Вот и теперь, остановившись, Мегуми ощутила хлынувший подобно ливню поток замороженных чувств. Испуг, злость, радость выживания, удивление происходящему — все смешалось в одну огромную многоцветную мысль, окатившую с головы до пят. Канзаки нервно задергала плечами, словно сбрасывая невидимое покрывало. Хотелось оказаться дома, забраться под одеяло и, обнявшись с родной наглой кошкой, уснуть. Воздух был пропитан усталость, и она вдыхала эту усталость, наполняла ей легкие. Странным образом утомление уносило нервную дрожь.
Ватанабэ, не обращая на спутницу ни малейшего внимания, возился с рацией. Послушав шуршание помех и переговоров, он сунул пластиковый корпус в карман и, облокотившись о стену, принялся что-то насвистывать себе под нос. Толстяк по-прежнему был повернут к Канзаки спиной, и это безразличие вдруг рассердило. Резко кашлянув, Мегуми заговорила:
— Так... Дальше-то что?
— Я думаю, — безразличным голосом отозвался Сэм, не оборачиваясь.
— Это у тебя явно не всегда получается, — она просто не могла не съязвить. — Не побеги ты внутрь...
— Тебя я за собой не звал.
Наконец, толстяк обернулся. И Мегуми вдруг поняла, что неведомым образом у него на носу снова сидели извечные черные очки. Прямо как тогда, в Токио, надетые после заката. Совершенно неуместные. И что-то такое царапавшие в голове, что-то подсказывающие девушке. Заострившиеся черты пухлого лица, хищно темнеющая эспаньолка и чуть приподнятый в задумчивой усмешке уголок рта говорили и вовсе прямым текстом: он тоже нервничал. И осознание того, что у таинственного и свирепого Ватанабэ сердце не на месте, вдруг заставило ее собственное сердце слегка успокоиться.
— У тебя особая манера отказываться от компании, — почти весело фыркнула Канзаки. — Как будто нарочно стараешься, чтобы тебе назло кто-нибудь увязался следом.
— Я похож на любителя компании шаблонных анимешных героинь? — будь у Сэма хвост, он взвил бы его трубой к потолку как заправский яростный кот.
— Чего? — она непонимающе переложила автомат в другую руку. — Это почему это я — шаблонная анимешная героиня?
— Потому что ты — красивая сексапильная версия Джона Рэмбо. Любители аниме обожают такой типаж. Больше они любят только готических лолит, — с видом знатока принялся вещать Ватанабэ. — Или, по крайней мере, моэ.
— Ну, знаешь! — Мегуми даже возмутилась. — Не надо тут приплетать меня к извращениям! Я живой человек, а не какая-то там...
— Тем не менее, все характерные признаки в наличии, — не унимался толстяк. — Привлекательность — есть. Умелость в бою — есть. Характер незлобивый, альтруизм в наличии. В шортиках ты при нашем первом знакомстве ходила — фансервис есть. А самое главное...
Он торжествующе наставил на нее палец.
— Большая грудь!
Девушке очень захотелось взяться за оружие обеими руками, передернуть затвор и многозначительно посмотреть на знатока шаблонов. А затем, прищурившись, выпустить в объемистый живот весь рожок. В который раз он, наверняка специально, коснулся чувствительнейшей темы — ее бюста. Для Мегуми это была самая больная мозоль еще с тех лет, когда эта самая многострадальная грудь принялась расти больше, чем у сверстниц, словно вслед за собой вытягивая девичий рост. При малейшем упоминании "этой части тела", как Канзаки называла грудь даже про себя, сразу зажигалась красная лампочка сердитости.
Прикидывая, как лучше совершить казнь мерзкого пошляка и негодяя, девушка вдруг поперхнулась. Стоп, что вообще происходит? С чего это они заговорили о ее груди? Вот именно сейчас? Ва-та-на-бэ...
Он уставился ей в лицо черными стекляшками, закрывавшими глаза. На физиономии толстяка появилась едва заметная довольная ухмылка. Он это специально! Специально заморочил ей голову какой-то ерундой!
— Кхм-кхм, — с притворной вежливостью покашлял Сэм, наблюдая, как краснеет лицо собеседницы. — Итак, отвлекаясь от грудей и моих недостатков... Ты чего сказать-то хотела?
— Только одно, — мрачным голосом отозвалась Мегуми. — Когда в следующий раз будешь в корне давить женские истерики, делай это тактичнее.
Она уже поняла, зачем он увел разговор с упреков в свой адрес. Ватанабэ понял, что ей тяжело. И что она собирается по старинному женскому обычаю стравить пар, поругавшись. Поэтому обратил ссору в фарс. Сволочь.
Можно было бы не поддаваться и обругать его посильнее. Но не хотелось. Совсем.
— Так точно, — он посерьезнел. Мигавшая под потолком лампочка отражалась грязно-желтым пятном в стеклах очков. — Но надо действительно что-то решать.
— Да...
Решать действительно было надо. И все существо Канзаки призывало решить так: как можно тише забиться в самый дальний уголок здания и подождать, пока все не закончится. А еще лучше — найти здесь, в стороне от террористов, более или менее безопасный выход и сбежать через него прочь. Вернуться домой и забыться испуганным сном. И бросить всех тех, кто сейчас сидел в зрительском зале, беспомощный, отданный во власть преступников... Вдохнув внезапно похолодевший воздух, она тихо сказала:
— Мы можем как-то... помочь людям?
— Хм, — загадочно темнеющие стекла очков оставались мертвенно неподвижными. — А надо?
— Не поняла.
— Нам оно надо — помогать людям?
В ушах у Канзаки страшно хрустнуло. Ерунда какая-то. Ватанабэ же сам побежал в здание. Зачем, если не хотел остановить террористов?
— Я как-то не улавливаю... — она вновь передернула плечами. — А за каким чертом мы полезли сюда, если ты не собираешься...
— Не знаю, за каким чертом сюда полезла ты, — голос Сэма был суров, поза неподвижна. — А я никаких абстрактных "людей" спасать не собираюсь.
— Не пойму... — она наморщила лоб, честно стараясь уяснить смысл.
И тут вспомнился сегодняшний вечер, разгромленная квартира, разговор на крыше. Что-то громко клацнуло в ушах, еще не отошедших от мысленного хруста. Ватанабэ сорвался с места после рассказа о ком-то. И пошел. Пошел к театральному центру. Что, сходить на представленьице? Очень вряд ли. Да еще и с... револьвером.
— Ватанабэ, — поддавшись яростным воплям интуиции, произнесла Мегуми. — Скажи, а ты не... Не пришел ли ты сюда к...
— Я пришел сюда к той, про кого рассказывал.
Слова казались похожими на стальные брусья, так тяжело и стремительно они звучали. Физиономия Сэма окаменела до такой степени, что его вдруг стало даже жалко. Толстяк явно не хотел развивать данную тему, но знал, что придется.
— Значит, вот куда ты убежал тогда, — Канзаки, заинтригованная новым открытием, удобнее устроилась у стены, переступив с ноги на ногу. Сэм ненавязчиво прислонился к стене напротив, стоя чуть сбоку. Так они и расположились, наискосок друг от друга, заполнив собой почти всю комнатушку. — Ты шел к той самой... Погоди, а зачем тебе был нужен револьвер?
Во взгляде Мегуми появилось нехорошее подозрение.
— У меня не было намерения пошло застрелить ее и застрелиться самому, — кисло поморщился Ватанабэ. — Эту ерунду оставь истеричным мальчикам. Револьвер — это подарок. Памятная вещь. Я хотел показать его ей, чтобы было доказательство.
— Доказательство чего?
— Того, что я живой. Если не помнишь, я — умер.
— Ах, да... Она считает, что ты мертв?
— Именно так, — голос его звучал все глуше и глуше. — Пока мы с тобой мило беседовали, я прикидывал все "за" и "против". И решил все-таки придти сюда.
— Вот оно что...
Повисла пауза. Очень неловкая пауза. Ватанабэ молчал, а Канзаки не знала, что бы еще такое сказать. Соприкосновение с неизвестной ей стороной Сэма, проникновение в его чувства, которые открылись внезапно и по-прежнему оставались непонятными, — все это сбивало с толку. Выходило, что он все-таки ни при чем. А ведь мелькнула мысль в какой-то момент, что подозрительно удобно толстяк оказался рядом с местом совершения теракта. А Сэм просто решил покончить с застарелой проблемой. И, очевидно, чувствовал себя не слишком уютно, раз даже она разглядела напряженность.
— Значит, ты пробрался внутрь, чтобы...
— Чтобы помочь только одному человеку, — подтвердил Ватанабэ.
— Хм... — она помялась. — Это как-то... эгоистично.
— А не все ли мне равно? — он безразлично почесал бородку. — Я не герой боевика, никого спасать не собираюсь. Мы же не в кино.
— Это, конечно... — Мегуми чувствовала, как в воздухе между ней и толстяком начинает провисать неловкое нечто. Мысль о том, что он пришел только для того, чтобы спасти давнюю любовь и плевать хотел на прочих заложников, вызывала кислое ощущение во рту. Проще говоря — захотелось сплюнуть.
— Можешь, конечно, наполнить мозг презрением, — судя по всему, он даже не смотрел в сторону девушки, сквозь очки таращась в стену. — Просто я знаю, что в одиночку мне никого не спасти. Судя по тому, что я выкачал из мозгов того дурачка, от взрывов, способных убить всех заложников поголовно, зал отделяет слишком мало времени и усилий. Тут даже Брюс Уиллис не справился бы, сколько ни бегай босыми пятками по стеклу.
Снова повисла пауза. Все то благородное и правильное, что закладывали в Канзаки преподаватели и родные с детства, призывало отныне смотреть на Ватанабэ как на труса и эгоиста. Ведь он даже и не думал пытаться помочь попавшим в беду людям. Оказывается, его волновала только таинственная женщина. Но, с другой стороны, в трусости Сэма обвинять было бы странно. Он собирался действовать в захваченном здании один-одинешенек, пока Мегуми сама не увязалась следом. И сам порыв, в отрыве от игнорирования большой беды, был достаточно благороден. Мозг подсказывал, что и с принципом "один в поле не воин" в этот раз толстяк прав.
Вот так вот и возникают тупики в сознании. Благородный порыв скрывает личный интерес, а личный интерес таит в себе не самые дурные намерения. При этом судьей выступает девушка, только и мечтающая о том, как бы бросить все и бежать. Но уже не может. А подумал ли Ватанабэ хоть раз о возможности побега?
Девушка все еще осмысливала сказанное, когда Сэм вдруг подобрался, оторвавшись от стены. Не ответив на ее вопросительный взгляд, он поднял руку с выставленным указательным пальцем и замер. Как будто вслушивался во что-то. Зрачки скрытых от Мегуми мужских глаз принялись ритмично сужаться и расширяться.
— Я так и думал, что именно ты окажешься.
— Сам знаешь, за что мне дали одно прозвище. Я вечно выскакиваю, словно чертик из табакерки.
— Не буду спрашивать, зачем ты там. И даже не спрошу, какого черта вы с шефом опять морочите мне голову. Но ты очень пригодишься. У них в заложниках толпа народу, и все иностранные СМИ накинулись на захват как коршуны.
— Так и знал. Видимо, кто-то оседлал банковский счет размером с Эверест, раз может себе позволить корить такое количество информационников.
— А то как же. Этот кто-то не только журналистов купил, но и захватчиков. Мы пробили по базе данных Ясфира, их главного. Дорогое удовольствие — сделать из него идейного. Очки при тебе?
— Да.
— Высылаю файл на Ясфира. Кстати, Интернет-атака тоже была. Они таки прорвали наших "церберов". Ненадолго, но информация успела утечь и распространиться черт знает как широко.
— Здание блокировано?
— Со всех сторон, группа отправлена в канализацию. В случае штурма полезут изо всех щелей.
— Только вот раньше рванет.
— Тут ты прав. Причем рванет не просто так.
— Большая железка, которую ото всех прятали?
— Взломал одного? Она самая. Это "чистая".
— "Чистая"?
— Подбери там челюсть с пола. Именно, "чистая". Поэтому в дело сразу вступаем мы.
— Что шеф?
— Рвет и мечет. Не меняясь в лице. Железный уже едет.
— Значит, все-таки штурм.
— Штурм. Но сначала действовать будем мы.
— Каков план?
— Слушай и смотри...
Канзаки молча наблюдала за тем, как неподвижный, словно скала, Сэм стоит и неслышно с кем-то говорит. Перед тем, как уподобиться жертве медузы Горгоны, мужчина подался вперед, и теперь его галстук свисал вниз. Вид у предмета одежды был безобидный и почти беспомощный. Мегуми прямо-таки захотелось его поправить. Но шагнуть к Ватанабэ и бесцеремонно хвататься за его костюм, способный, к тому же, восстанавливаться после пачканья кровью и прорывания автоматными пулями, не очень хотелось.
Наконец, мужчина зашевелился. Поднеся к лицу руку, он одним пальцем сдвинул черные очки на лоб и почесал переносицу. Глаза пару раз быстро моргнули. Проведя все той же рукой по эспаньолке, Сэм оглянулся на замершую в ожидании девушку. Губы его тронула вечная кривая усмешка.
— Ну что, Канзаки-сан, — он неожиданно потянулся. — Похоже, у меня все-таки не получится остаться исключительно трусливым эгоистом.
— Это почему? — снова ощущая себя ничего не понимающим ребенком, спросила Мегуми.
— Потому что я теперь не один, — Сэм надвинул очки обратно на глаза. — А значит, будем спасать всех.
— Кхм... — поперхнулась Канзаки. — У тебя в голове что, коммуникатор?
— Ага. А в очках — монитор, — он хмыкнул. — Не в этом дело. Если хочешь, тебе такой же вставят.
— Нет уж, спасибо.
— Мудрое решение. Итак, у нашего старого знакомого созрел план. Но...
Толстяк отодвинулся от стены и шагнул в сторону Мегуми. Несколько испуганная надвинувшейся массивной фигурой, девушка сильнее вжалась в стену, не подавая, впрочем, вида. В конце концов, вряд ли стоило бояться всерьез. Правда?
— Канзаки, — сейчас он был совсем близко. Лица Сэма и Мегуми разделяли считанные сантиметры. Его живот слегка терся о край ее куртки. И вот такая вот неожиданная теснота почему-то заставила уши Канзаки предательски теплеть. — Мне нужна будет твоя помощь.
— По... помощь? — осознавая, что наступает неуместное смущение, она отвечала с запинкой.
— Помощь, — черные стекла очков блестели напротив.
— К-какая?
Большой и сильный мужчина практически напирал на нее, не обращая внимания на крохотность помещения. И на ощупь уже начинал казаться приятно мягким. Канзаки захотелось нервно сглотнуть. Чего это она? А он?
— Я все-таки, эгоист, декадент и пижон, — ответил он, глядя сверху. Подавшись вперед, Сэм уперся ладонью правой руки в стену возле головы собеседницы. — Поэтому мне придется попросить тебя, Канзаки...
— О... о чем?
А ведь он может заломать ее в считанные секунды, особенно в такой комнатушке. И никакое сопротивление не поможет. Но с какой стати?! Зачем ему это надо?!
И, самое главное — с чего ей вдруг лезут в голову такие мысли?!
А эспаньолка уже почти щекочет лицо...
Словно не замечая возникшей неловкости, Сэм продолжал.
— Помоги мне обезопасить ту самую.
— Т-ту самую?
— Да, ту самую.
Он отодвинулся, глядя ей в лицо. Внутренне выдохнув, Канзаки поспешно ответила:
— Конечно.
— Вот и отлично, — будто по мановению волшебной палочки Ватанабэ отодвинулся на другой конец комнатушки. — Тогда слушай меня очень внимательно.
