Лукулл торжествовал. Увлеченно добивая понтийцев, мало кто из союзников заметил на горизонте пару парусов. Великая победа! Стоит ли в такой момент отвлекаться на всякую мелочь? Могучий флот Митридата прекратил свое существование. Мыс Лект стал его могилой, положив конец владычеству Диониса на море. Не морской, вообще-то, бог, зря в чужую стихию полез...
— ...здесь, похоже, все, — мрачно бросил Эвдор, из-под ладони рассматривая затянутый черным дымом северный горизонт, — бьюсь об заклад, сват нашего Уголька откинул копыта.
— Не понятно, — буркнул Идай, — не видно ничего.
— Ну почему же. Смотри, драпают в нашу сторону, значит победил Лукулл. Уходим. Прокричите Аристиду, у меня чего-то в горле пересохло.
— Куда уходим? — спросил Менесфей.
— К Тенеду. Там условлена встреча с Эргином. Теперь Единоборец воистину остался один на один с Лукуллом. Погладим, примет ли внезапно-осторожный наш полемарх сражение.
— Собираешься поучаствовать? — поинтересовался Идай.
— Вот это вряд ли. Думаю, и вы не слишком жаждете подвигов.
— Чего тогда предупреждать Эргина?
— Так будет полезнее для нашего с вами благополучного дальнейшего существования. Ну, хватит языком чесать. По местам!
13
Во флоте Эргина царили разброд и шатание. Эвдор, который всегда появлялся столь же неожиданно, как и исчезал, своими новостями поверг пиратов в уныние. Гераклеон рвал волосы на голове и требовал возмездия. С налитым кровью изуродованным лицом, брызгающий слюной, он напоминал ожившего мертвеца. Эргин помалкивал, а Драконтей глушил вино кувшинами, и казалось, поплевывал на всё и вся.
Киликийцы стояли у острова Тенед, немного южнее Лекта. Мономах не успел на соединение с Неоптолемом. На сутки опоздал.
Вслед за Эвдором появились остатки разбитого понтийского флота и, глядя на них, многие пираты крепко призадумались о том, что уже скоро осенние шторма, в море в это время ходят только самоубийцы и пора бы по домам. И так, мол, Эвпатору неслабо помогли, пора и честь знать. Пусть сначала за уже содеянное заплатит. Только один Гераклеон рвался в бой и, срывая голос, поносил "братьев" последними словами.
Пока судили да рядили, проторчали у Тенеда еще день, а на утро обнаружилось отсутствие Змеиного, отплывшего ночью в неизвестном направлении с шестнадцатью кораблями, причем некоторые из них прежде числились шакалами Мономаха. Вместе с Полиадом бесследно исчез и Мышелов. Начались метания. Гераклеон бесновался, убеждая немедленно выступать. Эргин не говорил ни да, ни нет, однако объявил, что дезертиров отправит искупаться с камнем на шее. Бездарно прошел еще один день. Миновала ночь и выяснилось, что на угрозу Мономаха наплевало еще пяток пиратов. Флот таял на глазах.
Уголек ждать больше не стал и, взяв пятнадцать гемиолий с парой триер, отправился к Геллеспонту, посмотреть, что там и как. Тенед еще не успел скрыться за горизонтом, когда киликийцы повстречали Дамагора. Родосский наварх по приказу Лукулла тоже проводил разведку, вылавливая недобитых понтийцев. С ним было двадцать триер.
Дамагор недолго раздумывал и с ходу атаковал. Пираты Мономаха наблюдали сражение с высоких утесов острова, оно оказалось столь быстротечным, что на помощь Угольку никто выйти не успел, хотя было видно, что родоссцев не слишком много.
Дамагор пленных не брал, у киликийцев спаслась одна триера и одна гемиолия, остальные отправились на дно. На триере улизнул Гераклеон — старый лис оказался слишком хитер и проворен, чтобы дать поймать себя за хвост. Родоссцы, не догнав его, ушли. На остров Дамагор соваться не рискнул.
Сразу после боя Мономах отдал приказ о выступлении. Но не в погоню за Дамагором, а в прямо противоположную сторону. Под вечер следующего дня к Тенеду нагрянул весь флот Лукулла, но мышка улизнула. Так Эргину и не довелось встретиться в бою с ненавистным Волком.
Лукулл не слишком расстроился, поняв, что более ему опасаться киликийцев не следует. На Родос отправилось посыльное судно, везя весть о двух победах.
Теперь, когда Луций Лициний превратился во властителя морей, предстояло сделать то, ради чего и затевалась вся эта сложная авантюра с добыванием флота — с моря поддержать легионы Суллы. Лукулл отправился к берегам Фессалии. Вот только оказать помощь своему императору в разгроме Архелая ему не довелось.
В конце зимы, когда Архелай решил оставить обреченные Афины, ему легко удалось убедить себя и своего царя, что это никоим образом не бегство, а лишь тактический маневр. Даже сдав Пирей, вернее, большую его часть, стратег еще какое-то время держал свои корабли в гавани Мунихия[76], не признавая за собой поражения. Он сохранил все свои транспортные корабли и значительную часть армии, переправив ее в Беотию и далее, в Фессалию. Сулла, справедливо посчитав, что в разоренной Аттике его ждет голод, двинулся следом.
[76] Мунихий — военный порт Афин, район Пирея.
В Фессалии Архелай получил свежие подкрепления, приведенные Таксилом и фракийцем Дромихетом. Это новое войско поставило в затруднительное положение стоявший неподалеку от города Фарсал легион Луция Гортензия. Гортензий поспешил убраться на юг, на соединение с Суллой, но вскоре обнаружил, что Фермопилы, единственный удобный проход в Беотию, перекрыт понтийцами.
Легата спасла помощь местных жителей, показавших ему обходную тропу через горы, ту самую, что когда-то помогла персидскому царю Ксерксу окружить в Фермопилах храбрых спартанцев и их немногочисленных союзников. Соединившиеся армии римлян Архелай постоянно провоцировал на сражение, но Сулла до середины весны избегал столкновений, полагая момент неблагоприятным. Противники кружили один вокруг другого, выбирая удобную позицию. Нельзя было с уверенностью утверждать, кто из них бежит, а кто догоняет.
Архелай остановился возле города Херонея. Сулла решил, что лучше места для битвы не найти и обосновался на большом холме неподалеку.
Двести пятьдесят лет назад македонский царь Филипп похоронил здесь эллинскую свободу. Архелай произнес перед местными эллинами пафосную речь о подвигах ушедших поколений и призвал потомков не посрамить памяти предков, которые до последней капли крови бились на этом самом месте с захватчиками-македонянами. Всякий эллин обязан поддержать борьбу Митридата-Диониса против римлян, ибо царь сражается за всеобщую свободу.
Греки Архелаю почему-то не поверили. Двое граждан Херонеи пришли к Сулле и вызвались помочь римлянам, провести их в тыл митридатову стратегу. Обходной маневр проконсул поручил совершить трибуну Эрицию. Легионы построились для сражения. Сулла возглавил правый фланг, левый доверил легату Луцию Мурене.
Сражение начал отряд Эриция. Его неожиданное появление повергло понтийцев в смятение. Бегущие расстроили ряды готовящейся к бою фаланги. Воспользовавшись этим, Сулла атаковал. Основные силы Архелая оказались зажатыми в тиски, но стратега это не смутило. Его войско значительно превосходило сулланское числом.
Таксил, стоявший против трех легионов Мурены, попытался нанести фланговый удар, замеченный Гортензием, легион которого был в строю самым крайним. Легат попытался перехватить противника, но две тысячи понтийских всадников оказались сильнее и смогли оттеснить римлян к склонам горы, отрезав от основных сил.
Сулла в это время находился на возвышении, обозревая ход битвы. Увидев опасность, он взял мобильный резерв и ринулся на выручку, оставив вместо себя командовать Луция Базилла. Окружение римлян Таксилу не удалось, однако положение левого фланга все еще оставалось весьма непростым. Некоторое время Сулла колебался, не зная, где его присутствие нужнее, но все же решил вернуться на правый фланг своего войска.
Это и решило дело. Понтийцы на этом крыле уже выдохлись, а римляне устояли. Появление резерва придало им новые силы. Понтийцы побежали. Вскоре и Мурена перешел в наступление.
Понеся огромные потери, Архелай отступил на север. Таксила царь и вовсе отозвал в Азию, где тому вскоре пришлось вновь испить горькую чашу поражения, на этот раз наполненную Фимбрией. Сулла, отпраздновав победу, двинулся в Македонию, где, как раз в это время, появились легионы Флакка. Однако, почти достигнув марианцев, полководец был вынужден повернуть назад. Ситуация резко изменилась: в тылу римлян высадились внушительные подкрепления от Митридата, ведомые стратегом Дорилаем.
Флакк, от близости Суллы не выползавший из отхожего места, воспрял духом и двинулся к Боспору.
Дорилай получил от царя полномочия действовать самостоятельно. Он рвался в бой, не слушая ничьих предостережений, однако, после неудачного для понтийцев столкновения передовых отрядов у местечка Тилфоссия, пыл его несколько поостыл. Он согласился подчиниться главнокомандующему, и принял стратегию затягивания войны, которую продвигал Архелай.
А Сулле медлить было нельзя. Ресурсы его стремительно иссякали, поэтому он решился на новую битву в неблагоприятных условиях.
В последние дни лета обе армии вернулись в Беотию, и сошлись у города Орхомен, на равнине, где Сулла ничего не мог противопоставить понтийской тяжелой коннице. Нужно было во что бы то ни стало измыслить способ лишить Архелая преимущества, и проконсул приказал солдатам копать глубокие оборонительные рвы, в шесть локтей шириной. Архелай, поняв замысел римлян, немедленно атаковал.
Конная лава смела работавших солдат и когорты побежали. В отчаянии Сулла схватил Орла и бросился вперед. Взывая к совести римлян, он остановил панику. Спешно подошедшие на помощь свежие силы помогли отбросить врага.
Римляне снова принялись рыть канавы, а понтийцы опять попытались помешать этому. Во второй атаке погиб пасынок Архелая, молодой Диоген. Сражение остановила ночь.
На следующий день все повторилось: римляне вели земляные работы, понтийцы пытались их сорвать. Эта, третья атака Архелая, оказалась последней. Понтийцы выдохлись и римляне, контратакуя и наседая им на пятки, ворвались во вражеский лагерь. Здесь опять, как и при штурме Рима, отличился легат Луций Базилл.
Началось избиение понтийцев, они пытались спастись на болотах. Многие утонули. Сам Архелай просидел посреди топей несколько дней и чудом улизнул от римлян.
Войска Митридата в Греции были полностью рассеяны. Некоторое время Сулла оставался в Беотии, занимаясь местными делами, награждая союзные полисы и жестоко карая отступников. К последним относились Фивы, которые предали проконсула и приняли сторону Митридата, едва в Греции высадилось войско Дорилая. Луций Корнелий наказал фиванцев. Передал половину принадлежащих им земель храму Аполлона Дельфийского, окончательно низведя некогда могущественный полис до состояния ничтожного провинциального городишки.
Два легиона под командованием Гальбы и Базилла, Сулла отослал в Фессалию, на зимние квартиры. Сам он также собирался уйти на север, уже не опасаясь возрождения антиримских настроений южнее Теплых Ворот[77]. Оставаться здесь было нельзя. За летнюю кампанию, фуражиры обеих армий выгребли местные амбары подчистую. Задерживал Суллу Архелай, но уже не как грозный противник. Император хотел соблюсти одну небольшую формальность и понтийский полководец не обманул его ожиданий.
[77] Теплые Ворота — Фермопильский проход.
Всадник спешился у претория, не глядя кинул поводья одному из часовых и отдал честь вышедшему навстречу трибуну.
— Они приближаются!
— Чего ты орешь? — поморщился трибун, однако кивнул и скрылся внутри огромной палатки.
Вскоре он вернулся вместе с немолодым человеком, облаченным в дорогие доспехи и застегивающим на плечах пурпурный полудамент[78].
[78] Полудамент — плащ полководца (лат. poludamentum).
Черты лица Суллы бросались в глаза своей чистопородной "правильностью": прямой нос, тяжелый волевой подбородок, суровая складка меж бровей. Истинный римлянин. И сейчас, и прежде, Луций Корнелий имел оглушительный успех в женском обществе. Однако в последние годы любовь к нему прекрасного пола объяснялась вовсе не внешностью, а, скорее, высочайшим положением в обществе и ледяным обаянием, развитым в молодые годы, когда Сулла якшался с актерами и мимами.
Былая внешняя привлекательность Суллы с годами поблекла. Голубые глаза уже не казались пронзительными, их больше не сравнивали с бездонными озерами. Кожа, когда-то равномерно бледная, на пятом десятке покрылась уродующими красноватыми пятнами. Светло-рыжая шевелюра изрядно поредела с возрастом, хотя богам было угодно и в старости избавить Луция Корнелия даже от намеков на лысину.
Сулле подвели коня, один из подбежавших солдат, присел на колено, послушно подставив спину. Усевшись верхом, пятидесятидвухлетний полководец принял из рук трибуна позолоченный шлем, украшенный пышным султаном из крашенных в алый цвет страусиных перьев.
У претория собрались легаты и множество солдат. Сулла огляделся по сторонам, словно ища кого-то, и обратился к трибуну:
— Клавдий, быстро позови Марка.
— Уже послал за ним.
— Хорошо. Мурена, ты здесь?
— Здесь, мой император.
— Ты готов?
— Так точно, первая когорта Счастливого построена у Преторианских ворот.
— Не слишком ли мало? — поинтересовался легат Гортензий.
— Сколько их? — спросил Сулла у вестника.
— Тысяча.
— Вот видишь, Луций, все как он и обещал. Оттого, что мы выйдем навстречу меньшим числом, его унижение меньше не станет. Нам ли бояться этого болотного сидельца? После Орхомена-то.
Подошел, вернее, подбежал квестор, ему так же подвели коня.
— Марк, ты заставляешь себя ждать.
— Не повторится, — квестор покраснел, как мальчишка, хотя таковым давно не был.
Собравшиеся у претория легионеры возбужденно загомонили: из лагерного святилища торжественно вынесли Орла Первого Счастливого легиона[79], наиболее боеспособного из войск Суллы. Командир легиона, Луций Лициний Мурена, лично принял обвитое красными лентами древко из рук знаменосца-аквилифера, пока тот садился верхом, и поднял Орла над головой высоко, как только мог. По рядам легионеров прокатилась волна восторженного рева:
[79] Во времена Суллы легионы еще не получили постоянные номера (этот порядок завел Цезарь) и могли в каждой военной кампании именоваться по-новому.
— Император! Император!
Сулла пустил коня шагом, свита последовала за своим полководцем, а вокруг, во все стороны, растекалась многоголосая река солдатского ликования.
— Красиво, словно на триумф собрались, — заметил Сулла, из-под приложенной козырьком ладони рассматривая приближающуюся голову колонны понтийских всадников.
— Ты ожидал, что они будут все в болотной тине, Корнелий? — поинтересовался Мурена.
Гортензий хохотнул.
Пышная кавалькада была расцвечена золочеными знаменами Эвпатора. Всадники едва помещались по восемь в ряд на узкой дороге, что вела из Фив в захолустный Делий, известный прежде лишь древним святилищем Аполлона. Они приближались неспешной рысью. Позади отряда из двадцати телохранителей, на высоком сером жеребце ехал человек в черненом, украшенном золотой чеканкой мускульном панцире и таких же поножах. На голове его красовался белоснежным волосяным гребнем аттический шлем старого образца, из тех, что активно использовались лет двести назад. Телохранители имели шлемы попроще, беотийские с довольно широкими, как у шляпы, полями, согнутыми в складки, и конскими хвостами на макушке. Доспехи их так же не отличались роскошью, но и не бросались в глаза бедностью, ибо свита полководца должна производить впечатление в любой ситуации, даже когда она сопровождает его, неоднократно битого, на встречу с победоносным противником.
