Устинья, дочь боярская-2. Выбор

Обязан, на то он и брат.

Как давно Федор с братом разговаривал, или его понять пытался, помочь, поддержать?

А это вы к чему спрашиваете?

Он и не обязан, это ему все обязаны! По гроб жизни и за гробом!

* * *

Борис по коридору шел, когда навстречу ему боярышня попалась.

Как-то так неловко получилось... он шагнул, она шагнула — и вскрикнула тихо, на стену оперлась, и глаза такие, умоляющие.

Борис даже не сразу и признал-то ее, мало ли тут девок ходит? Одна из тех, кто на отборе был.

Мария, Марина... Марфа? Да, кажется, Марфа. На Марину похожа внешне: черноволосая, синеглазая, статная, аж передернуло от сходства этого, противно стало. Неприятно.

А все ж мужчина должен мужчиной оставаться, потому Борис вперед шагнул, руку протянул, встать помогая.

— Ушиблась, красавица?

— Ой, государь! Кажется, ногу я подвернула. Сама и не дойду никуда... посижу я тут, на полу, подожду кого, чтобы помогли мне к лекарю добраться.

Тут бы Борису ее и бросить, или стрельцу какому передать. Пусть ведет до горницы до ее.

Другое толкнуло.

А ежели кто их с Устиньей увидит ненароком? Пусть его с другой бабой еще увидят тогда не Устю, а вот эту черноволосую подозревать будут в симпатии его. Да и ничего страшного, доведет он девку до комнаты, не переломится.

— Пойдем, красавица, провожу тебя. Ты ж одна из невест царевичевых? Марфа?

Расцвела так, ровно ей корону пообещали. Почти...

— Да, государь! Марфа я.

— Небось, братец мой с такой-то красоты и глаз не сводит. Да, Марфа?

Девушка губки надула.

— Даже и не смотрит на меня Федор Иоаннович, не интересна ему я. Ему кроме боярышни Заболоцкой и не надобен никто.

— Заболоцкая... светленькая такая?

— Рыжая.

— Может быть. Я-то ее и не помню. Вот такую красоту как ты — поневоле запомнишь.

Марфа и вовсе солнышком рассиялась, защебетала. То одно, то другое, пока Борис ее вел, все что могла по шесть раз выболтала. И про Федора, и про грусть-тоску девичью, и про то, что молод для нее царевич, ей бы кого постарше...

Раньше полюбовался бы Борис, порадовался. А сейчас вот...

Противно ему стало. Ровно полыни горькой нажевался, во рту привкус такой — не сплюнешь, не отвернешься. Тошно, пакостно. И взгляды томные за версту видны, и грудь едва сарафан не рвет, и ножка так... подвернута выразительно.

Ах я, бедненькая-несчастненькая, пожалейте-помогите.

Девица явно о его разрыве с супругой знает, попользоваться этим хочет. Но...

Не гнать же дуру со двора плетью?

Борис и семью ее вспомнил — дочь боярина Данилова. Михайлы Данилова. Рявкнуть на нее сейчас? Поругаться? Да не стоит оно того, чтобы Данилов потом обижался. Пойдет ведь звон по всей Россе, мол, девушка ножку подвернула, а царь-государь не разобрался. Любят у нас обиженных-то. Жалеть, сострадать им. Вас бы к таким обиженкам в одну горницу, мигом бы ко льву в клетку запросились.

Борис ими еще в юношеские годы сыт по горло был, это уж потом отвык. Все как-то поняли, что кроме царицы государь никого и в упор не видит, вот и расслабился он.

А сейчас-то Марины и нет, считай.

Ох, сколько ж этой бабьей дряни изо всех щелей полезет! Подумать страшно!

И начнется сейчас кошмар, страшнее самого лютого сна. Охота на жениха, называется.

Жениться надобно, государь...

Надобно, ага!

А на ком? Еще раз как влюбится? Отбор объявить, красавиц посмотреть?

От этой мысли Бориса аж судорога пробрала. Морозцем по спине пробежало, сгинуло, да только не забылось. Чтобы еще одна Марина ему попалась под руки?

Он ведь первый раз женился по выгоде государственной, а второй раз, чего себе врать-то, по любви. Выгода смертью жены обернулась, любовь чуть его самого к смерти не привела. А третий раз как? Снова ведь получается — не для себя, для государства. Надобно будет жену подобрать здоровую, чтобы наследников родила... тьфу ты, ровно о корове думает.

Самому противно становится.

И Марфа эта, с глазами ее коровьими... понятно, не виновата боярышня, что государь впервые это почувствовал. Не умом понял, а шкурой ощутил.

И никто не виноват, а просто — противно.

Чувствуешь себя то ли едоком привередливым, то ли поросенком на блюде. С яблоком во рту. Ага, Евиным яблочком, с той самой яблоньки, со змеей на шее, заодно. А жениться придется.

И родня жены еще давить начнет.

Борис едва не взвыл от злости да ярости. А потом рукой махнул.

Как будет, так и будет, у него сегодня еще дела посерьезнее. Развернулся, да и к себе пошел.

И ведать не ведал, что за ним наблюдали внимательно, и выводы сделали. Хотя и не те, которые надобны.

* * *

Михайла сидел в трактире.

Не просто так себе этот трактир, он рядом с подворьем бояр Ижорских.

И стоит у его ноги кувшинчик с земляным маслом. Хороший такой кувшинчик, увесистый.

По размышлению здравому, понял Михайла, что и одному ограбить Ижорских можно, только головой думать надобно. Когда просто пойдет он, в окно влезет... риск велик.

А как загорится подворье?

Не случится ли так, что побежит боярин кубышку свою доставать? Из огня выносить?

Михайла б побежал, вот и боярин поскачет. А там уж дело несложное, проследить, да перехватить. Справится Михайла, чего там не справиться. А вот как пожар обеспечить? Кто другой не задумался бы, а Михайла знал. В ватаге он и с пиратом одним познакомился, тот по Ладоге ходил ранее, а потом, как корабль их потопили, сбежать умудрился. До леса добрался, да к татям прибился. А что он умеет-то, когда пират? Только людей резать.

В ватаге пригодились его умения сполна, а Михайла еще и рассказов его наслушался. Знал, как поступить. Зима там, не зима — пожару быть! На то ему земляное масло и надобно.

Дрянь такая, редкостная.

Вязкая, тягучая, горит даже на воде, туши, не туши — только хуже будет. Растечется, руки обожжет, гореть долго будет, ее песком забрасывать надобно, да где уж тут песок взять? Зимой-то?

Ладно еще летом, там хоть кто-то пошевелится. А зимой кому, да к чему песок запасать? Разве что пару лопат, дорожки посыпать у дома.

Михайла прямо уверен был, сначала пожар будут снегом тушить, он как раз растечется, расползется, может, и еще куда перекинется... да это тоже не его дело. Царские палаты не сгорят, остальное его не волнует. Пусть хоть вся Ладога палом пойдет, у Михайлы своя забота.

Вот, как стемнеет, так и пойдет он поджигать. Зима же, смеркается рано, хоть и на весну уже повернуло, а все одно — и ложатся люди рано, свечи берегут. Так что... часика два посидит — и ладно будет. Бог даст, к утру Михайла куда как побогаче станет.

И Михайла нежно коснулся под столом пузатенького глиняного бока кувшина.

* * *

В этот раз Бориса и ждать не пришлось, не успело стемнеть за окошком, скрипнула потайная дверца.

Устя кружево отодвинула в сторону, любимому поклонилась.

— Доброго вечера, Боря.

— И тебе здравствовать, Устёна. Прости, что не приходил, занят был.

Устя только рукой повела.

— Не обижаюсь я, что ты! И не думала даже! Что царица?

— У себя она. Я распорядился ей вещи собрать, в монастырь она поедет.

— А когда?

— Вот через пару дней и поедет. Еще погуляем по ходам тайным?

Устя кивнула.

— Погуляем, конечно. Боря, поговорить с тобой хочу серьезно. Скажи, что ты об Утятьевых знаешь?

— То же, что и все, может, чуть больше. Да кажется мне, тебя не это волнует, не имения, не налоги, не торговля их?

Устя скрывать не стала.

— Не это. Боря, во мне кровь волховская есть. А в Утятьевых? Ничего такого не замечено было?

Царь как стоял, так рот и открыл.

— Утятьевы? Нет, не замечал. А ты сама не почуешь?

— Когда б в Анфисе или ком из ее родных кровь проснулась — то дело другое, я бы почуяла. А пока кровь молчит, ничем она от обычного человека отличаться не будет. Может красивее быть, болезнь ее стороной обойдет, удачи чуточку больше будет — где ж такое увидеть?

— Красота — да. Ну так у нас красивых баб хватает, чай, не Джерман какой, там-то ежели баба краше лошади, так сразу и ведьма. Везение? Не знаю.

— А давно ли за уток титулами да поместьями жаловали?

— За уток — не обязательно, да случай — он разный бывает. К примеру, государь к жене тогдашнего Утятьева похаживал, али к дочери его? Может быть?

— Может. А все же я б проверила.

— А как?

— В рощу бы нас съездить, к Добряне. Она из Беркутовых, они всегда Живе служили, себя не жалея. Может, она чего и знает?

— Сегодня не получится. Постараюсь на днях это устроить, мы пешком не дойдем, кони нужны.

Устя подумала, что она как раз ножками и бежала, но... верхом всяко лучше. И быстрее.

Подождет она.

Опять же, она-то по осени шла, а сейчас, по снегу глубокому, да без дорог... нет, не обернуться за несколько часов, тут и мечтать не стоит.

— А с государыней Мариной поговорить можно? Боря?

— О чем, Устёна?

— О важном спросить хочу, государь.

— Устя!

— Прости, а только и правда — поговорить мне с ней надобно. До того, как отошлешь ты ее.

— Хорошо, хочешь поговорить — пойдем, провожу я тебя. Но я с тобой пойду.

— Не будет она при тебе откровенна. Уж прости, а только и сил, и времени больше потребуется, чтобы разговорить ее, к чему нам их зря тратить?

— Тогда просто послушаю.

— Через глазок потаенный? Хорошо, Боря. Мне от тебя таить нечего, а вот ей... только не вмешивайся, даже когда что-то страшное или странное услышишь. Не вмешивайся, умоляю!

— Хорошо, Устёна. Хочешь — прямо сейчас пойдем?

— Хочу, Боря. Нет, не хочу, а надобно.

* * *

Платон Раенский к Любаве нередко захаживал, никто и не удивился. Родня, чай.

Вот и сейчас пришел, поклонился по-родственному, шубу расстегнул. Царица уже в постели лежала, на локте приподнялась, удивилась.

— Платоша? Случилось чего?

— Поделиться хотел, Любавушка. А там, может, ты чего придумаешь, может, чего подскажешь.

— Чем поделиться?

Любава дождалась, пока дверь закроется, а Платон рядом с ней на кровать присядет. Так-то их не подслушают.

— Кажись, нашел я, ради кого царь с женой разводиться вздумал.

— И кто ж эта стерва?

— Марфа. Михайлы Данилова дочка.

Любава брови нахмурила, долго припоминать и не пришлось.

— Красивая. Черноволосая такая, верно?

— Верно. Она о государе всех подряд расспрашивает.

— Не о Феденьке?

— Нет, Любушка, именно о Борисе. А еще сам он ее на отбор предложил.

— Рисковал ведь, Феденька мог бы и ее выбрать?

— Ничем не рисковал. Феденьке хоть ты роту красавиц построй, ему никто, кроме Заболоцкой не надобен.

Любава глазами зло сверкнула, но про Устинью говорить не стала. Не до того.

— И все это?

— А сегодня их вместе видели. Государь ее в покои проводил, а она хихикала дура дурой...

— Борису и не ум надобен, судя по Маринке, — это уж было поклепом злобным, но Платон промолчал. — А рОдить она ему может, и не одного. Гадина!

— И на Марину похожа.

Любава кивнула задумчиво.

— Я поговорю еще, но кажется мне, прав ты, братец. Положил Борька на нее глаз.

— Что делать будешь?

— Я?

— Со мной-то Петрушку не играй, — махнул рукой Платон. — Какая тебе помощь надобна, сестрица?

Любава задумчиво прядь волос перебрала тонкими пальцами. Уже скорее костлявыми... неприятно выглядело, а отвернуться и нельзя, обидится.

— Не знаю покамест, Платоша, не складывается у меня правильно. Сколько смотрю, а все не так, не то... не знаю!

Платон шаг назад сделал, и то, сказал он все, что надобно, уходить пора.

— Понимаю, Любавушка. Не тороплю я тебя, сама знаешь. Как сложится, так и ладно будет.

— Иди, Платоша, подумать дай. А уж я сложить все постараюсь.

Платон Раенский кивнул, поклонился почтительно, да и прочь пошел.

То-то и оно.

Сделать — можно.

Хоть завтра помрет в корчах дурочка черноволосая, коя царицей стать возмечтала. Хоть послезавтра женится Федор.

Да вот беда — не та жена ему надобна.

А и Росса тоже... перехватить власть над ней можно, да вот удержать покамест не сможет ее Любава. Не пришла ей весточка от Руди.

Остается только ждать.

* * *

Михайла на подворье Ижорских своим хоть и не был, а псы все одно на него брехать не стали.

Знакомый.

Не составило труда ему на подворье пройти, да вплотную к стене терема подойти с той стороны, где не было никого. Забор только.

А там...

Поплескать из кувшина на стену, да огнивом чиркнуть — дело несложное. Минута — и пламя поползло, занялось, медленно, ровно нехотя, промороженные бревна гореть не хотели. Но земляное масло осечек не дает.

Занялось постепенно...

Закричали люди, побежал кто-то, забились, заржали кони на конюшне, залились лаем промахавшие все собаки...

Михайла за суетой наблюдал с насмешкой. Ему только ждать оставалось, совсем немного еще подождать.

Он и подождет, тут, рядом... кто там его в темноте ночной увидит? Да еще когда пожар рядом...

— Горим, православныииии!!! — завизжал кто-то.

— Ратуйте!!!

— АИИИИИИИИ!!!

Пожар разгорался все сильнее, шум и гам тоже нарастали, никем не замеченный Михайла скользнул в двери терема боярского. Понимал он, все сразу не прогорит, холопья да слуги тушить кинутся, а боярин...

А боярин о самом ценном как раз и позаботится. А Михайла ему и поможет. С радостью.

* * *

Кого не ждала увидеть царица Марина, так это боярышню Устинью. На локтях приподнялась на кровати, змеей зашипела.

— Тыыыыы!

— Я, Марина, — Устя ее более не титуловала царицей. Ни к чему. Поняла это рунайка, еще злее оскалилась.

— Пролезла, гадина? Под Борьку метишь?!

— Ты мне и так должна, дрянь, — Устя тоже церемониться не стала. — Сама знаешь, за кого.

— За братца твоего малахольного? Пусть спасибо скажет, что дочиста его не высосала!

— Я тебе сейчас спасибо скажу, — Устя руку подняла и к Марине развернула. — Так скажу, что тебя не в монастырь — на погост понесут. Думаешь, не справлюсь?

Устя знала, на ее ладони сейчас разворачивается зеленая веточка, шевелит листиками... Марина передернулась, под себя ноги подобрала.

— Волхва!

— Смотри-ка, узнала. А что ты хотела, на нашей-то территории?

— Вашей?! Недолго ей вашей-то быть осталось! Нас жрецы потеснили — и вас потеснят!

— Потеснили, — Устя прямо в глаза Марине поглядела. — Ответь прямо — ламия ты? Верно? От них ваш род пошел?

Марина так зашипела, что у Устиньи и сомнений не осталось.

— Догадалась?

Устя только плечами пожала.

Монастырская библиотека много чего хранит. И про женщин-ламий в том числе.*

*— автор слегка вольно обращается с мифами, прим. авт.

Устя когда о них читала, и не думала, что так-то бывает. Ан — вот? Живое, не вымершее...

— Говорят, ваши предки жили на склонах горы Парнас. Давно. Полулюди — полузмеи. Это уже неправда, так?

— Жили. Да, змеями не были, — Марина прищурилась. Убила б она ту волхву! Но... когда она сама все знает? Ведь просто для подтверждения спрашивает, это хорошо видно! А так Устинья уж все для себя решила.