Звуки доносились до госпожи Черновой будто сквозь пелену, трескотня ромарэ сливалась в птичий гогот, и даже знакомый голос господина Рельского резал слух.

"Боги, за что? — твердила она про себя, выгибаясь в очередном пароксизме боли. — Боги, милосердные мои боги! Неужто это — все?!"

Мысль о неизбежной смерти ужасна сама по себе, тем более для совсем еще молодой женщины. Но раздумывать об этом она не могла, только отрывочные мысли звенели в голове, будто бубенчики в погремушке.

Софию одолевал холод, он сковывал члены ознобом и подкрадывался к сердцу, внушая смертный ужас. Лишь один голос удерживал ее на самом краю, согревая продрогшее тело и лаская душу, помогал с нечеловеческим упорством цепляться за жизнь...

Наконец где-то в отдалении раздался торжествующий вопль, и вскоре трое рома притащили к костру и бросили к ногам баро... того самого юношу, которого гадалка заподозрила в нежных чувствах к красавице Гюли!

Саму же юную рома двое соплеменников держали чуть поодаль, а она все вырывалась из их рук, что-то верещала, пока Джанго не закатил ей пощечину.

— Молчи! — резко приказал он и повернулся к конвоирам: — Зачем вы ее привели?

— Шувано собирался скрыться из табора, а она клялась, что через неделю поедет за ним! — приосанившись, доложил пожилой рома с лицом, обезображенным шрамом.

— Вот как, — медленно произнес баро и положил руку на нож, висящий на поясе, — Лало, что ты скажешь в свое оправдание?

Тот, даже не пытаясь подняться с колен, лишь молча покачал головой. К нему бросилась шувихани, упала на колени в пыль рядом с внуком. Совсем подросток, он обещал со временем вырасти в красивого мужчину, но пока был слишком худ и мосласт, к тому же темное одеяние висело на нем мешком.

— Зачем? — требовательно спросила она. По морщинистым щекам текли слезы. — Ты мой единственный внук, мой ученик... Зачем ты нарушил закон, шувано?

Юношу колотила дрожь, но он молчал, только упрямо мотнул головой, и старуха поднялась, медленно побрела прочь.

— Тебя будут судить старейшины, — произнес баро жестко. — Я сказал!

— Сними нид! — тут же потребовал господин Рельский, но Лало ничего не ответил.

Мировой судья раздраженно отвернулся, с трудом преодолевая желание стукнуть кулаком по стенке ближайшей повозки, а лучше разнести вдребезги весь табор — боль не отпускала госпожу Чернову, и было совершенно ясно, что долго ей не выдержать...

— Вот, это нашли в его вещах, — рома протянул вожаку две дощечки с вырезанным текстом.

Одна гласила:

"Руны я режу —

"уруз" и еще три:

голод, безумье

И беспокойство;

Но истреблю их,

Так же как резал,

Когда захочу"

А на другой были вырезаны строки, посвященные любви дракона...

Казалось бы, всего лишь безобидный, почти детский стишок, но прочитанный прилюдно, он становился мощнейшим проклятием. Жертва вдруг без видимых причин может ослепнуть или оглохнуть, лишиться всего имущества, сойти с ума или попросту безвременно умереть.

Для этого не требуются даже особенные ритуалы, достаточно правильно составить текст стиха-висы, записать его рунами на дереве или камне, нанести немного собственной крови и воззвать к богам. Не нужно ни пронзать куколок иголками, ни собирать в полнолуние двенадцать трав, ни резать жертвенных животных...

Однако в любом волшебстве есть уйма тонкостей, и незнающий вряд ли сумеет все сделать правильно. Боги гневаются на неумелые заклятия и плохие стихи, и могут обернуть их против самого творящего, а потому мало кто желает рисковать. К тому же куда проще пырнуть врага ножом под покровом ночи или соблазнить девушку сладкими речами и ласками, чем много лет обучаться волшбе. И это к лучшему, ведь страшно представить, во что превратился бы мир, буде все живущие в нем стали бы могучими магами.

— Значит, заклятий было два: приворот и проклятие, — заключил господин Рельский. — Любопытно, почему не подействовал мансег?

Шеранн невесело усмехнулся.

— Мальчишка, — он покачал головой, успокаивающе поглаживая руку госпожи Черновой, которая вцепилась в его ладонь, — просто глупый мальчишка, а не эриль. Я дракон огня, и сидел у костра... Заклятье просто сгорело без следа. Софии пришлось хуже...

Господин Рельский нахмурился, отвернулся, но ничего не ответил на эту фамильярность.

Было несложно догадаться, что произошло, к тому же молоденькая рома все подтвердила. Она решила извести соперницу и присушить дракона, и пообещала после того выйти замуж за влюбленного в нее шувано. Приворота хватило бы ненадолго — на ночь-две, не более — но достаточно, чтобы зачать ребенка от сына стихии. Разумеется, пылкий юноша не устоял перед соблазном и согласился на все ради ее благосклонности (хотя, должно быть, он был не прочь уничтожить и самого Шеранна).

— Неужели нельзя ничего сделать? — с глухим отчаянием спросил мировой судья, выслушав это немудреное повествование.

Дракон лишь опустил глаза, и Ярослав отвернулся, отошел в сторону, не в силах наблюдать за мучениями Софии. Кажется, временами боль слегка отпускала и ей ненадолго становилось легче, но рядом с нею был Шеранн, и похоже, она больше ни о ком не вспоминала. Ей был нужен только он, и господину Рельскому было нелегко это выносить...

Ромарэ отошли в сторону, уселись прямо на землю, а старейшины устроились кружком у огня, о чем-то негромко переговариваясь.

— Господин, — вдруг окликнул его слабый, но решительный голос.

Мужчина обернулся и увидел перед собою старую шувихани, заплаканную, но решительную.

— Что ты хотешь? — устало спросил он, подозревая, что она попросит его поступиться местью.

— Мой внук... нарушил закон, — произнесла она почти спокойно, только судорожный вздох выдал, как ей тяжело, — и отказался исправить сделанное. Его грех пал и на меня, поэтому я помогу.

— А ты сможешь?

— Попытаюсь, — рома смотрела прямо, но кажется, почти ничего не видела перед собой. — Даже если умру.

— Но поможет ли это? -усомнился мировой судья, пряча отчаянную надежду.

— Слабо, — с неохотой ответила шувихани. — Но я попробую.

— Хорошо, — кивнул господин Рельский. Это был хоть призрачный, но шанс. — Иди со мной.

Он решительно шагнул к госпоже Черновой. Возле нее сидел Шеранн и говорил что-то успокаивающее, но утешения, по-видимому, помогали мало. Мужчина взглянул на дракона, тот обернулся и мировой судья заметил, как неестественно расширены его зрачки, в которых плескалось темное, почти багровое пламя, и зябко передернул плечами.

Шеранн явно был на шаг от всепоглощающей, губительной ярости, и с трудом балансировал на грани. Драконий гнев может наделать немало бед — к примеру, лесной пожар, который легко прыгает по верхушкам вековых сосен, в мгновение ока заглатывает целые массивы деревьев...

— Успокойтесь, — настоятельно потребовал Ярослав, стискивая плечо Шеранна.

Тот отвернулся, будто не слыша, и ласково отвел со лба молодой женщины взмокшую прядь, а она слабо улыбнулась в ответ — боль как раз отпустила.

Господин Рельский глубоко вздохнул и обратился к шувихани:

— Что нужно делать?

Она повелительным жестом подозвала ближайшего рома и что-то кратко объяснила ему на своем гортанном наречии.

Тот почтительно склонил голову, внимая словам старой Шаниты, и бросился прочь. Гадалка, по-видимому, довольная разговором, подошла к госпоже Черновой и опустилась перед нею на колени, нетерпеливо отстранив дракона.

— Прости меня, девочка. Я не уследила, — тяжело вздохнула она и взяла Софию за руку. — Но я помогу! Ты мне веришь?

— Да, — прошелестело тихо-тихо.

Шувихани отпустила ее ладонь и осторожно сняла с шеи ладанку. Она с трудом развязала горловину мешочка, извлекла крошечную косицу, переплетенную тремя яркими нитками, положила ее на лоб молодой женщины, потом вытащила из-за пояса небольшой нож, которым легко взрезала свою ладонь. Обмакивая палец в собственную кровь, Шанита нарисовала на коже молодой женщины несколько таинственных знаков, после капнула кровью на ту самую косицу.

Закончив эти приготовления, шувихани извлекла из кошеля на поясе злополучную дощечку с текстом нида и небрежно бросила ее в огонь, негромко бормоча мольбы богам.

Затем она простерла руки над больной и произнесла громко и уверенно:

— Проклятие на тебе, и хозяин его — Лало. Но Лало — мой внук, плоть от плоти и кровь от крови. Его волосы, его кровь, его нид — мои по праву! Как сгорает дерево — сгорит и наговор.

Казалось, ничего не происходило. Старая рома склонилась над молодой женщиной, чего-то ожидая... Но пристальный взгляд легко бы заметил ручейки пота на висках шувихани, напряженную дрожь ладоней, до крови закушенные губы...

Наконец Шанита отшатнулась, надсадно закашлялась и с трудом проговорила:

— Я сняла нид, но этого мало — она очень слаба. Джанго!

Молодая женщина тем временем смогла слегка улыбнуться и нетвердым голосом заверила в том, что ей лучше.

Старейшины уже закончили совещание, и баро ждал чуть поодаль. Он тут же подошел к импровизированному ложу госпожи Черновой и протянул господину Рельскому и Шеранну по мелкой монете, которые те машинально взяли.

— Беру ее с дороги, покупаю за два медяка, чтобы жила для меня и была, как моя дочь, здоровой! — торжественно провозгласил старейшина ромарэ. — А это тебе, моя названная дочь...

Он повернулся к Софии и положил рядом с нею расшитую рубашку.

— Спасибо, — пробормотала она, прислушалась к себе и сказала растерянно: — Уже не болит...

Ромарэ, молча стоявшие вокруг, разразились криками радости, Джанго рассмеялся и хлопнул по плечу старую Шаниту, которая едва держалась на ногах и чуть не упала от этого выражения чувств. Переполненный восторгом дракон подхватил на руки госпожу Чернову и принялся ее кружить, а господин Рельский устало прикрыл глаза, сжав в кулаке монетку и улыбнувшись...

Все в таборе наперебой поздравляли своего баро с днем рождения новой дочери.

— У нас есть такой обычай, — объяснил Джанго, повернувшись к чужакам, когда все наконец слегка угомонились, — если в семье умирают дети, то другой рома может выкупить заболевшего ребенка и назвать его своим. Малыш остается с родными, но отныне у него будет две семьи. Ты не дитя, но попробовать — не грех. Помогло, как видишь!

— Да уж, — усмехнулась София, удобно устроившись на руках дракона. Она запретила себе думать о том, что это неприлично, и наслаждалась восхитительным ощущением жизни, которое будоражило кровь, как игристое вино, раскрашивало мир в сочные цвета, манило отбросить все условности.

Впрочем, госпожа Чернова в глубине души понимала, что это ненадолго. Стоит ей вернуться в Чернов-парк, как благопристойность вновь облечет ее жизнь невидимой броней, но сейчас и здесь это казалось таким далеким, таким неважным...

Из блаженного состояния ее вырвало лишь то, как вдруг напрягся Шеранн, по-прежнему прижимая к груди драгоценную ношу, а потом осторожно уложил ее и стремительно пошел прочь.

София огляделась по сторонам и увидела, что ромарэ выстроились двумя рядами, пропуская процессию: впереди шествовали старейшины, за ними дюжие молодцы тащили Гюли и Лало.

На их пути встал дракон, сложив руки на груди.

Баро, а следом и остальные, склонились перед ним.

— Прости за обиду, сын стихии. Мы нашли виновного и примерно его наказали. Мы решили: Лало будет изгнан, а Гюли наказана плетью.

Ромарэ заволновались, но в основном их выкрики выражали одобрение, лишь запричитали, заплакали женщины, и старая Шанита вдруг бросилась вперед и остановилась перед девушкой.

— Я проклинаю тебя, Гюли! — громко и торжественно выговорила она. — Из-за твоей прихоти я лишилась единственного внука, а наш табор остался без шувано. Позор лег на нас, наши вардо отныне будут отмечены перевернутой руной "перт", пока не будет искуплен долг. Я сказала!

Она гордо отвернулась от красавицы, и та будто поблекла от этих слов. Наказание страшное: никто более не взглянет со страстью на оскверненную женщину, никто не предложит ей разделить жизнь и еду, и пусть ей можно ехать дальше с табором, но все станут держаться поодаль, боясь оскверниться...

Теперь конвоиры отпустили ее и стали вытирать и отряхивать руки, будто счищая прилипшую к ним грязь.

Гюли застыла на несколько мгновений, потом вдруг страшно закричала, метнулась в сторону и стремительно бросилась на Софию, царапаясь как кошка и норовя укусить.

— Это все ты, ты виновата! — кричала она. — Ты отняла его у меня!

Надо думать, назначить госпожу Чернову виновницей своих бед ей было совсем несложно.

Господин Рельский, который был неподалеку, кинулся к ней, отшвырнул юную рома в сторону и заслонил госпожу Чернову собой, с трудом выдерживая натиск растрепанной фурии.

Тут подоспели остальные ромарэ и с трудом оторвали девушку от ее жертвы, поволокли прочь, к Шеранну, который стоял на месте, скрестив руки на груди.

— Возьмите, — мировой судья извлек из кармана и протянул молодой женщине белоснежный платок, отвлекая ее от наблюдения. — У вас ссадины.

— Где? — вяло спросила София, послушно взяла кусочек шелка и замерла, поскольку совсем не ощущала боли.

От столь бурного потока событий она вконец растерялась, ощущая себя листком в стремнине.

Вместо ответа мужчина отобрал у нее платок и осторожно коснулся ее щеки.

Пробормотав что-то в знак признательности, она отвернулась и молча смотрела на рыдающую Гюли, которую окружали соплеменники, громко о чем-то переговариваясь на своем гортанном наречии.

Дракон подступил к ним, и при его приближении смолкли все, даже плачущая девушка. Он остановился перед нею, прямо взглянул в побледневшее лицо Гюли и что-то негромко произнес. От слов Шеранна рома обвисла в держащих ее руках, а остальные молча склонили головы.

— Что он сказал? — прошептала София.

Господин Рельский промолчал, хотя отлично расслышал. Ничто на свете не заставило бы его повторить эти слова госпоже Черновой.

"Ты второй раз посягнула на мою женщину, и тебе не будет за это прощения..."

Затем последовала тягостная процедура изгнания. Дракон оттеснил мирового судью от Софии, и последнему ничего не оставалось, кроме как хмуро наблюдать за происходящим да раздраженно постукивать тростью по бревну, на котором он устроился...

Шанита лично обстригла кудри внука. Слезы текли по ее морщинистым щекам: короткие волосы, усы и борода — символ бесчестия.

Потом она отступила от Лало, казалось, все еще не верящего в происходящее. Тут одна из женщин табора ударила его принесённой юбкой по лицу, и все вокруг стали выкрикивать оскорбления, а потом погнали его прочь. Юноша бежал, прикрывая голову руками под градом ударов, пока не скрылся из виду.

Гости молча наблюдали.