— Я не про то...— Лелий отвернулся, поморщился, кровь застыла у него на зубах, между ними, стекала по рыжей щетине подбородка,— Помнишь девчонку твою?— спросил вдруг,— Ты ещё жениться на ней собирался?

— Ну?— Марк следил за его лицом устало, безразлично.

— Я её добивался... Хотел...— кашель мешал ему говорить, но он настойчиво, пересилив его, пытался договорить, рассказать что-то,— Да...

— Перестань... Тебе нельзя говорить...

— А я поклялся ей, обещал, что достану...— усмехнулся,— Красивая девка...

— Хватит...— Марк поднялся, стискивая зубы от боли, подхватит Лелия под мышки, пытаясь сдвинуть,— Тебе нельзя... говорить...

— Оставь меня!— рявкнул вдруг Лелий, и Марк отпустил его, вздрогнув всем телом, сел на землю, неуклюже вытягивая раненую ногу, от боли разрывающуюся на куски. Лелий хрипло дышал и грудь его ходила ходуном, вздымаясь и опускаясь.

— Она прокляла меня... Мне не жить, я знаю... Прокляла...— усмехнулся,— И было за что... Я убил её ребёнка... Это я его убил...

Марк некоторое время молчал, слова долго-долго доходили до сознания.

— Что говоришь?..

— Я пытался взять её силой... Помнишь?.. Вы тогда вообще... после этого... Ты... Я слышал по слухам... Говорили, она вытравила его... Твоего ребёнка...— он говорил, срываясь, свистящим, еле слышимым шёпотом, как бред, лихорадочный бред с одного на другое,— Ты тоже так думал... Она, выходит, не сказала тебе... Это я ударил её... А она не сказала... Это я убил её ребёнка... твоего ребёнка... А ты не знал...

Марций отшатнулся, несмотря на всё, что творилось сейчас с ним, что болело всё, а от усталости закрывались глаза.

— Ты бредишь, Лелий...

— Ну и что...Ты ещё хочешь спасать меня?..— засмеялся хрипло, отрывисто, закинув рыжую голову, и Марк смотрел на него заворожено, а слова его звучали и звучали в голове: "Это я убил твоего ребёнка... Это я..." А сознание не хотело верить в эти слова, не могло. Он, он всё время считал, что это она вытравила его, приняла яд специально. Он не мог в это поверить, а потом смирился, поверил, и отстранил её от себя, держал на расстоянии, не разговаривал, игнорировал, заводил других женщин... Всего один раз после этого они были вместе... Тогда, когда она уехала... И всё потому, что он считал её виноватой, обвинял её в том, чего она не делала!.. Святой Юпитер!

Обиды, обвинения, слёзы. Столько боли. Столько разочарования.

Он считал тогда себя потерявшим больше всех, страдающим больше любого, а выходит... Ей тоже было нелегче! Она все обвинения вытерпела, все нападки... Его, дурака!

Он медленно перевёл глаза на Лелия, тот уже не смеялся, отвернувшись, смотрел на закатные холмы остановившимся взглядом.

Ацилия!

Кричало всё внутри от боли. Где ты, Ацилия моя! Прости меня! Прости... Ну прости меня...

Он качнулся вперёд, дрожащими пальцами закрыл Лелию пронзительные синие глаза, которым всегда удивлялся. Рывком поднялся на ноги и пошёл, глядя вперёд, ничего не видя, не различая бегущих навстречу людей, лошадей, повозки, уже нагружённые ранеными и убитыми. Шёл, хромая, забыв о боли, только думал, почему нога не слушается его?..

* * *

Это ранение в ногу дорого стоило ему. Старый, плохо выбритый врач с впалыми щеками неважно очистил рану, а когда пошло заражение, он лишь хмуро жевал губами, хмурился и говорил, что пока не поздно, надо отрезать её. Вот тут-то Марк, до этого безучастный к боли, поднялся на дыбы, обругал старика и пожалел, что рядом нет толкового Цеста. Нет, ногу отрезать себе он не даст, он будет бороться, будет цепляться за неё до последнего, ведь на нём всегда всё заживало быстро и это заживёт. Врач только ухмыльнулся, отводя глаза, твоё, мол, дело, я предупредил. Но Марк не сдавался, он сам перевязывал себя, говорил с другими врачами и клял войну на чём свет стоит.

Так или иначе, но эту борьбу он выиграл, он сумел вылечить свою ногу, но после такого ранения ему можно было забыть о службе в легионах, его списали в ветераны и даже назначили пенсию. Целый год он ещё прожил при легионе, набираясь у гарнизонных врачей врачебной практики, ещё полгода проработал уже врачом сам под присмотром старшего, потом уволился, понимая, что невозможно устал от армии. И почему раньше он считал, что армия — это единственное, что есть у него в жизни?

На скопленные от пенсии деньги он смог купить небольшой угол в захудалом городишке на Аппиевой дороге и осел там, принимая немногих посетителей на дому. Многим он казался странным, но за время о нём сложилось мнение, как о толковом серьёзном человеке, с решением которого нужно считаться.

Через три года после того, как он простился с Ацилией, он уже не мог поверить, что это когда-то было с ним, настолько круто изменилась вся его жизнь.

* * *

В тот день он наводил порядок на своих полках, перебирал бутылочки с настойками, пересматривал засушенные травы, выбрасывал то, что было уже негодным. В дверь сильно постучали, и Марций пошёл открывать гостю. Он уже привык к тому, что к нему приходили чужие люди, поэтому нисколько не удивился, когда встретил глаза испуганной девушки.

— Вы — врач?

— Что случилось?— он окинул девушку беглым взглядом и увидел у неё на руках ребёнка, отступил, пропуская к себе.

Девушка быстро и сбивчиво заговорила:

— Я... Я даже не знаю, как это получилось. Я только на миг отвернулась, а он... Боги святые! Он упал прямо на камни... И где он их нашёл? Повозка проезжала рядом, как он ещё не попал под колёса или под ноги коня?.. Я только на чуть-чуть...

— Проходите.— Марций отступил, давая пройти,— Садитесь,— но девушка только глядела испуганно,— Ладно. Не бойтесь вы так. Садите ребёнка вот сюда,— указал на табурет,— И успокойтесь. Своим страхом вы пугаете и себя, и меня, и его.

Девушка усадила мальчика на стул, отошла, прижимая ладони к щекам. Марк опустился перед ребёнком на корточки, только губы чуть-чуть скривились от боли в ноге.

— Ну что, герой, показывай, что ты сделал.— Осторожно повернул голову ребёнка за подбородок, осматривая щёку, мелкие ссадинки. Это неопасно. Краем глаза заметил такие же на коленях и икре. Наверное, упал боком. Это всё ерунда, куда опаснее была рука, которую он сам придерживал. Это заставило Марка нахмуриться. Что там — перелом? Растяжение? Марк попытался взять его за пальчики, но мальчик отвернулся, глядел прямо, и глаза его, тёмные, не по-детски серьёзные, глядели настороженно. Марций улыбнулся:

— Как тебя зовут?

— Его зовут...— но он остановил её, выставив вперёд руку.

— Пусть сам скажет. М-м? Маленький? Ну, какое у тебя имя?

— Марк...

— Ух ты, ну вот,— Марций улыбнулся, рассматривая лицо ребёнка. Красивый мальчик. Смугленький. Круглое лицо, пухленькие по-детски щёки, губы. Ох, и больно ему, наверное,— Тебя зовут так же, как меня. А значит, ты мой тёзка. Знаешь, что это такое?— Мальчик покачал головой,— Не знаешь?.. Я тебе расскажу. Это, когда тебя зовут Марк, и меня зовут Марк, когда кто-нибудь позовёт тебя, а обернёмся мы вместе. Понял?— он качнул головой.— Давай, я посмотрю твою руку, не бойся, всё будет хорошо. Ну?

Он осторожно взял детскую ручку, мягко прощупал пальчики, пястье, хрупкое тонкое запястье, предплечье, локоть, поднимаясь всё выше до плеча. Нигде не хрустело, ничего не выпирало изнутри, как при переломе, и Марк облегчённо вздохнул,— пересел на пол на подогнутую ногу. Значит, перелома нет.

— Сколько тебе лет? Ты уже знаешь?

— Три...

— Ну вот, ты уже совсем взрослый. Скоро станешь большим и сильным.— Сам же в это время быстро прощупывал руку ребёнка, проверяя суставы и ткани, всё больше удостоверяясь, что ничего не сломано и нет вывихов. Может, лишь сильный ушиб. Похоже, он упал на этот бок и руку. Но детские организмы быстро переносят травмы. Надо приложить холодное и обработать ссадины уксусом. Это, конечно, будет больнее.

Марций поднялся.

— Всё хорошо, перестаньте так бояться. Переломов нет. Следить надо за своими детьми, что ж вы, мамочка?

Девушка замотала головой:

— Это не мой ребёнок, это ребёнок госпожи, я только смотрю за ним.

— Тем более...— Марций покачал головой, уходя на кухню, через минуту он уже обмотал ушибленную руку ребёнка мокрой тряпкой, стал прижигать ссадинки на щеке и ногах, на пальцах больной руки. Разговаривал с ребёнком, стараясь отвлечь, и поражался, как терпел он это всё.

— Ну вот, ещё одна и всё. До свадьбы заживёт, вырастешь и ничего этого уже не будет. Ну-ка, давай-ка ещё раз перевяжем руку, холодненького приложим.— Снова смочил тряпку в холодной воде и перевязал руку от запястья до плеча. Маленький Марк всё время терпел с поразительным спокойствием, осматривался по сторонам.

— Странный ребёнок.— Вырвалось невольно у Марка.

— Знаете, господин, вообще-то он всегда не такой, он шумный и постоянно влезает во всякие неприятности. Это сейчас он...— девушка усмехнулась,— Наверное, просто испугался.

— Да уж, испугаешься тут.— Марк осторожно подхватил ребёнка и, сев на стул, пересадил его к себе на колени,— Ну что, герой, сильно болит?

— Нет...— и без перехода,— А я видел лошадь.

— Видишь, какой молодец.— Марций размотал повязку и насухо вытер ручку ребёнка. После холодного появилось место ушиба, как раз на локте — тёмное, наливающееся синевой, пятно. Теперь именно сюда Марк приложил холодное лезвие ножа. Ребёнок вздрогнул и уставился удивлённо.

— Что вы делаете?

Марк объяснял ему неторопливо, а он слушал, хмуря брови.

— Сейчас он нагреется, и мы приложим вот эту ложку, она тоже холодная.— Переложил ближе большую бронзовую ложку, и ребёнок смотрел на неё, переводя взгляд на взрослого, словно не верил.

К Марку редко приводили детей, чаще всего родители сами лечили их дома, не обращаясь к врачам, не желая тратить деньги. А если и приводили, то только в крайних случаях, когда без врача уже было не обойтись. Бывало тогда, дети уже не могли справиться с болезнью. Это было чаще всего зимой, когда холодные дома, не хватает продуктов и тёплой одежды. В Риме слишком беспечно относились к детям, и смертность среди детей была очень высокой.

Думая об этом, он ощутил вдруг необъяснимую жалость ко всем детям на земле, а именно сейчас — к этому, который сидел у него на руках. Сколько таких вот, как этот маленький Марк, умерло и ещё умрёт, останется без родителей, будет убито на войне, пьяными родителями, продано в рабство. Он уже видел это, когда-то в прошлом, давно. Да и пьяный отчим издевался над ним и чуть не убил однажды.

В дверь опять постучали, и Марк поднялся на ноги, пересаживая ребёнка на своё место.

— Давай поменяем.— Убрал нож на стол и приложил к ушибу ложку,— Вот так вот и держи, молодец, Марк. Я сейчас.

В дверь стучали громко и требовательно, а девушка удивлённо смотрела, не двигаясь с места.

— Уже иду!— прокричал Марций и зашагал, прихрамывая, к двери.

Когда он распахнул её, глянув сверху на гостя, удивлению его не было предела, даже губы сами собой раскрылись. Перед ним была Ацилия.

Ацилия!

А он-то думал, что забыл её, не помнит её лица, её глаз, её упрямо поджатых губ, что, наверное, и узнать-то не сможет при встрече. А оказывается...

— Вы?— брови её дрогнули, она тоже была удивлена, что увидела его, здесь. Марций, не говоря ни слова, отошёл в сторону, пропуская её.

Она прошла, а он ещё некоторое время стоял, не шелохнувшись, прижавшись боком к двери, будто и ноги уже не держали его. Она изменилась. Сильно. Высокая причёска, длинная, до земли, дорогая туника хрупкими складочками на груди и поясе. Величественная посадка головы, как у всех потомственных аристократов. Разве мог он когда не увидеть этого в ней? Разве было в его жизни такое, когда она была его женщиной?

Сейчас и на "вы"-то к ней обратиться было мало её.

Он осторожно оттолкнулся от двери, закрыл её и вернулся в комнату. Ацилия сидела на стуле, прижимая ребёнка к себе, он что-то рассказывал ей, щебетал, как птица, глядя восторженно. Ацилия удивлённо крутила в руке ложку, хмурилась на виноватую девушку.

— Я же просила не спускать с него глаз. Я только на миг зашла в лавку, а вы...— она покачала головой, изумлённо моргая,— Мне как сказали, кто всё это видел. Одни говорят — он попал под повозку, другие — под копыта коня, третьи спорят. У меня чуть сердце не остановилось...

— Госпожа, я и сама ничего не успела понять...

И тут Ацилия заметила вошедшего Марция, спросила строго:

— Где врач?

— Я врач...— голос Марция прозвучал тихо, но она услышала его, удивлённо вскинула брови, и длинные серьги качнулись.

— Вы?— она даже развернулась ему навстречу, не веря словам,— Вы — врач?..

— С вашим ребёнком всё в порядке, я проверил, переломов и вывихов нет, только ушибы и ссадины. Ему повезло.

Ацилия согласно покачала головой, невидящим взглядом глядя на ложку в своей руке, опомнилась и положила на стол. Маленький Марк толкнулся ногами:

— Мама, можно?

Она пустила его на пол, поправила на нём сбившуюся одежду, глянула на рабыню строго.

— Идите пока на улицу, я сейчас. На дорогу не выходите, будьте осторожны...

Мгновение — маленький Марк уже нетерпеливо топтался у двери, поджидая спешащую к нему девушку, радующуюся, что для неё всё закончилось именно так.

Некоторое время они молчали, не зная, что говорить. Ацилия сидела, Марций стал собирать со стола разбросанные сухие травы, бутылочки и всякую другую всячину, лишь бы чем-то заняться.

Это оказался её ребёнок. Да, именно такой вот мальчик и мог быть у неё. Она достойна такого сына. И какая-то жалость по прошлому охватила его вдруг. Это у неё такой ребёнок, но не у него. У него он только мог бы быть, но его не было.

Он набрал полные руки и отошёл от стола, расставляя всё обратно на полку стеллажа. Ацилия безмолвно следила за его действиями.

Сейчас их связывало только прошлое, ни настоящее, ни будущее, а только то, что уже было, и именно о нём она и могла заговорить.

— Я ждала вас тогда...— он посмотрел в её лицо через плечо и опять отвернулся,— Я хотела попрощаться... Я думала...— он перебил:

— Я знаю. Гай рассказал мне.

Она помолчала немного, заговорила опять:

— Вы врач? Вы хромаете, что случилось?

Он убрал последнее и вернулся к столу, встретил её ожидающий ответа взгляд и не смог не ответить на него.

— Так вышло... Уволили после ранения...

— Извините.— Она опустила голову.

— Да почему же?— он усмехнулся в ответ.

— Просто армия много значила для вас, я помню... И...— она покачала головой, подбирая слова,— как же теперь вы...— он снова перебил её.

— Всё нормально, я ушёл намного проще, чем думал себе, это было нетрудно. Я зря боялся уйти со службы, сейчас нисколько не жалею. Так получилось, может, так было угодно судьбе. Я не знаю.— Он снова усмехнулся и стал собирать последнее со стола. И Ацилия вдруг рывком положила ладонь на его руку, глянула снизу:

— Но врач! Почему так? Вы — лечите!