И снова обострение болезни... Я ощущала только, как кто-то сидит рядом со мной... Он то укачивает меня, то берет мои пышущие жаром руки, ласково уговаривая меня то принять лекарство, то успокоиться, когда я дралась в бреду, то говоря, что мне нечего бояться... Я была так слаба, что мне было как-то все равно, кто этот человек... И почему он мне знаком... Я помнила смутно только то, что он ворвался, как вихрь, в самом начале болезни, разбросав окружающих, и склонился, напуганный, надо мной... И как его сюда не пускали, это опасно, он тоже может умереть... Что это не целесообразно, так рисковать собой... Несколько раз я слышала неодобрительные голоса, говорящие о том, что "эта вертихвостка", которую он, к тому же, не знает, совершенно не стоит того, чтоб подвергать себя смертельной опасности...

Именно его руки приподнимали меня, чтоб накормить бульоном, осторожно мыли мои руки и лицо, поднимали и переворачивали меня, чтоб сменить постель, меняли промокшую от пота рубашку... Именно за него я держалась в бреду как за спасительный якорь, если вдруг начинались кошмары... Он же склонялся надо мной, успокаивая, ночью, когда я что-то бессвязно лопотала в бреду...

Потому, когда я, наконец, очнувшись, увидела перед собой Радома, я не удивилась... Только внимательно разглядывала его усталые черты, пользуясь тем, что он заснул... Он устал! Он меня выхаживал! — с восторгом подумала я, и сердце залила теплая волна благодарности. Я захлебнулась от восторга и счастья... Захотелось взять его руки и целовать, целовать без конца... Но ни за что в жизни я б не согласилась, чтобы кто-то узнал о моих чувствах... От одной мысли, что Радом может их угадать, мне стало жарко до костей...

И тут я вспомнила ясно, что же я наделала и вздрогнула... Он тут же очнулся и раскрыл глаза... Увидев, что я на него осмысленно смотрю, глаза его широко открылись, и он рывком склонился надо мной... Странно, в них радость, облегчение, и странное, счастливое, таящееся где-то в глубине тепло... Я отшатнулась, пытаясь вжаться в подушку, вспомнив про обезглавленных черных тэйвонту...

— Ты будешь меня убивать? — испуганно, по-детски спрашиваю я, уверенная, что теперь то с меня спросят за все проделки.

— Ты опять что-то натворила? — весело взметываются вверх брови.

— Не знаю, но собираюсь, — честно отвечаю я. Мы оба смеемся, и я облегченно засыпаю, ухватившись за его руку...

Глава 28.

Все это похоже, скорей, на сон... Я даже не знаю, не приснился ли мне Радом — я стремительно выздоравливаю, но его нет... А спросить я боюсь — вдруг это была галлюцинация... Но мучительно каждый день ожидаю — что вот-вот, он войдет, и окажется, что это был он. И улыбнется мне!

Но день проходит, а я все тоскливо и мучительно смотрю в окно, и на глазах моих слезы... Я сжимаю зубы до отчаянья, до той степени, что у меня начинают белеть скулы, но не сдаюсь...

Младший лекарь, единственный, кто заглядывает ко мне в маске, со мной принципиально не разговаривает и тщательно моет руки у меня на виду... Он никак не может простить мне той вещи, которую я с ним сыграла, и упорно считает меня сумасшедшей, что-то глухо ворча...

Так как делать мне нечего, а сил уже предостаточно, никто меня не видит в этом отдельно стоящем помещении, я потихоньку начинаю отрабатывать удары, возвращая себе форму... Упорно, удар за ударом, насыщая их мыслью и учась бить плавно, словно переливаясь в пространстве, ломая слабость... Когда удар подчинен мысли, когда это не рывок мускулов, — он не механичен — он превращается в танец... Странная вязь движений словно вспыхивала в уме сама собой, и я мягко повторяла ее, следуя мысли бездумно, словно привыкая мгновенно повиноваться вспыхнувшей мысли без слов, отображать само воображение, чтобы только помысленное уже было воплощено телом, и мне надо было только думать... Этот странный танец, мягкая вязь ударов, разворотов и блоков в маленькой комнатушке продолжался с утра до вечера и выглядел бы странно, если б кто увидел... То ускоряясь, то замедляясь, я скользила от стен к стенам в неслышных разворотах, мгновенных атаках, вспышках ударов... Прежде, чем начать тренироваться, надо было поставить удар до мелочей в мысли, а потом воплощать его... Я заново учила тело повиноваться мысли, а ум — решать ситуацию в мысли... Здесь была двойная задача — сначала научиться решать эту задачу (сложившуюся ситуацию) в уме и воображении с точностью до мелочей, как решают обычную задачу, а потом научить тело повиноваться мысли, отображая ее... Вначале ты, опережая тело в воображении, как бы отпускаешь его повторять мысль, не думая, словно имитируя воображение... Словно само оно повторяет, отображает мысль... И довести оба способа до мастерства — мгновенного счета... Причем первое — в уме — и самое трудное... Много лет уходит на отработку в уме умения мгновенно решать не задумываясь, и много лет на тренировку тела, позволяющую без труда повторить любое движение разума в тот же момент, не задумываясь, как ты это делаешь...

Откуда-то я знала, что чтобы поставить удар как букву будущих слов, чтоб произносить ее не думая, я должна была с полным вниманием отработать каждый удар миллион раз. Всего миллион!

Но не диво механически оттарабанить миллион. Тут секрет. Который я откуда-то знала сердцем. Нужно каждый удар опередить мыслью. Тут трудно объяснить это, пока сам не почувствуешь. Но начинающему нужно сначала увидеть мгновенный четкий удар мастеров, и запомнить его в воображении. Его быстроту и скорость, четкость, стройность. И каждый свой удар в момент удара словно предварять, нет, даже сопровождать этим образом нанесение удара. Только в том смысле, что это ты так бьешь. Не механически пыжиться от бедра или контролировать мышцы, так что удар вялый, тупой и некрасивый и невозможно сделать быстрей, а образ мощного, жестокого, молниеносного и сокрушающего удара. Ибо волевое усилие, заставлять себя бить, и образ мгновенного удара — это две разные вещи. Второй — заставляет комплексно работать подсознание и намного быстрей. И так каждый свой удар!

Идеальным представлением, представляя, что ты сделал удар как мастер — мгновенно и с силой, нанося свой. Словно имитируя этот образ.

Практик живо оценит преимущества этого. Дело в том, что если мы будем думать, как рукой взять стакан, какие мышцы включить, то движение получится идиотским и неумелым. Или если мы будем думать, как глазами смотреть, то рискуем и вовсе окосеть. Или если мы будем думать о походке, то более нелепого и неестественного пердуна не увидите. Если мы будем думать волей, как бить, волей напрягая прямо мышцы, как делают все начинающие, удар будет медленным, неестественным и слабым. Дело в том, что наше сознание построено иерархически, и каждой маленькой мышцей управляет свой маленький разум, над которыми стоит больший, который управляет уже группой, потом еще больший, который управляет уже рукой, а потом идет уже наше сознание. И пытаясь строить движение снизу, а не сверху, постепенно проникая сознанием до малейшего движения мускулов, мы дезориентируем всю систему. Как сороконожка, что задумалась, какой ногой ходить. Такой удар, идущий от мышцы, тупой, надсадный и механический, резкий...

Но дело даже не в этом. Иногда человек думает, что суть в тренировки в том, чтоб механически поднять сотню раз груз и тем "накачать" мышцы. Мол, они от этого накачиваются. Нет горшего заблуждения! Ибо вся суть тренировки состоит в том, чтоб заставить, закрутить наш внутренний разум достраивать мышцы, или же перестраивать их для большей выносливости! В дьявольски сложном боевом аппарате-теле обычного человека нет ничего механического. Даже самые тупые качки, мечтающие о титуле, знают, что с каждым качком они должны давить образ желаемого результата, а по возможности и прочувствовать каждое качание, каждое напряжение мышцы. Только с каждым движением вгоняя в психику образ того, под что она должна подстраиваться, они могут достигнуть намеченного рисунка. Иначе, сколько не качай, а цыпленка ели и будут есть. Хо!

Когда мне приносили еду, я отвлекалась и имитировала пай девочку, которая честно выздоравливает... От слабости еще не может ходить и все такое... Я нагло пользовалась тем, что коттедж (домик) мой стоял в глубине сада и к нему запрещено было подходить всем... Да и не затянуть сюда людей было даже калачом — даже любопытные мальчишки десятой стороной обходили дом... А я шуму особенного не производила — голые руки и обнаженное тело, конечно, щелкают при страшном ударе, до которого я доводила свое тело, но я пыталась подгадывать их в ритм доносившегося городского шума, угадывая начало звука и заодно тренируя умения ступать неслышно, то есть шум в шум...

В сущности, я не боялась осложнений после болезни — по сути, я давно выздоровела... Телом, но не сердцем... Сердце, проклятое, все ждало Радома, и все оглядывалось на дверь, даже когда я занималась...

Образ в психику давим не просто яркий, четкий, соблазнительный, чтоб даже самая куриная мышца поняла, чего от нее требуется, ибо она слов не понимает. А еще и наполненный чувством. Ибо первичный разум (хокасин) сам чувство, которое детализируется в образе, и другого не понимает. Чтоб затронуть его глубины надо сильное чувство. А потом добивай ярким образом. И так миллион раз.

С навыком то все это нужно сильней в тысячи раз, ибо он то в основном и зиждется на сознании. Образ, под который должно подстраиваться наше подсознание (имеется в виду не картинка, а движение-удар мастера) должен быть ярким и четким. И исходить из чувства, которое осознает его в единое мгновение. То есть это образ, но в чувстве. Это сложно. Это приходит с опытом. Как Моцарт, который слышал всю симфонию в одно единое мгновение-чувство, осознавая ее тут и сейчас, сразу. Но без этого не станешь мастером.

Образ-идеал, которым сопровождают удар, воины моей страны называют "люши".

Это не картинка, а фильма виденного движения мастера. Такая же четкая и мгновенная, только переписанная на нас. Это мы так бьем!!!

Ибо именно под этот образ психическая энергия (подсознание) подстраивает наш аппарат и малые разумы, создавая навык, подчиненный сознанию. То есть, мы не бродим кругом да около, и наш внутренний разум не недоумевает, чего же мы мучаем свое тело и чего хотим.

Чтоб понять это, надо знать, что Высокие Йоги, подчинив внутренний Разум, одной волей могут достраивать свое тело в любом направлении без всякого глупого и бессмысленного "качания" и заставлять свои органы работать в любом режиме и любой силы. Сила их так велика, что он может раздавить камень рукой или выжать сок из сорванной ветки. А навык они ухватывают с одного движения, вот почему среди них встречаются феномены по количеству владения ремеслами.

Моя болезнь теперь называлась просто — симуляция. Мне не нравилось обманывать, потому я предоставила этому презрительно относящемуся ко мне лекарю обманываться самостоятельно... Уставшая от тренировки, я ложилась в постель, потное горячее тело, расслабленный, ничего не замечающий взгляд, когда я отдыхала, расслабляя мышцы и очищая мысли...

Он брезгливо касался меня и делал выводы сам. Я же, наоборот, говорила ему, что я уже здорова (тихим сдавленным голосом), но он знал лучше... Лучше так лучше... Я, конечно, ему не мешала... Чем более подготовленной я выйду отсюда, тем для меня было лучше... Мне очень не нравился этот мир, хотя некоторые люди очень понравились...

Я с интересом ждала, когда же, наконец, этот "лекарь" распознает, что я абсолютно здорова...

Наконец, мне это надоело, и я сказала, что я хотела бы расплатиться за все, и за лечение, чтобы не иметь никаких долгов...

— Хорошо, — первый раз за все время сказал он. И ушел. А через некоторое время вернулся и назвал сумму...

Я сдавленно ахнула. Вот уж когда придуриваться совсем не было нужно... Голос мой стал хриплым от волнения сам собой...

— Хорошо, тогда возьмите треть из тех денег, что у меня были, — хрипло сказала я. — Остальное я принесу позже...

— Каких денег? — удивился тот. — У вас никаких денег не было!

Вот тут уж я действительно села, обессиленная.

— Как это не было? — сдавлено тихо спросила я. — А что же мне делать?

Тот пожал плечами.

— Не знаю... Будете работать при больнице, как это принято, пока не отработаете долг... — он скривил губы.

— А где мой плащ? — спросила я.

— Вашего теперь ничего нету, — холодно сказал он. — Вы считаетесь рабом, пока не отдадите долг...

— А если у меня есть, чем заплатить, но мне надо уехать, чтобы достать деньги?

— Тогда назовите свое имя и докажите это... — равнодушно ответил он.

— Прелестно, — сказала я, развеселившись. — С каждой минутой все лучше и веселее...

— А жеребенок?

— Какой жеребенок? — удивился он...

— Так-так-так, — постучала я пальцами по стене...

— Учтите, что теперь вы не можете уйти, ибо вас вернут как беглого раба, а тэйвонту живьем снимут с вас шкуру за побег, ибо все города будут предупреждены... Не пытайтесь бежать, ибо раб не имеет прав... — злорадно просветил меня он на прощанье... — С новой луны, наверное, вам придется начать работу...

Глава 29.

Я откинулась на постель и истерически захохотала... Удача улыбается мне! Я смеялась до тех пор, пока не поняла, что это просто истерика... А тогда заткнула себе рукой рот и перевернулась на живот, раздумывая...

А потом решительно встала, сбросив лохмотья, которые принесли мне вместо одежды... А я то все удивлялась, почему вдруг мне сменили одежду, и она стала такая худая...

Абсолютно нагло я прошла в больницу, но сделала так, чтоб меня никто не увидел... Аэнские замки сложные, но почему-то даже амнезия не затронула странной способности открыть их ключами, особенно если я их позаимствовала у помощника... Терять мне было нечего, и я холодно взломала сейф... Обчистила начисто... Действовала я с беспримерной наглостью, среди белого дня, даже не скрываясь... Ведь я накинула на себя халат младшего доктора... Покровительственно кивнув работающим там людям... Они на меня даже не обратили внимания... Там же я нашла свой плащ — дорогая и ценная штучка!

— Так-так-так, — подумала я, — "какой жеребенок?!"

У меня было сильное желание свернуть шею "доктору"... Но я подозревала, что все это просто самодеятельность моего злопамятного знакомца, потому не стала делать такую пакость... Аэнцы в принципе славятся своим мастерством... Потому я просто, подловив в темном коридоре, незаметно вернула в карман этому "племяшу"-обормоту кое-что, вместе с некоторыми штучками... Я же не крала, а, наоборот, туда положила в карман — утишая разбушевавшуюся совесть, подумала я...

А потом спокойно вернулась к себе, спрятав все, кроме плаща, в комнате у старшего лекаря, позанималась, выложившись полностью, и легла себе отдыхать с чувством выполненного долга...

Когда в больнице раздались яростные вопли, я уже совсем расслабилась...

Я уже почти уснула, когда услышала возбужденные голоса.