Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Глава 9. Шерше ля фам
Олег Ицкович, Париж, январь 1936
Пока ехали в Париж, времени для размышления над злободневными проблемами нового бытия почти не оставалось. Баронесса требовала повышенного внимания к себе, а, кроме того, то ли и в самом деле была страшно болтливой, то ли ее на нервной почве несло, но только казалось, что Кайзерина Николова не замолкает ни на мгновение. И ведь не дура. Это-то очевидно. Не глупости порола и не чепуху молола, если не считать чепухой "тайны мадридского", то есть, разумеется, болгарского двора. Грамотная, интеллигентная речь, разумные, если не сказать большего, мысли, своеобразный юмор — порою грубоватый, иногда циничный, но всегда подлинный — и знаний разнообразных вагон и маленькая тележка, но, помилуй бог, как же всего этого для Ицковича много! Так что расслабиться удалось только в Париже, где они остановились в солидном, но не обязывающем отеле. Вообще-то баронесса собиралась в "Риц", но Олегу удалось ее переубедить. Ему там светиться ни к чему, да и дороговато. Но и ей, если подумать, там сейчас лучше не появляться.
— По родственникам и знакомым соскучилась? — поднял бровь Олег. — Тогда, может быть, к мужу съездишь, проведаешь старика? — так затейливо он озвучил простую мысль: "Пошла нах..., заткнись, достала!"
Красотка поджала губы, сверкнула зеленью глаз, вдруг ставших изумрудными, но спорить перестала, и, отобедав в обществе "кузена Баста", отправилась отдыхать, успев пожаловаться на мигрень. А вот кузену спать не хотелось совсем, но и гулять по Парижу оказалось некомфортно. Погода испортилась. Под ногами слякоть, и сверху тоже что-то такое капает, не слишком очевидное: то ли снег с дождем, то ли дождь со снегом. Одним словом, просто Амстердам или Питер, а не Париж, но делать нечего. А раз так, пришлось идти в кабак. Вообще, получалось, что в новой своей ипостаси — или тело Баста фон Шаунбурга следовало считать аватаром? — Ицкович все свое время проводит в поездах и питейных заведениях, благо средства позволяют, и молодой здоровый организм не возражает.
"И то хлеб!" — усмехнулся Олег, устраиваясь за столиком в маленьком полупустом кафе. Подозвав официанта, он заказал уже ставшие привычными кофе и коньяк и спросил — есть ли в заведении свежие газеты
— Разумеется, — сдержанно поклонился гарсон. — Какую именно газету желал бы получить месье?
— Le Figaro.
— Я сейчас же пошлю мальчика, — вежливо кивнул гарсон, и через пять минут — Олег даже не успел допить кофе — ему действительно вручили газету. И следующие пятнадцать минут, кляня себя за глупость, Баст фон Шаунбург вынужден был имитировать заинтересованное чтение. Разумеется, Баст в отличие от Олега знал французский, что называется, изрядно, но всё же не настолько, чтобы просто читать и уж тем более, получать от этого удовольствие. Вполне можно было попросить немецкую или английскую газету. Однако, за муки свои Ицкович оказался вознагражден самым неожиданным и щедрым образом: в разделе объявлений он наткнулся на краткое и совершенно невразумительное для непосвященных сообщение о женитьбе некоего Николя Саркози на некоей Карле Бруни. Остальной текст представлял из себя полный бред, который, однако же, расшифровывался, как номер парижского телефона.
Теперь оставалось только опрометью нестись к ближайшему аппарату и звонить... а кому, кстати? Кто дал объявление? Поскольку сам Ицкович его не давал, полагая излишним, это мог быть или Витька, или Степа. Но кто из них и почему сейчас, а не через месяц или два, как договаривались? Темна вода во облацех...
В противоположном конце зала какой-то мужик в матросской куртке из толстого сукна и в берете с помпоном наигрывал что-то тихо-тоскливое на аккордеоне, но музыка Олегу не мешала. Он углубился в свои мысли. А подумать, кроме как о неожиданном объявлении, если честно, было о чем. Появление Татьяны, а теперь еще и Ольги, оборачивало историю "трех толстяков" во что-то совсем иное. И, рассматривая теперь весь этот "фантастический роман", Олег не мог не прийти к выводу, что кто бы им так не "подсуропил" — Бог ли это был в своем непостижимом промысле, дьявол, или инопланетяне — у появления всей этой "банды" здесь и сейчас определенно имелся некий пусть и трудно формулируемый, но зато легко угадываемый сердцем смысл. Им предстояло стать провидением, богом из машины, неучтенным и неизвестным фактором... Однако кто-то или что-то — ведь могло случиться и так, что они — пятеро — являлись ни чем иным, как эффекторами природы, пытавшейся скомпенсировать накопившиеся отрицательные изменения — так вот этот кто-то или что-то явно стремились изменить с помощью "перенесенцев" сложившуюся историческую последовательность, переиграть историю, переломить ее ход.
"Роль личности в истории..." — усмехнулся Олег и с недоумением уставился на пустую рюмку.
Черт его знает, как это вышло, но он совершенно не помнил, чтобы пил. Однако все уже выпил, и сигарет выкурил... три штуки. И кофе остыл.
— Гарсон!
Олег заказал еще кофе, закурил очередную сигарету и решил, что, даже если он ошибается, и ничего провиденческого в его попадании в этот мир, или, вернее, в это время, нет, он все равно будет жить и действовать так, словно провидение, и в самом деле, избрало его своим орудием. Но если так, то следовало серьезнейшим образом обдумать, что и как можно сделать, чтобы остановить рвущийся на встречу с айсбергом безумный "Титаник" европейской цивилизации. И вот здесь действительно достаточно места для позитивного мышления. Думай, не хочу, что называется. Вот он и думал под быстро стынущий кофе, но когда во втором часу ночи добрался-таки до гостиницы, трясло его не по-детски. Даже крепкий организм Шаунбурга с таким объемом никотина и кофеина справлялся на пределе своих весьма серьезных возможностей.
* * *
— Четвертый, пожалуйста, — войдя в кабинку, назвал Олег номер этажа лифтеру.
Лифт клацнул стальными сочленениями, и дернулся, останавливаясь — лифтер сдвинул в сторону железную гармошку складной двери, и Олег наткнулся взглядом на два по-кошачьему горящих в полумраке фойе изумруда. Кейт сидела в кресле и курила свою обычную длинную стильную сигаретку, засунув ее еще и в костяной мундштук.
"Кейт..."— выяснялось, что называть ее Ольгой, хотя бы и мысленно, Ицкович не мог. Не получалось. Ни вслух, ни про себя, никак. Вероятно, дело в том, что ее-то он совершенно не знал. Не видел никогда, никогда с ней не говорил. Впрочем, он и Кайзерину не знал тоже. Но "Кисси" была физически реальна, осязаема, "дана в ощущениях".
"Дана в ощущениях... И кем же она дана? Съест-то он, съест, да кто ж ему даст?"
— Что не спится? — спросил, стараясь говорить ясно и без запинок. Получалось совсем неплохо, и походка тоже...
— А тебя, Баст, где носит? — взгляд уверенный, но какой-то "плывущий", голос вибрирует, как басовая струна альта, но Шаунбург, разумеется, назвал этот инструмент по-немецки: Bratsche. Ну, где-то так и есть — струны настроены на квинту ниже скрипичных.... И голос этот заставляет вибрировать нервы.
"Вот ведь ведьма!" — ведьма и есть: бронза волос в слабом свете электрического бра отдает совершенно уже лисьей рыжиной, и глаза горят как у ночной охотницы, и...
— Милая, — улыбается Баст фон Шаунбург, удивляясь наглости своей кузины. — Разве я обязан тебе отчетом?
— Отчетом не обязан, — сдает назад Кайзерина фон Лангенфельд Кински или, вернее, баронесса Альбедиль-Николова. — Но мог бы и предупредить, что уходишь. Я беспокоилась...
— В следующий раз обо мне, пожалуйста, не беспокойся, — Баст достал сигареты и начал охлопывать карманы в поисках спичек.
— А я о тебе и не беспокоилась, — тонкая рука протянула ему зажигалку. — Я беспокоилась о себе.
Баст закурил и с интересом посмотрел на Кейт. Ну что ж, она была такой, какой и должна была быть. Фокстрот, танго...
"Таня..."
— Хочешь выпить? — спросила она, как ни в чем, ни бывало.
— Идти в бар...
— У меня в номере есть.
У него в номере выпивки нет, а у нее, оказывается, есть!
"Она что, в чемодане с собой возит?" — разумеется, это был риторический вопрос. Ему абсолютно все равно, откуда у Кайзерины выпивка, но могло статься, что подобное предположение не лишено оснований. Что можно возить в трех таких чемоданах, какие таскала за собой кузина Кисси? Даже военно-полевую кухню, не то, что бар.
— Арманьяк?
— Ну-ка! — Баст взял из рук Кейт бутылку. — У тебя хороший вкус, золотце. Очень хороший...
Это оказался довольно редкий купаж Гастона Леграна, и, судя по запаху — бутылку уже не только открыли, но и почали — арманьяк действительно так хорош, как должен быть, если судить по цене. Вдохнув запах, и даже зажмурившись на мгновение от предвкушения удовольствия, Баст плеснул в бокалы, и поднял свой:
— Прозит!
— Прозит!
— Скажи, Кисси, — спросил Баст, медленно, со смакованием сделав глоток, пережив чудо послевкусия, и, переведя дух, прикурив сигарету. — Что ты тогда сказала про Эдуарда?
— А что? — сразу же насторожилась Кейт.
— Да, что ты в самом-то деле! — Баст от удивления даже руками развел, чуть не расплескав при этом драгоценный напиток. — Я же тебя не о твоих любовниках спрашиваю. Ты помнишь, когда умрет Георг?
— Двадцатого января, — она поставила бокал на стол, встала, прошлась по комнате, оглянулась на Баста через плечо. — Что-то еще?
— Да, — кивнул Баст. — Кто входил в делегацию СССР на похоронах?
— Литвинов, Тухачевский... остальных, извини, не помню.
— Тухачевский... — что-то в этом определенно было. — Он ведь на крейсере?...
— Нет, — перебила его Кейт. — На поезде. Через Польшу и Германию. И везде с остановками. Встречи, переговоры.
— И в Париже?
— И в Париже, — она все еще смотрела на него через плечо. Обворожительная женщина... — Но не перед похоронами, а после. Он сюда десятого февраля приедет... Прозит!
— Прозит! — согласился Баст и приник к бокалу, а когда снова поднял взгляд, она уже стояла прямо перед ним, в тонкой белой и с белыми же кружевами шелковой комбинации. Когда и как она успела снять платье, Баст так и не понял, но и не стал над этим думать. Тонкий шелк ничего, в сущности, не скрывал, но заставлял воображение работать на полную катушку.
— Я так и буду стоять перед тобой, как Ника Самофракийская?
— У Ники нет головы! — возразил Баст, вставая. — Ее в губы не поцеловать!
Его шатнуло от усталости, но он устоял, взял женщину за плечи, почувствовал под пальцами прохладную шелковистую кожу, и притянул к себе, ловя губами мягкие податливые губы.
* * *
Говорят, что от коньяка голова не болит. Врут эти знатоки, как всегда, или просто пили недостаточно. Или это наложившийся эффект от передозировки кофе и табака? Возможно. По крайней мере, когда Ицкович проснулся, голова у него буквально раскалывалась. Даже жить не хотелось... минуту или две, до тех пор, пока не обнаружилась притулившаяся к его правому плечу Кейт. Одежды на ней не было. Впрочем, на нем тоже, но если рассматривать себя ему и в больную голову не пришло, то вид обнаженной Кисси отвлек Олега от весёлого перестука стайки маленьких дятлов внутри собственного черепа. С того ракурса, что определялся положением двух тел в пространстве, зрелище открылось настолько завораживающее, что на некоторое время даже дыхание для Ицковича стало неактуально.
"Н-да..." — а вот это была уже вторая членораздельная мысль, пробившаяся через все препоны, и оказалась она первой, не лишенной содержания.
Олег осознал, наконец, что произошло сегодня ночью, и ему стало стыдно. Стыдно перед Ольгой, перед самим собой, даже перед женой Баста, и уж особенно перед Таней.
"Хотя тут-то что?... Никто-никому-ничего-ничем... сплошной "платонизм" и переписка Абеляра с... как ее там? — подумал Баст в полусне. — Хотя нет! Чего это я?! Он же, вроде, Элоизе сначала ребенка сделал, а уже потом, когда его... Тьфу-Тьфу-Тьфу! А Таня тоже, как девочка... Два дня вместе, и ни да, ни нет. А я не железный, между прочим!"
Но тут прижавшаяся к нему грудью Кайзерина повела во сне плечом так, что движение это передалось ее полной груди, и Олег сразу же забыл об угрызениях совести. А в следующее мгновение или чуть дольше — он только успел подтянуть левой рукой сползшее с них одеяло — Ицкович уже снова спал, чтобы проснуться через час с ясной головой и отчетливым желанием продолжить дело, начатое ночью. И здесь, что показательно, его ожидало полное понимание и даже неподдельный энтузиазм "передовых представителей" австрийской аристократии.
В себя пришли, разумеется, не сразу, и ведь дамам "перышки чистить", что кавалерам коня после охоты или сражения обихаживать. Это, конечно, если грума нет и прочей челяди, но и у Кайзерины никого, чтобы помочь, — под рукой не оказалось.
"Бедная Кисси..."
Впрочем, насколько понимал Баст, это был отнюдь не первый случай, когда баронесса путешествовала налегке, прихватив с собой всего три чемодана — сущие пустяки — самых необходимых при такой походной жизни вещей.
Сам он действительно довольствовался малым, и, хотя после ночи любви плохо думается о прозе жизни, фон Шаунбург проявил чисто немецкий практицизм и того же происхождения педантизм. Из полудюжины рубашек, как минимум, четыре, а по максимуму все — нуждались в стирке. О ней же мечтали и его носки и нижнее белье. Но тут можно было кое-что и прикупить, а вот костюм следовало непременно отпарить. Получалось, что обстоятельства просто не оставили ему выбора: темно-серые фланелевые брюки и пиджак из темно-коричневого вельвета. А вместо галстука — шейный платок.
"Все хорошо... — констатировал Баст, рассматривая себя в зеркале. — Но ведь замерзну к едрене матери".
Действительно, в Париже было холодно и промозгло, но если под брюки у Шаунбурга поддеты шелковые кальсоны, — а Баст не отказался бы теперь и от шерстяных, но таковых у него, увы, не нашлось — то майка, рубашка и пиджак под элегантным, но всего лишь демисезонным пальто — тот еще паллиатив.
Но зато выглядел фон Шаунбург замечательно. Помылся, побрился, оделся, словно фат на прогулке. Выкурил заныканую с позавчера сигару, выпил большую чашку кофе с сахаром, принесенную по его просьбе из ресторана вместе с бутылкой коньяка. Коньячку Баст капнул в кофе — буквально пару ложек, — кто сказал "столовых"? — и благодаря всем этим мерам полностью восстановил свое душевное равновесие.
"Мадам, после того, что между нами было, я, как честный человек... А что было-то?"
Вот эта последняя реплика лучшим образом и отражала модус операнди Кайзерины Альбедиль-Николовой Кински. Ни тени смущения, разумеется, и никаких душевных драм. И в самом деле, с чего бы? Впрочем, нет. Тень смущения — но именно тень — все-таки промелькнула разок в ее посветлевших при утреннем солнце глазах, но Баст подозревал, и не без веских на то оснований, что смущалась чужая и незнакомая ему библиотекарша из Санкт-Петербурга, а вот баронесса на такие подвиги совершенно неспособна. Вернее, способна-то она как раз на многое, но если уж уложила в постель понравившегося ей мужика, то, верно, не затем, чтобы потом об этом жалеть.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |