больше двухсот? Я... я бы даже просто столько придумать и перечислить не смог.

— Да! И это не дремучие кровавые времена Ивана Грозного или Карла Девятого — это времена Байрона, Вальтера Скотта и Гёте! В моей сатрапской России за многие годы в то время повесили пятерых заговорщиков, покусившихся на верховную власть, устроивших бойню на главной площади страны, а в Лондоне вешали семилетних детей, укравших тухлую рыбу с прилавка и считали это нормальным, не желая изменять законы! А Иван Грозный — кровавый тиран!

— Чудовищно!

Я и в самом деле впервые слышал о подобном, англичане не очень-то любили рассказывать о темных местах в своей истории.

— Но зато законодательство соблюдалось неукоснительно. Наверное, так и нужно — вдолбить в граждан уважение к закону? У вас очень неплохой виски. Я себе еще налью?

— Конечно, угощайтесь, князь!

— Я вам расскажу один удивительный случай из практики английского судопроизводства во время действия "Кровавого кодекса". Вы не против? История не очень длинная, но поучительная.

— Рассказывайте, князь, вы отличный и неожиданный рассказчик.

— Спасибо, сир. Итак, однажды в один из английских судов пришел истец с иском на своего компаньона. Он указал в заявлении, что сам был замечательным знатоком в некоторых категориях товара — в столовом серебре, перстнях, ювелирных украшениях и тому подобных предметах. И что с ответчиком они учредили партнерство, в котором условились нести расходы пополам и точно так же делить доходы. И принялись за работу — заключали с некими неназванными джентльменами торговые сделки, получая от них перстни, часы, трости, шляпы, лошадей. Компаньоны колесили по всей стране, заключая подобные сделки, неизменно получая прибыль в виде колец, плащей, седел, шпаг и прочей, присущей путешественникам, утвари. Но, когда пришла пора делить доходы, ответчик отказался выплатить истцу половину полученной прибыли, в связи с чем и был подан иск в английский суд!!!

Князь загадочно прищурился и вопросительно посмотрел на меня, словно загадал загадку и ждал от меня верного ответа.

— Подождите, князь, я не понимаю. Они что, грабили людей!

Никита Дмитриевич опять расхохотался, но в этот раз успел поставить бокал на столик.

— Точно, Зак! Именно так! Грабитель обратился в английский суд с пожеланием, чтобы судья помог справедливо разделить награбленное между участниками банды!

— Так сильно верил в справедливость суда?

— Видимо. Возможно, не знаю. Мои знакомые студенты-юристы путались в подробностях, да и, честно сказать, давно это было — многое из памяти выветрилось.

— И чем закончилась история?

— Вот здесь мнения источников расходятся. Кто-то говорит о том, что джентльмены были отправлены тотчас на эшафот, кто-то настаивает на том, что казнили их позже и за другие преступления. Точно известно об адвокатах истца — вот они, их было двое, — они отделались огромными штрафами "за оскорбление суда" и небольшими тюремными сроками — до выплаты штрафов. А в английском суде появился новый принцип правосудия: "У того, кто обращается в суд справедливости, должны быть чистые руки". Ну, а теперь скажите мне, хоть в одной еще стране мира могло произойти нечто подобное?

— Пожалуй, мне трудно назвать такое место.

Подобное разбирательство никак не укладывалось в моей голове — я просто не мог понять мотивов, заставивших преступника пойти за правдой в суд! Глупость? Ох уж, эти англичане.

— Потрясающая история.

— У моих друзей такими историями были забиты вот такой толщины тома! — ладонями Лобанов-Ростовский показал размер увесистого кирпича.

— А почему вы, князь, считаете, что у человечества может не быть следующей тысячи лет?

— А вы думаете, она есть?

— Не пойму, чем вызваны ваши опасения?

— Вы верите, что я многое повидал в этой жизни?

— Догадываюсь.

— У меня есть маленькая теория. Если она вам интересна — я с удовольствием поделюсь.

— Лететь еще полчаса, делать все равно нечего, рассказывайте.

Князь отхлебнул из стакана пару глотков, поморщился.

— Опущу подробности, детали, имена и даты. Вкратце это будет звучать примерно так. За последние сто лет в мире произошло два события, полностью перекроивших мировые карты и социальные отношения. Первая мировая война перераспределила главенство в обществе, отобрав его у родовой аристократии и передав власть аристократии торгово-промышленной. Согласны?

— Может быть, я не сильно силен в истории. Продолжайте.

— Я проиллюстрирую. До первой мировой войны большинство мест в Парламентах и Правительствах всей полусотни имеющихся стран, за исключением Америки, занимала придворная знать. Такие как я, как вы — князья, бароны, графы. После Великой Войны эти места им пришлось разделить с торговцами, потому что первые обнищали, а вторые обогатились и усилились. Вторая Мировая Война закрепила этот порядок, еще более отодвинув знать от власти, практически удалив ее от решений. Мир стал принадлежать торговцам. Но в то же время в большой части света — главным образом, на моей Родине, силу обрело следующее поколение хозяев мира.

— Пролетарии?

— Нет, Зак, что вы, какие пролетарии! — Князь весело рассмеялся, словно я рассказал смешной анекдот. — Новые хозяева — неподотчетная никому бюрократия! Российская бюрократия, конечно, мало что значит в историческом смысле, но она показала, что достаточно эффективно может контролировать общество, нивелируя социальные конфликты. И для этого не нужны поколения специально подготовленной элиты. Посмотрите, что делается сейчас в Европе, Америке, повсюду! Бюрократия все выше поднимает голову, всячески ограничивая права владельцев собственности, навязывая им правила и законы.

— Вы прогнозируете следующую войну, в которой эти бюрократы окончательно одолеют нынешние торгово-банковские элиты?

— Все к тому идет, Зак. Вы же сами видели эту европейскую говорильню, — открытое, дружелюбное лицо князя перекосилось, будто он съел лимон. — И я говорю не столько о чиновничьей бюрократии, сколько о корпоративной. Знаете, все эти наемные менеджеры... Пока что наши с вами партнеры крепко держат эту публику за горло, но они, к сожалению, не очень-то хорошо понимают, что за сила народилась в обществе, кого они выпестовали. Они держат за горло очень голодного льва, который однажды осознает, что он все-таки лев, а не пушистая и покладистая кошка. И вот тогда резня будет такая, что мало никому не покажется. Потому что бюрократу нечего жалеть и нечего терять. Только бюджет государства или корпорации — чем он больше, тем лучше. Уже сейчас больше половины всех бюджетных расходов в любой европейской стране уходит на содержание и обслуживание интересов бюрократов. И эта доля со временем будет только расти. Потому что как бы много собственности не было, владеют ею не многие и должны просто в силу своей малочисленности делегировать свои права каким-то наемным работникам — бюрократам от бизнеса или политики. Они просто однажды задавят нынешних хозяев своей серой массой. Каждый год появляются новые наднациональные образования — ОПЕК, ГАТТ, ОБСЕ, НАФТА — и всюду сидят бюрократы, подгребающие под себя власть, рычаги влияния, чужие капиталы. Пока что они все под надзором, но прав с каждым днем у них все больше, а обязанностей все меньше. И чем больше их становится, тем труднее за ними контроль. Они не остановятся. А сейчас, с появлением всей этой кибернетики им не составит никакого труда самим контролировать все сферы жизни. Мир на краю гибели, Ваше Величество.

— Печальная теория. И сколько нам осталось? — я намеренно не обратил внимания на иронию в его голосе, когда он титуловал меня.

— Лет тридцать-сорок, пока установятся институты, пока бюрократия не начнет пробуксовывать, реализовывая запросы торговой и финансовой элиты. Пока не поймет, что вся власть уже в ее руках.

Мы оба расстроено замолчали, а вскоре самолет начал снижаться, и стало не до разговоров — у меня заболели уши, что иногда случалось, на посадках и взлетах.

— Прощайте, Зак, — сказал снова абсолютно трезвый князь Лобанов-Ростовский, едва ступил на твердую землю аэропорта Финкенвердер. — Спасибо за беседу, за быструю дорогу. Меня ждет машина. Всего хорошего!

Он махнул тростью куда-то за спину, протянул большую сухую ладонь, пожал мою руку и быстрым шагом скрылся за крылом самолета.

А я целую минуту смотрел в удаляющуюся прямую спину и смеялся над собой, над тем, каким дурнем я был, пытаясь узнать у этого господина еще одну грань правды. У Никиты Дмитриевича есть задание — отвадить мой капитал от СССР и он делает все как надо: влезает в доверие, ведет задушевные беседы, убеждает и "раскрывает глаза на мир" с высоты своих седин, а я, балбес, уши развесил!

Цивилизованное отношение к частной собственности! Надо же! Видимо именно это трепетное чувство позволило уроженцам Туманного Альбиона ограбить полмира, выжать досуха и выбросить на помойку, словно банановую кожуру. Что я ждал от Иуды? Раскаяния? Правды? Единственная иудина правда — пеньковая веревка на фиговом дереве. Но пока он до нее не добрался, он будет убежден сам и продолжит убеждать других, что все им сделанное будет только во благо всем вокруг. Но, может быть, все гораздо проще и нелюбовь эта вызвана нашим категорическим отказом колонизироваться? Как в той басне про лису и виноград: "если мне тебя не достать, то каким бы хорошим ты не выглядел, ты зеленый, гадкий, ядовитый и мерзкий!". Вот и вся истина.

А если к этому добавить периодические прозрения российских самодержцев... Это как когда садишься играть с шулером в карты, выигрываешь пяток партий, а потом, согласившись на шестую, остаешься без штанов. Бывало в нашей истории разное, но иногда случалось так, что прозревший игрок, понявший, с кем имеет дело, вдруг выходил из игры ровно после пятой, и отказывался быть пострадавшим — понятно, что шулер не может относиться к такому "партнеру" с любовью. Тот же Иван Грозный, отбиравший монополию на торговлю у "аглицких немцев", Петр, обещавший многое, но выполнивший только то, что было выгодно ему, "красный монарх" Сталин со своей "темнейшей историей" индустриализации... Теперь Баталин. Эдак скоро нам перестанут подавать руку в "приличном" обществе.

Хотя, конечно, про грядущую войну князь имел небезынтересное мнение. Навязать он мне его пытался или и в самом деле так думал — большая загадка.

Глава 10.

В Гамбурге мои славные немцы, пунктуальные и до отвращения исполнительные, должны были разбираться с несколькими важными вопросами. По большей части они были производственниками, людьми старой закалки, некоторые из них еще помнили выступления бесноватого фюрера живьем.

Мы встречались с ними в таком составе третий раз и я каждый из этих Советов вспоминал с тяжелым предчувствием: дискуссия всегда тонула в каких-то производственных показателях, инженерных тонкостях, технических подробностях, обсуждении происков конкурентов — такая мутная тоска! Я бы с радостью обменял эти трехчасовые посиделки на десять таких же, но в обществе обкокаиненных инвестиционных банкиров, обкурившихся бизнес-консультантов и прочих компанейских парней, которые рулили рынками капиталов — с ними гораздо веселее.

Я опоздал к началу заседания из-за длинной пробки, но и спустя час в среде моих коллег-партнеров так и не возникло единого мнения.