Мама хмуро молчала рядом.
— Ты больше не должна никогда оставаться наедине с взрослым мужчиной одна, — наконец сказала она.
Я торжественно кивнула.
— Они ужасны...
Я снова торжественно кивнула, оживившись.
— Они что-то имеют к тебе...
Теперь подозрительно оживилась моя сестра.
— Потому этого никогда не будет!!! — с угрозой закончила мама.
Я только тяжело вздохнула. Вопрос с мужчинами был болезненный.
— А телохранители мужчины? — осторожно спросила я.
— Нужны евнухи! — непреклонно сказала мама.
Вот тут то телохранители и оживились. Подозрительно оживились и побледнели, особенно китаец. Даже рука его дрогнула.
Я захихикала.
— Не волнуйтесь, не волнуйтесь... — успокоила их я. — Я не китайский император... И не садистка...
Они успокоились.
— Мы применим наркотик! — гордо сказала я. Ухмыльнувшись.
А потом захихикала, увидев, какими стали лица моих друзей, братьев, воспитателей.
— Мама сошла с ума! — успокоила их я. — Возомнила себя багдадским шейхом, который кому угодно отрежет, надо ей врача скорей!
Мама только фыркнула.
Все захихикали. Все уже понимали, что она шутила. Только китаец зачем-то закрывал то, что внизу. Но ведь он тоже понимал?
Телохранители не были слугами, а, скорее, членами семьи и соратниками.
Отец рыкнул на маму.
Но тоже запечалился.
— Теперь вам надо принимать в голову еще одну опасность... — тоскливо сказал он. — В дополнение к тому, что на нас и так свалилось!
И пояснил страшную опасность.
— Девочки уже взрослые!
— Эта опасность существовала всегда, — флегматично сказал китаец. — Но Лу, с детства окруженная не лучшими представителями общества, давно научилась давать отпор... Ей приходится это делать очень долго... К тому же у нее есть такое подозрительное явление, как телохранители...
Все опять хихикнули.
— Ой, прости Цень... И ты, Вождь... — сказала мама. — Но я просто в первый раз увидела это своими глазами...
Она сжала зубы.
— Это было ужасно! — она в ужасе опять крепко сжала зубы и даже прикрыла глаза.
— Да... — подтвердил отец. — Обычно она убивает пытавшихся насильников слишком зверски... Везде кровь! — он передернул от холода плечами.
— Ужасно было, что милый принц превратился в такую гадость! — взбесилась, наоборот, мама.
— Да-да... — кивнул китаец. — У мальчика вместо лица кровавое месиво, надо было ножом...
Мама заскрипела зубами.
Мы обе с Мари отчаянно захихикали.
— Мама, успокойся, — сказала Мари, зачесывая косу. — Если б ты знала, сколько даже мне пришлось отбиваться от мужчин!
Мама побледнела.
— Папа вышел в отставку, — сказала жестко она.
Раздался наш с Мари смех.
— И теперь я сделаю из вас настоящих леди. Все, вы выросли, детские игры кончились!
Мы опять захихикали.
— Она имеет в виду шпионаж! — невинно сказала я Мари, зачесывая косу и повернув к ней голову, будто других здесь нет.
— Нет, убийства... — точно таким же тоном, качая головой и смотря мне в лицо, сказала Мари.
— Прекратите немедленно! — сказала мама. — Теперь я займусь вашим воспитанием!!!
Мы обе повернули к ней мордашки, точно впервые увидели, что она есть.
— Противные рожицы! — ухмыляясь, ласково сказала мама, успокаиваясь.
— Кто-то противный, а кто-то нет! — рассудительно проговорила я, подняв палец вверх.
— Каждый знает, кто тут противный! — тоскливо сказал папа.
— Люблю самокритику... — промурлыкала, вылизывая сливовый джем с кофты, я.
Мама, похоже, смотрела на мое... гм... воспитание с ужасом.
— Немедленно перестань облизывать руки! — рявкнула она. — У леди для этого есть слуга!
Я протянула кофту китайцу, поднесшему кофе. Как леди.
Он лизнул и пожал плечами.
— Я имела в виду, что он вытрет! — рявкнула мама.
Я снова замурлыкала.
— Ценное воспитание... — пропела я. — А когда я в поиске или во вражеском лагере, мне ручку кому подставлять?
— Леди только с лордами воспитана... — пропела Мари.
— Леди воспитана всегда!
— А настоящий лорд всегда кушает пятью ножичками... — мечтательно сказала я. — Я хотела бы видеть их вместе в разведке! Ммм...
Мама обиделась, почему-то посчитала, что я считаю ее идиоткой и гнусно издеваюсь над ней, хотя это было все, что я сказала.
— Вы уволены! — сказала мама, поджав губы.
— Слушаюсь! — сказала я, дурачась.
— Ваша служба в разведке кончилась, и ты даже не представляешь себе, как я рада!
— Есть, командир!
Чтоб показать, как я ее слушаюсь, я ходила на руках и показывала ей язык. Ибо нога была все-таки ранена. Хоть китаец и сказал, что мне чертовски повезло, и через неделю я буду ходить на ушах.
— Лу, ты только бы представила, что бы было, если б ты стала так на руки в платье посреди зала с леди, — укорила меня мама, пробуя достучаться до совести с помощью воображения.
— Голой з... в лицо? — захихикала я. — Слава Богу, у меня брюки!
Впрочем, меня ненадолго особо хватило — наевшись, я стала сонной. Я даже болею по-дурацки, как говорила мама — когда я больна, я преимущественно сплю, как раненное животное, лишь просыпаясь для еды и снова погружаясь в сон. В отличие от большинства людей мне это не тягостно, а наоборот. Организм бойца чудовищно усиленно восстанавливается, и я просыпаюсь только для того, чтоб вульгарно пожрать или помедитировать, представляя в воображении себя абсолютно здоровой, — тем, чем я должна стать с мельчайшими подробностями в воображении, а не отвлеченно. Образы здорового тела у меня настолько мощны, ярки и прочувствованы, что я словно вижу себя изнутри, каждую жилку, сухожилия, мышцу в полной реальности. И организм, как у животного, сам просится в сон, я просто проваливаюсь туда снова, если нет опасности, залечивая раны.
— Ленивец! — теребила ласково меня Мари, пытаясь пробудить, лишь только я уснула. — Соня! Сколько можно спать!
Мари, в отличие от мамы, хоть и научилась от меня за долгую жизнь засыпать по собственному желанию мгновенно и когда угодно, лишь коснувшись головой шкуры, но была садисткой. Она меня будила. В долгих переходах и опасностях ты должен отключаться мгновенно и в любых условиях, сменяясь с поста, ибо времени на отдых больше может не быть никогда, и от этого зависит часто жизнь. Любой из наших бойцов засыпает среди любого шума, на любой доске или качелях, лишь себе прикажет — это лишь особая техника и привычка. Но мама так никогда и не научилась этого делать, и всегда ворчит, когда видит, как в случае ранений мы напоминаем медведей зимой. Смешно, но умение засыпать действительно является следствием внутренней самодисциплины и мощи духа.
— Проснись, соня! Отец по глупости связался с каким-то министром, и этот болван требует, чтоб мы ехали в Англию и работали быстрей!
Я прислушалась.
— Что бы ни сделал принц, неужели это стоит Англии? — спросил чей-то усталый голос.
— Он пытался изнасиловать мою дочь! — упрямо сказал отец.
Раздалась ошеломленное молчание.
— Может, он просто хотел поцеловать ее, а вы ошиблись в его намерениях? — неуверенно спросил тот.
— И разорвал платье для удобства! — хихикнул отец.
— Может, это вышло случайно? Она стала вырываться?
— Да... — сказал отец с явным сомнением в здравии собеседника.
— Но, может, она сама захотела? Некоторым девочкам это нравится... — промямлил тот.
— И потому принц попытался овладеть ей, когда она была ранена, спася от смерти его родного брата, опоена наркотиком, и после операции, так что лежала больная и не могла защитить себя, а каждое касание к раненной ноге чуть не сводило ее с ума. Ей так понравилось, что она еще и яростно вырывалась при этом...
— Да, нехорошо... — сказал шокированный слушатель.
— Зачем сопротивлялась? — укорила меня Мари.
Даже отсюда я услышала, что человек шокировано молчал.
Отец тоже помолчал.
— Сэр! Вы не понимаете, что вы говорите! — наконец, неожиданно сказал его слушатель. — Вы клевещете на будущего короля Англии.
— Вот поэтому я и не хочу больше с ним работать! — хладнокровно и жестко отбрил отец.
Там опять раздалось шокированное молчание.
Долго молчали.
Потом раздался уже быстрый говор того же человека, уже совсем не похожий на торжественную речь.
— Проклятье, Леон! Во что ты опять вляпался! — быстро говорил кто-то по нормальному. Кажется, сжимая виски. — Тебе мало идиотских отношений с королем? Который, проклятый идиот, одним приказом может давать тебе самое ответственное поручение как близкому человеку, а другим тут же отправлять тебя на смерть как графа Кентеберийского во время этого же поручения в совершенно другое место! У меня даже подозрение, что этот идиот считает тебя разными людьми. Я и так все эти годы сижу как на иголках, будто играю с идиотом и маленькой розовой бомбой, хоть ты уверяешь, что никогда не сталкивался с королем и не видел ни его, ни королеву живьем! Министерство с ног сбилось, мы даже не передаем тебе во время одного задания приказы о другом, в совершенно другой стране на другом континенте, под предлогом точного выполнения королевского задания...
— Нас попросили расследовать возможную измену... — устало сказал отец. — И пригласили в королевское поместье и Лондон...
— А потом тут же принц выкидывает тут же штуку с дочерью в том же поместье тут же... — устало сказал его собеседник. — Я схожу с ума! И ты тут же отказываешься... Неужели ты не понимаешь, в каких условиях нам приходится работать, и Англия тебе не дороже личных амбиций!? Разве не работал ты все эти годы со свихнувшимися приказами? Ведь наши жизни посвящены Англии, ведь столько вложено в это дело нашей жизни! И ведь ты и раньше знал, что многие приказы — лепет идиота, хоть министерство тебя берегло и бросало только на самые важные проблемы... Что же изменилось?! — горячо уговаривал давний отцовский соратник, сотрудник и "начальник".
— Наверное, одно дело знать на расстоянии, а другое наблюдать, как насилуют твою дочь тут же в гостях у хозяина... Мама видела и ворвалась вовремя... Он ничего не успел не потому, что не пытался... Она чудом не потеряла сознание до того, как отбросила его...
— Неужели мы уничтожим дело всей нашей жизни? — с отчаяньем и болью спросил министр. — Они настигли нас изнутри... Страна умрет, убитая не в войне, а в постели... Как отстранили Лу... Неужели у вас не хватит смелости принять бой, и вы струсили в смертельной опасности и просто удрали от опасного врага!?! Разве мало было опасностей в вашей жизни и заданиях? Почему же вы отступили? Разве вы когда-нибудь боялись врага!? Разве первый раз нападают на Лу, что вы струсили? Разве впервые рисковать всем? Разве впервые вы сталкиваетесь с моей глупостью?
Отец заскрипел зубами, как и я тоже.
— Но это же Родина, а не поле боя! — выкрикнул отец.
— Это не Родина, это гадючник! — убежденно сказал министр. — Вы не поверите, но у меня больше сил отнимают внутренние чвары и невинная чья-то искренняя глупость, чем ваши войны и угрозы других стран! Знали бы вы, как я вам часто завидую, чем жить среди идиотов! — он буквально выплюнул это с тоской и неприкаянной болью.
— Где гарантии, что при таком открытом приезде домой к вам, как вы желаете, нас тут же не казнят, а поместья не конфискуют?
— Нет никаких гарантий... — "обрадовал" нас он. Он явно обрадовался, мгновенно почуяв деловой разговор. — Но словесно король гарантировал, что вас не тронет.
— Мы обычно получали карт-бланш на все свои действия и всегда поступали так, как считали правильным, а не действовали под диктовку.
— Вам выдан карт-бланш на все ваши действия. Вам доверяют полностью, — быстро ответил тот.
— А старший принц?
— Ни конфискаций, ни тюрьмы... Он лично послал меня... Правда, ни словом не обмолвился, что случилось, идиот проклятый! — в сердцах сказал министр. — А в поместье все как языки проглотили... Впрочем, можете успокоиться, сейчас ему не до вас, он сказал, что нашел себе жену, и сейчас ему, наверное, не до других. Он вряд ли вас помнит...
— Мерзавец! — выругались грязно отец и Мари одновременно.
— Он был пьян... — меланхолично сказала я. — Решил резвонуть напоследок... Где гарантии, министр, что нас не возьмут на въезде при открытой работе под своим именем, как вы предлагаете? — опять, словно не замечая его ответа, с идиотским своим ослиным упрямством снова потребовала я. Не слушая его уклонений.
— Мои гарантии от имени короля... — наконец сказал тот. — Но, вы понимаете, какая им цена в случае смены власти! Да и принц сказал, что все исправит к обоюдному удовольствию...
— Его понятие об удовольствии может быть односторонним... — хмыкнула я, нагло пользуясь тем, что собеседник не может меня достать через стену.
Он хмыкнул.
Я помолчала и начала снова.
— Но, мы не поняли, почему мы должны работать от своего имени? — спросила в полный голос Мари. — И почему так необходимо именно наше участие?
— У меня отняли все рычаги... — пожаловался министр. — Я даже не могу уничтожить заговорщиков, у меня отняли даже мой отряд... Ни арестовать, ни просто поймать... А какой-то идиот привлекает к бунту массы бандитов и чернь... Только профессионалы такого класса могут противостоять такому числу бандитов, ведь я теперь не могу их даже арестовать, ибо городская власть сейчас меня не послушает, да и что я предъявлю? А после вашей прогулки с ветерком ночью, Лу, тут было несколько дней полное затишье... У меня нет никого, кто бы справился с этим, кроме ваших убийц, они могут справиться с тысячами поодиночке, больше никто...
Он жалобно вздохнул.
— Но почему мы должны жить открыто? — нахраписто брала я.
— Все знают, что вас называют королевой, Лу... — тяжело вздохнул министр. — Ваши связи, ваши владения, ваши богатства — вы контролируете, кажется, все. Дело даже не в том, что вы есть, а в том, что вы кажетесь некой мифической фигурой, чисто психически просто подавляете все сопротивление, они просто не рискнут при вас, вы ломаете врага одним присутствием. Простите, что я вас откровенно использую, но я подумал, что в вашем присутствии они просто не решатся на это. Гораздо больше, чем при настоящей королеве, если говорить честно... У меня просто нет другого выхода, — признался он. — Вся надежда только на ваш тайный авторитет, Леон. У нас больше нет ресурсов, способных противостоять заговору на таком уровне подавления и противостояния... Ваши дикие успехи, ваша почти сказочная репутация словно бы даже нечеловека, почти мистическая мощь, — вы даже не представляете, как все это психически подавляет других. Вы раздавите их...
— Скромная будет защита, — хмыкнула я, — моральная! Морально возвыситься, нависнуть и раздавить... Теоретически...
— Я имел в виду в реальном смысле... — огрызнулся министр. — У вас в руках карт-бланш. Никто не спросит, если вы раздавите тысчонку-другую... Мало ли убийств... Я сам не могу так действовать...
— А если... — я возвела очи горе. За стеной. Я надеюсь, он понял. — Иногда болезнь заходит очень далеко... Солдаты обычно крайне упираются удалению родных членов, если руки или ноги повреждены на войне... И умирают... — печально сказала я. — Оставляя источник заразы... От гангрены...
