Судьба в наследство

С каждым шагом сердце стучало все быстрей, казалось, если я не потороплюсь, то случится что-то страшное. Добралась импровизированной конюшне я уже почти бегом. Но не успела дойти до распахнутых настежь сарайных ворот, когда услышала истошный женский визг. Голосили во внешнем дворе перед входной калиткой. Резко повернув, выхватила из ножен фальшион и поспешила на крики.

В открывшейся передо мной картине, как ожидалось, не было ничего страшного. С десяток боевых братьев, вошли и теперь, столпившись у калитки, с удивлением смотрели на визжащую в страхе и вырывающуюся сестру-элионитку. По одеждам это были братья из Ордена Варфоломея Карающего. Ее за руку держал их командир. Когда они увидели меня, такую взъерошенную, то невольно потянули руки к оружию, но тут же расслабились. А старший брат, что до этого удерживал сестру, отпустил ее.

— По какому праву?... — начала я, но командир перебил меня и сиплым голосом начал рапортовать.

— Посланы главнокомандующим, дабы удалить сестер из обители, а сам монастырь в кратчайшие сроки превратить в боевую крепость. У меня бумага, подтверждающая все полномочия.

Я облегченно выдохнула. Юозапа как всегда оказалась права. Слава всем Святым, что не погорячились!

— Это к здешней настоятельнице, — пояснила, указывая за спину, на главный жилой флигель. — Только предупреждаю, она будет сильно упорствовать переселению.

Старший брат нахмурился и, буркнув: 'Посмотрим', — отдал приказ дожидаться его здесь и поспешил, куда было показано. А я, решив разузнать последние новости у братьев, вложила клинок в ножны и подошла к ним.

— Война скоро начнется? — с ходу задала вопрос, который волновал всех в последнее время.

Один из братьев пожал плечами. А другой, сдвинув шлем на затылок, чтобы почесать вспотевший лоб, задумчиво начал:

— Нурбанских галер пока не видать, но...

— Лазутчиков ихних полным-полно, — добавил третий. — Присматриваются заразы!

— Больших стычек не было, однако чую — ждать недолго осталось, — заметил еще кто-то, но тут его в спину толкнули, чтобы отошел от калитки.

Брат посторонился, другие тоже начали расступаться.

Во двор один за другим стали входить плечистые братья-дознаватели, обряженные поверх темно-бордовых сутан в кольчуги и бригантины, на поясе у них висели мечи. В груди у меня екнуло, но... Может, они переезд сестер контролировать будут?

Меж тем, вошедший первым — я с удивлением обнаружила, что одет он не в рясу, а в бордовую же сутану — увидев меня рядом с боевыми братьями, переменился в лице и смерил цепким взглядом, словно приценивался. Мне сразу стало понятно, что передо мной не рядовой брат, а как минимум диакон или викарий.

— Сестра Есфирь? — внезапно спросил он.

Едва услышав свое имя, я покрылась холодным потом. Мысли неистовым галопом понеслись в голове. Неужели за нами?! Выследили с самой Вианы? Или нас уже объявили в розыск, за убитых нами пустынников и инквизитора? Что делать?! С нами Агнесс! Бежать?! Как?!

Видимо заметив мгновенные перемены на моем лице, он успокаивающе начал:

— Я послан ее высокопреподобием Серафимой, дабы помочь вам...

Я выдохнула и на секунду расслабилась, но дальше все завертелось со страшной скоростью. Четверо братьев, что уже успели войти следом за ним во двор, бросились ко мне. Все что удалось — это отшатнуться назад, как меня тут же опрокинули на землю, попросту прыгнув и навалившись всем весом. Завязалась короткая потасовка с зуботычинами. В куче малой лишь удалось достать боевой нож, как его пинком выбили из руки, а следом обрушился шквал ударов. Сквозь поддоспешник и кольчугу, что были на мне, они не так остро чувствовались, но вот по голове...

В один момент я поняла, что меня вздернули на ноги, скрутив руки за спиной до хруста в суставах, так что пришлось невольно согнуться и податься вперед, еще больше лишая себя возможности сопротивляться.

Сквозь шум в ушах я услышала:

— Старшая сестра Есфирь обвиняется в смертном грехе — ереси, хуле на Господа и колдовстве. И будет помещена в подвалы замка Мориль, до выяснения ее виновности...

Кажется, это говорилось для братьев, которые с оторопью смотрели на разворачивающееся перед ними действо. Самым краем уха услышала мгновенно оборвавшийся Агнесс крик: 'Есфи...', — но, похоже, ей тут же зажали рот...

Неужели схватили ее и девочек?!

Я попыталась дернуться, нещадно выворачивая руки, но тяжелый удар обрушил меня на землю, а в глазах все померкло.

Часть текста удалена

Глава 11.

В городском архиве было тихо, сумрачно и пыльно. Многочисленные пауки, обитавшие под потолком и на верхних стеллажах, где хранились самые редко-востребованные записи, постарались на славу, заплетя все бесчисленными слоями своих тенет. Сейчас же зимой, когда они, забившись в щели, впали в спячку, паутина, оборвавшись под грузом пыли и попавших в нее насекомых, висела неопрятными клочьями.

Но неожиданно в этой мертвенной тишине, раздался оглушительный чих, гулким эхом прокатившийся меж высокими стеллажами, а затем послышалось:

— Искуситель и все его отродье! Ачха-а! Я больше сюда ни за что не полезу... А-а-а... Ач-хи! Это старый сморчок сам у меня пыль глотать будет! Эр-рч-хе! — последнее чихание сопровождалось громогласным рыком, словно неведомое, но очень грозное животное обитало среди полок. — Шоб я сдох!.. Да держи ты эту лестницу! А то я навернусь с высоты! Ачха-а!

Наконец вожделенный талмуд был извлечен с верхней полки, и припорошенный серым со слезящимися глазами, старший брат Дезидерий спустился по шаткой стремянке вниз. Утвердившись на полу, он смахнул с книги толстый слой пыли и направился к пюпитрам стоящим в ярко освещенном свечами читальном зале. Следом за ним, яростно растирая переносицу, чтобы не расчихаться, двинулся брат Убино. Навстречу им уже спешил смотритель архива — невзрачный тщедушный старичок со скрюченными ревматизмом пальцами, единственной яркой чертой внешности которого были багровый мясистый нос и большие хрящеватые уши.

— Вы ошторожнее, ошторожнее, — зашамкал он, увидев, как Дезидерий шлепнул фолиант на подставку. — Это шведения трех вековой давношти. Ошень редкие и ошень вашные. Таких шведений вы больше нигде не найдете...

— А раз они редкие, чего тогда в такой пыли хранятся?! — поинтересовался Убино, но, не удержавшись от вновь поднявшейся пыли, чихнул в согнутый локоть. — Ой!... — он сморгнул выступившие слезы. — От такой грязи, наверное, вся бумага уже иструхла?

— Доштуп в архив оранишен. Нешего тут вшяким ш трапками шататься. Шырость только ражводить. От шырости они и портятшя, а не от пыли! — яростно начал возмущаться старик. — А приемника вше не берут. А вше иж-жа шкупошти! Денег им шалко...

— Дед не зуди, и не стой над душой, — оборвал старика Убино, когда прочихался.

— Я же долшен прошледить, штобы вы...

— Дед, мы тут находимся по приказу его преосвященства епископа Констанса и епископа Максимилиана. Будешь возле нас околачиваться, решим, что шпион и доложим куда надо. Потом дознавателям будешь объяснять, кто ты и откуда.

— Убино... — обвиняюще начал Дезидерий, но продолжения не потребовалось.

Архивариус покачивая головой, со словами: 'Ах, молодеешь, молодеешь... Вше-то вы иж шебя важношть штроите', — зашаркал обратно к себе в каморку.

— А я что?! — попытался оправдаться тот. — Оно нам надо, чтобы этот старый гриб видел, чего мы откапали? Ты лучше вон смотри давай... Что там просил его преосвященство? Граф... Как его там? Да ты не тут открываешь, на 'си-эйч' его титул начинается.

— Первым мне герцога найти надо! — упрямо возразил Дезидерий. — Они тут все по титулам расположены...

Он начал перелистывать слипшиеся от времени страницы, как Убино жестом фокусника вытащил из рукава смятый листок и положил перед старшим братом.

— Да нашел я тебе уже этого герцога в другой книженции. Помер он пару недель тому назад. Вот свежая запись. Так что давай ищи графа.

— Маркиза сперва разыщем, — отрезал тот.

* * *

— Пане, пане! — орал на весь двор чумазый мальчишка из нижней челяди. Его крик эхом отражался в каменном мешке внутреннего двора. — Гониц приихал! Сувстречайтэ! Маркызу Рышарду кажите! Пане Питер, гониц приихал!

Парнишка голосил, приплясывая босиком на плотно утоптанном снегу. Январский мороз хватал его за пятки, и стоять на месте не было сил. Но раз именно ему первому выпала возможность сообщить радостную новость, упускать ее он никак не хотел.

— Пане Питер!..

В ответ на его новый вопль в одной из башен отворилось узкое оконце, забранное слюдяными вставками в свинцовый переплет. Оттуда боком высунулась румяная тетка. На голове у нее был повязан белый платок, а поношенное котарди грозило треснуть от распиравших его телес.

— Шо ты ориш, бисов сын?! — рявкнула она. Ее говор, как и дворового пацаненка, выдавал жительницу восточного Винета. — Не глухие! Пане Питер там, у казармы з пане Михалом! Маркыз Рышард, будь сё неладно, опять пьеть з самой зори! Тикай до туды, — и она махнула рукой. Но едва парнишка сорвался с места, вновь завопила: — Да стой ты! Вот же-шь бис... Гоньцу кажи, шоб в типло шел! И сам не смий бегать биз обувки, будэшь потом у мэне носом шморгать!

Мальчишка кивнул, но едва тетка затворила окно, припустил что есть силы на дальний двор. Черные пятки так и сверкали, а латанная-перелатанная куртка вздулась пузырем на спине.

В вышнее неба сверкало солнце и, отражаясь от белоснежных сугробов, слепило взор. Дыхание морозным облаком срывалось с губ, и легкий ветерок уносил его прочь.

Обогнув высокие башни внутренней крепости, парнишка, чуть оскользнувшись на повороте, вылетел в конюшенный двор, где посреди, сгребая навоз, орудовал вилами конюшенный. Чтобы не угодить в кучу, он сделал небольшую петлю вдоль стены, а уже после добрался до казарменных построек.

На стороннего человека, не живущего здесь, казармы произвели бы удручающее впечатление. Старые обветшалые строения, с обрушившимися кое-где частями стен, которые были заменены наскоро положенной кирпичной кладкой, давно не видели бравых вояк. Кровля, крытая гонтом, местами зияла соломенными плешинами, а на месте слюдяных окон уже не один год красовались дощатые наглухо заколоченные ставни. Да и сама крепость, несмотря на то, что стояла в одном из красивейших мест в долине, выглядела этаким старым скособоченным грибом-трутовиком, примостившимся на цветочной поляне. Правда, весной, когда расцветали огромные сады, устилающие обочины вдоль дорог и склоны, и скрашивали ее убогость — все смотрелось не настолько печально. Но сейчас деревья, пригнутые на зиму и присыпанные заботливыми руками снегом, не могли ничего спрятать.

Однако те, кто жил в ней, вовсе не замечали окружающей серости. Не видели той бедноты и постепенного упадка, что с каждым годом все сильней и сильней заключали их в объятья.

Перед казармами стояли двое — кряжистый дядька, крепкий как пень трехсотлетнего дуба, и высокий, подтянутый, уступающий по толщине, но не по силе своему собеседнику, мужчина средних лет. Его русый чуть вьющийся волос крупной волной лежал на голове, а аккуратная бородка, давно вышедшая из моды в центральных областях Союза, украшала лицо. Поношенный жупон ладно сидел на плечах, а неширокие кальцони были заправлены в растоптанные сапоги. Да и дядька был одет так же — затертый таперт, распирали могучие плечи, ноги в разношенных сапогах уверенно упирались в утоптанный дорожный снег, а берет съехал на бок, придавая ухарский вид.

Когда парнишка вылетел на них, кряжистый продолжал начатый ранее разговор.

— Питер, ты мэне хоть убий, но хди я тэбе возьму стока на починку?! — его могучий голос эхом разносился окрест. — Сам камэнюки пийду выворачивать?! Али Марека погоню?!

— Та я ж о том и толкую! У тэбе, як ешо при отче служившем, прид Рышардом больщий вис. Он тэбе лучше послухает. Шо я могу сделать, ежли энтот дурэн нишо не разумеет?!

Дядька сдернул берет и пятерней взъерошил седой волос.

— Я говорил ему, но он меня по батьки так долече послал! Я ж его энтими руками тетешкал!.. Сопли подтирал... Эх! А сё евонны дружни. Им бы пити, гуляти да дивок портити, шоб им брюхо на бок писворачивало! Обдираэ энтого неразумея яки иву на корзни по вэсне, а он и рад старатися!

— Те-ж злыдни, ужо полгоду сидять, тока кров пьють..

Мужчина в сердцах стукнул по ноге свернутым беретом, который держал в руке.

— Пане Питер, Пане Михал, — зачастил парнишка, прерывая их разговор. — Там гониц приихал, з самой Славны! Цирковни! Матку казала хди вас искати...

— Ты пошто голоногий?! — тут же рявкнул на него дядька. — Прутом давно не получал?! Так я тя мигом оттяну.

— Дядку Михал, не надо, — тут же заюлил мальчишка. — Я торопився казать...

Но тут Питер ухватил парнишку в охапку и закинул на плечо. А дядька, хмыкнув в кулак, легонько стукнул его по тощему заду.

— Оть ты як заговорыл?! То пане Михал, а тут сразу дядьку? Я тэбе хошь дядьку, хошь пане, а сё одно оттяну. Шоб наперёд знал. Давно тэбе матку выхаживала?..

Парнишка дернулся, намереваясь вырваться, но мужчина держал его крепко и лишь подкинул, водворяя на место.

— Не егози. Сверзнешься. Подём поглядим шо за гониц, — и, так не опуская, уверенно зашагал ко входу в цитадель.

Зайдя внутрь, Питер опустил паренька на пол и, придав ускорения легким шлепком, прикрикнул.

— Ешо раз босым спидмаю — надеру!

Мальчонку как ветром сдуло, а мужчины расстегнув верхние теплые одежды, направились в гостиную.

Жилая часть крепости внутри производила впечатление не лучше, чем снаружи. В коридорах выцветшие шпалеры и гобелены серыми полотнищами висели на стенах, в растрескавшиеся рамы сквозило, а на стекла намерзла толстая корка льда. На подставках некогда предназначенных под фамильные вазы и статуи давно ничего не стояло, разве что... На дальней каменной полке одиноко стояла забытая кем-то глиняная кружка.

— Алица пошто сёдня не убиратся? — вскинул бровь Питер, заметив посуду.

— Я ее к родичам справил. Пусть дивка у своих посидить, совсем заторкали ее энти дружни. Сё лапищи тянуть, — начал пояснять пане Михал. — Мне еёна матку жаловалась, шо дивка боиться, шо силой взымут, а ей по вэсне замуж идти. Завтра старую Ядвиру кликну, к ней ластиться не станут.

От этих слов мужчина зубы сжал, так что желваки на скулах заходили.

— Гнать их надо у три шеи! — стараясь сдерживаться и почти не разжимая губ, выдавил он. — Пусть шо хочь делает, а сёдня же в толчки прикажу гнать. Зовсим меру не видят!.. Та хде ентот гониц посажен?!

— Та не злись ты, — осадил его дядька. — У гостиной.

Они повернули за угол и, потянув за ручку дверь на себя, оказались в натопленной комнате. Ее убранство было побогаче, чем в коридорах, но и на нем лежала печать сильно померкшей роскоши. Однако в камине весело трещало пламя, а на растрескавшемся столике стоял деревянный поднос с румяными булками и ароматным кувшином варенухи.

Возле каминной решетки, на низенькой скамеечке, вытянув замерзшие ноги к огню и держа в одной руке грубую кружку, а в другой пышную сдобу, сидел мужчина в уставном сюркоте. Едва они вдвоем вошли, как он, встал и, отложив угощение в сторону, отрапортовал.