Трудная профессия: Смерть

Аудитория была заполнена, после летних каникул все активно обменивались впечатлениями. Пока меня никто не заметил, я тихонько проскользнула на место в углу. Первую пару в семестре вела Германова, это была вводная лекция, на которой она заодно распределяла нас на учебные подгруппы для лабораторных занятий. Мое распределение вызвало сильное возмущение со стороны пострадавших:

— А нельзя Мягкову к кому-нибудь еще определить? У нас с ней никто не хочет работать.

Я стиснула зубы, Германова открыла рот, что бы ответить на поступившие возражения. Но тут неожиданно выступил Бабушкин, в своей обычной ироничной манере:

— А можно Мягкову к нам определить? У нас с ней все хотят работать.

Видимо, они действительно успели обсудить этот вопрос, потому что в отличие от всех остальных остолбеневших, включая меня и преподавателя, эта подгруппа в полном составе веселилась, взирая на окружающих. Первой сориентировалась Германова.

— Мягкова, вас такой вариант устраивает? — я кивнула, на всякий случай два раза. — Тогда будем считать вопрос решенным. Сейчас небольшой перерыв, а затем кратко разберем основные разделы, из которых будет состоять данный курс.

Вересная привстала, повернулась ко мне и махнула рукой "иди сюда". Чего она от меня хочет? Я спустилась на первый ряд, поздоровалась с ребятами.

— Ксеня, мы тут немного раскомандовались, ты точно не против с нами в группе быть?

Дожили...

— Да, конечно, — пожала я плечами. — Только... в общем, надо поговорить бы.

— О чем?

— Не здесь.

— Ладно, — не стала возражать Женя. — А ты, наверное, садись к нам, так удобнее будет.

Я сходила за тетрадкой, примостилась с краю, рядом с Аней Ворониной. Краем глаза глянула в ее записи — вот как она так может? Аккуратно, подробно, да еще и цветными ручками кое-что выделяет, с ума можно сойти. Из моих конспектов вся полезная информация, которую потом удается извлечь — имя преподавателя и название курса.

После лекции я подошла к Германовой, уточнила список работ, которые мне еще нужно выполнить для допуска и время пересдачи. Пересдачи теперь предстояло сдавать предметным комиссиям, ну да мне не привыкать. Допуски бы получить, особенно у Подбельской. Если Германовой я задолжала всего две работы, то Подбельской нужно было отчитываться за весь семестр — все работы начаты, и не одна не сдана. Это не считая отсутствия хотя бы одного ответа на семинарах.

Собственно это я и хотела обсудить со своей подгруппой. Очень мило с их стороны, что они меня пожалели, — ну или тех, кому на голову я могла свалиться, — но они должны понимать, что через неделю-другую меня весьма вероятно отчислят, и у них будет на одну боевую единицу меньше.

Поговорить бы я предпочла с кем-нибудь одним, с той же Женей или Колей, но мне не оставили выбора, плотно обступив всей группой и требуя объяснить, в чем дело. В ответ на объяснения Регина закатила глаза, а Лабутчер фыркнула:

— Так ты не отчисляйся и всех проблем.

— Это не от меня зависит, — попыталась объяснить я.

— А от кого, Ксеня? — спокойно спросила Вересная.

— Лучше вам пойти к Германовой и сказать, что вы передумали, — мрачно сказала я вместо ответа.

— Это ты сейчас передумаешь, — жизнерадостно улыбаясь сообщил Игорь. — Сколько у тебя долгов?

— Твоя какая печаль?

— Товарищ Мягкова, отвечай на поставленный вопрос!

— Твою мать, Игорь, достал! Две последние работы Германовой, все работы у Подбельской, соответственно эти два экзамена и еще защита курсовой.

— А курсовая в каком состоянии? — деловито спросила Лера.

— В завершенном.

— Тогда считай, проблемы нет, защитить только. А что там за работы германовские, напомни? — я послушно напомнила, потому что противостоять их натиску было бессмысленно, это я уже знала по опыту летней практики.

— И чего ты на них застряла? Там все элементарно, — удивился Коля.

И тут же театрально добавил:

— Товарищи, минуточку внимания! Эту задачу предлагаю доверить мне, — ребята засмеялись, Коля повернулся. — Ксеня, я серьезно, притаскивай работы в институт, за часок доделаем.

— Они у меня и так здесь, в лаборатории.

— Еще лучше, пойдем прямо сейчас в библиотеку.

— Лучше в столовую, там тоже столы удобные, но еще кормят, — веско заметил Игорь.

— Принято, идем!

Моим мнением вообще никто не интересуется! Может, оно и к лучшему? Я сходила в лабораторию, взяла свои недоделки, мы направились в столовую, сдвинули пару столов в углу — время наплыва посетителей уже прошло и мы никому не мешали. Коля преувеличил насчет часа — хватило и половины. Остальные тем временем самозабвенно копались в тех работах, которые я должна была сдать Подбельской. Кажется, им пришлось по душе развлечение "поможем отстающим товарищам".

— Мягкова, ты это левой задней ногой рисовала? — прокомментировала Регина одну из них и, не дав мне возможности недостойно ответить, резюмировала:

— Сразу на переделку, а вот эту можно поправить. Что еще есть, Жень?

— Две требуют совсем небольшой правки, а вот здесь все критично, надо переделывать. Так... эту тоже поправим... Ань, ты чего скажешь?

— Эти нормальные, — обычным тихим голосом сказала Воронина, — только тут в расчетах ошибка арифметическая и еще размерность по осям не указана.

— Итого шесть исправимы, две нужно сначала начинать. Давайте, что ли, с исправимых начнем, что бы в копилке появились законченные работы?..

Глава 23

В субботу на работе у меня был выходной, также я не пошла на пары. Это был очень важный и пугающий нас день — сегодня должны были в первый раз пытаться вывести из искусственной комы Джуремию. Врач объяснил, что не нужно ждать от этого дня слишком многого, процесс займет длительное время.

Джури вовсе не спрыгнет с кровати здоровой. Сначала она лишь понемногу начнет реагировать на раздражители, потом к ней медленно будут возвращаться память, речь, движения... Процесс полной реабилитации вообще займет около года, это при хорошем раскладе. Однако мы вчетвером, полные надежд, с раннего утра стояли у дверей палаты в ожидании новостей и вердикта врача.

Я думала о том, как сильно поменялось мое отношение к Джуремии за этот страшный месяц. Мы всегда слишком по-разному смотрели на вещи и абсолютно не были похожи по поведению. Джури гордилась нашей работой и тем, что она смерть, я это ненавидела. Она отлично училась, я не училась вовсе. Она занималась спортом, я пила. Джури прекрасно выглядела, я была похожа на чучело неопределенного пола. Думаю, даже когда мы учились ползать, мы выбирали противоположные направления.

Я долго ненавидела ее всей душой, для меня она была олицетворением того, что я считала злом. А еще я ей завидовала. Да, я очень завидовала ее целеустремленности и успешности, силе воли. Пожалуй, надо признать, что если бы она так же относилась к нашей работе, но была при этом страшненькой на вид спивающейся неудачницей, я бы относилась к ней терпимее.

И вот неожиданно мой мир, в котором была такая удобная для ненависти Джуремия, перевернулся с ног на голову. Джуремия теперь неподвижно лежала за этой белой больничной дверью, искалеченная, без сознания и возможно, без шансов вновь его обрести. А мне было страшно думать, что ее может не стать. Меня пугало также, во что превратится ее жизнь, если она благополучно придет в себя.

Мы знали, что у Джуремии сильно повреждена левая рука и скорее всего полную подвижность она не обретет. На теле много шрамов от травм и из-за операций, один из них пересекает висок. Джури обрита налысо, она сильно потеряла в весе за это время, превратившись из девушки с прекрасной фигурой в тощую девочку. Как она воспримет случившееся с ней? Каково ей будет заново учиться ходить, говорить, делать элементарные вещи? Нет, я больше не могла ее ненавидеть, мне было больно даже думать о том, что с ней случилось. Я мечтала вернуть ту Джуремию, с которой можно было ругаться и безбоязненно драться вместо той безмолвной и беззащитной, до которой было страшно дотронуться.

Дверь открылась, вышел Евстигнеев, по его виду мы поняли, что хороших новостей для нас нет. Он сообщил, что Джури плохо отреагировала на попытку выведения из комы, врачам пришлось вернуть ее в это состояние. Лузза окончательно сникла, Катька едва сдерживала слезы, у Танре был такой вид, словно она сейчас в истерике разнесет половину больницы. Я подозревала, что и сама выгляжу ничуть не лучше.

Евстигнеев сказал, чтобы мы не падали духом, что у нашей сестры молодой, сильный организм и пока нет причин отчаиваться. Было понятно, что это в первую очередь попытка утешить, но хотя мы и не слишком полагались на эти слова, непостижимым образом все равно становилось легче. После разговора я отправила девочек домой отдыхать, сама встала у окна, скрестив руки на груди и невидяще глядя вдаль.

— Ксения, я хотел поговорить с вами, — в какой-то момент подошел ко мне Евстигнеев.

— Слушаю, — не оборачиваясь, произнесла я.

— Ваша сестра, я все же думаю, скоро придет в себя. Мы попробуем повторить попытку завтра. Первый раз нередко заканчивается таким образом, но будем надеяться, что все придет в норму. А вот вашей тете, к сожалению, становится хуже, нужно пробовать другие, более агрессивные методы лечения. Например...

— Не объясняйте, я все равно ничего не пойму, — устало перебила его я. — Я уже говорила, что полностью доверяю вашему мнению. Просто скажите, что мне нужно сделать и сколько заплатить.

— Я подготовлю бумаги и постараюсь найти способ уменьшить траты, — сказал он понимающе.

Наконец, я нашла в себе силы повернуться к нему и наткнулась на удивленный взгляд стоящей неподалеку Вересной. Что Женя здесь делает? Я посмотрела на Евстигнеева.

— Спасибо, вы очень добры к нам. Я постараюсь сделать все, что бы обеспечить лечение родных.

Он со мной попрощался и направился в свой кабинет. Женя, словно сомневаясь, медленно приблизилась.

— Привет...

— Привет.

Мы обе замолчали.

— Ксюша, — наконец начала она, — то, что я слышала, это правда?

— Я не знаю, что именно ты слышала.

— Твоя сестра без сознания, тетя тоже больна.... Что случилось?!

— Они попали в автокатастрофу двадцать восьмого июля. С того дня не приходили в сознание, тетя из-за комы, сестра из-за препаратов. Сестре вроде было лучше, сегодня ее попытались начать возвращать в сознание, но... не получилось. Тете недавно стало хуже.

— Боже мой.... Но почему в институте никто ничего не знает?!

— На самом деле многие уже знают.

Женя медленно развернулась, вставая рядом со мной и также опираясь о подоконник.

— А у тебя что? — спросила я.

— Крестной вчера операцию делали.

— Сочувствую. Как прошло?

— Тяжело, боялись ее потерять. Но сейчас лучше.

— Это хорошо.

В коридор выглянула медсестра, которая ухаживала за наставницей и Джуремией первые дни. Она была уже достаточно почтенного возраста, но сохраняла невероятную энергичность. Мне она очень нравилась своей добротой и внимательностью к пациентам и их семьям.

— Ксюша, ты еще здесь? Сиделку вашу не видела?

— А что такое, куда она делась?

— Не знаю, минут двадцать уже нет.

— Как она меня достала... Тамара Викторовна, не присмотрите за моими? Я заплачу, как обычно.

— Ксюша, деточка, я присмотрю, конечно. Но вам нужна нормальная работница, а не эта лентяйка. Платишь ты ей, я так понимаю, немало?

— Да в том и дело, что мало. Сиделки обычно требуют больше, — вздохнула я. — А у нее вроде как образование медицинское, им все-таки квалифицированный уход нужен.

Тамара Викторовна задумчиво посмотрела на меня.

— У меня племянница, Лариса, хочет выучиться на медсестру. Девочка она хорошая, ответственная. Конечно, это хуже, чем профессиональная медсестра, но раз такое дело.... Да и я, если что подстрахую. Может быть, на время вам это подойдет? Могу спросить.

Я посмотрела на нее, как на спасительницу.

— Тамара Викторовна, если устроит оплата, и вы действительно приглядите, чтобы ничего не случилось по ее неопытности, конечно подойдет! Позвоните?

— А чего звонить, — улыбнулась медсестра. — Она ко мне чай пришла пить, почему думаешь, я про нее сообразила? Пойдем в сестринскую, сразу и поговорим.

Лариса оказалась симпатичной девчонкой, радостно согласившейся на все условия. Я видела, что ее не столько интересует возможность заработка, сколько возможность набраться опыта. Что же, это замечательно. Я прекрасно осознавала все сопутствующие этому решению риски, но лучшего выхода для нас сейчас не видела.

Оставалось последнее — уволить вернувшуюся, наконец, сиделку. Она неторопливо шла по коридору, громко болтая по телефону, когда я вышла туда из сестринской. Женька все стояла у окна, похоже, ожидая меня. Я остановилась на входе в палату наставницы и Джури, спокойно наблюдая за приближающейся, как ни в чем не бывало сиделкой. Подойдя, нерадивая работница заискивающе улыбнулась, приторным голосом поздоровалась и попыталась пройти мимо меня в палату.

— Не торопитесь, — холодно сказала я.

— А в чем дело? — старательно изобразила непонимание она.

— Почему вы отсутствовали?

— Ой, на минутку выбежала, тут такое дело... — начала она было вкрадчиво-доверительным тоном, но я не собиралась это слушать.

— Минутка затянулась почти на час. Это не первый раз, когда я не обнаруживаю вас на рабочем месте, и это не единственная моя претензия к вашей работе, — так же спокойно сообщила я. — Благодарю за труд, но такое положение дел меня более не устраивает. Вы уволены. У вас есть пятнадцать минут, что бы собрать свои вещи.

Последовала безобразная сцена, в которой сиделка сначала оправдывалась, потом обвиняла меня во всех смертных грехах, затем пустила слезу и попыталась разжалобить, после угрожала и в заключение, последовательно обматерила меня и всех моих близких. Я на все это смотрела молча. Наконец ей надоело, с шумом и непрекращающейся руганью она ушла прочь. Женя подошла ко мне.

— Ничего себе... — задумчиво резюмировала она.

— Ты это к чему?

— Да так, неважно. Я на машине, тебя подвезти?

— Нет, спасибо, прогуляюсь.

— Живешь недалеко?

— Относительно, — я назвала адрес.

— Понятно. Завтра опять сюда?

— Утром. Перед обходом буду.

— Я тоже. Ксюша, а ты не против обменяться телефонами?

— Да, конечно, — немного растерялась я, потому что еще никогда ни с кем не обменивалась номерами телефонов. — Только у меня телефон временно.

— Как это? — не поняла Женя.

— Тетя дала на практику, — пояснила я. — А сейчас он мне очень нужен, думаю, мне не сильно влетит от нее, когда она придет в себя. Но в любом случае, это не мой телефон.

— Хорошо, буду иметь в виду.

Мы обменялись номерами и распрощались. Я направилась домой, по дороге зашла на продуктовый рынок и в результате едва вползла на крыльцо, придавленная тяжестью сумок. Лузза и Каттер были дома, Танремия снова куда-то испарилась. После полученного от меня выговора она больше не манкировала своими домашними обязанностями, но стала еще реже попадаться мне на глаза и еще больше огрызаться. Я видела, что Танре очень тяжело в сложившейся ситуации и сочувствовала, но одновременно не могла не злиться, она мне доставляла огромное количество хлопот.