Обещай мне вернуться

- Что это за отряд, который так дерется,

Что даже у врагов находит похвалу?

- Это гвардейцы-гасконцы

Карбона Кастель Жалу!

— Вот это комиссар у них был, ёлки-моталки! — восхищенно проговорил кто-то.

— Какой комиссар?!

— Обыкновенный. Шефский концерт организовывал. Политзанятия проводил. Личным примером вдохновлял. Убитого командира заменил. Всё по уставу, самый настоящий комиссар! Только вот что объясни — они же вроде белогвардейцы? Офицерская рота, все господа-бароны, полковник ихний свои дела всё время обделывает, а у них — такой комиссар?

Девушка не удержалась и заглянула в палату. Очень удивленный Митя сидел на кровати с раскрытой книжкой.

— Вообще-то, — осторожно начал он, — это было не то что до Октябрьской революции, а даже до Великой Французской.

— А у них тоже революция была?

Митя поперхнулся.

— Да, была. Но очень давно. Не было еще ни красных, ни белых. А сам Сирано...

... Майка заслушалась, позабыв про дела. Пьесу-то она, конечно, знала, и даже видела не раз в театре. А вот о том, что Сирано де Бержерака прозвали Непобедимым, и он был известен как поэт и драматург, и написал удивительный роман "Государства Луны", в котором предложил достичь Луны на многоступенчатой ракете, слышала в первый раз. Тут ее позвали.

— Кудлатка! Где тебя носит! Ушла за кипятком — и с концами!

Майка спохватилась и умчалась по делам.

"Ну, Студент, ну, дает! Вот ходячая энциклопедия! А читает как! Да по нему театральный институт плачет горькими слезами!"

Здравствуй, Женя!

Вчера у нас веселье было. Недавно привезли к нам новеньких, то ли казаки, то ли черкесы, кто их разберет. Только форма у них уж больно красивая. Кафтаны таки е черные с серебряными патрончиками на карманах, папахи, как у Чапаева, бурки да сапоги со шпорами. Красотища — словами не опишешь! Прям как в кино "Свинарка и пастух"!

Так нашему Настенышу и еще одной девчонке из каптерки, ты ее не знаешь, вздумалось всё это на себя примерить! Оделись, а перед зеркалом-то повертеться охота! А зеркало только внизу, в вестибюле. Так что ты думаешь? Эти две дурехи нарядились, сапоги со шпорами нацепили и пошкандыбали ночью по лестнице вниз — в зеркало смотреться. Стоят, значит, себя разглядывают, а тут из бокового коридора начальник госпиталя идет! Ой! Девки перепугались, да как рванут обратно! А сапоги-то на четыре размера велики! А шпоры-то длинные! Шпорами зацепились! Чуть носы обе не расквасили. Потом уж сообразили сапоги снять да в одних чулках удирать. Удрали.

А майор-то на них даже и не подумал. Это мы потом уж узнали, что он на тех джигитов грешил. "Одно слово, - говорит, - орлы! Только привезли — а уже в самоволку норовят!" Ну, мы своих девчат не выдали. И ты не выдавай. Это я тебе по большому секрету рассказала.

Целую.

Твоя М.

"Надо бы поторопиться, — раздумывала Майка, быстро перебегая улицу. — Настеныш только второй раз самостоятельно дежурит. Не вышло бы чего..."

Переодевшись, она вымыла руки и появилась в отделении чуть раньше, чем следовало. Уже на лестнице были слышны жалобный лепет Настеныша и резкий голос Студента. "Что-то стряслось. Я так и знала".

Майка ускорила шаг.

У сестринского поста стоял Митька в полосатой пижаме, запачканной на рукаве кровью, и на чем свет стоит костерил Настеныша. А та только носом хлюпала, даже не оправдывалась уже.

— Да где у вас камфара?!

— Не зна-а-аю... — рыдала Настеныш. — Ничего я не зна-а-аю...

Она бестолково заметалась, похоже, забыв со страху, куда засунула ключ от шкафа с лекарствами.

— Азохен вэй, вот недотепа! Сам возьму! Скажи только, где!

— Не пугай ребенка! — напустилась на него Майка. — Она еще маленькая.

— Вэйз мир! Ну таки найди мне кого постагше! — уже с отчаянием попросил Митя.

-Я сгожусь?

— Тогда камфару... — отрывисто приказал Митя. — Нет, лучше кофеин. Один кубик. Жгут. Нормальный! Я пока там из полотенца закрутку соорудил... И хирурга сюда! Куда все, к чёртовой матери, подевались?

— Все врачи третьи сутки на ногах, их менять некому. Настеныш, а ну живо дуй за дежурным хирургом!

Та кивнула, мигом утерла сопли и убежала.

— Кровотечение? — Майка уже нашла ключ и деловито вынимала из шкафчика всё необходимое. — В какой палате?

— В нашей, в шестой. Чумаков. Быстрее!

Девушка озабоченно покачала головой. Этого Чумакова, минометчика лет сорока, совсем недавно перевели из одиночки в общую палату. И вот — на тебе...

Они вошли в палату, Чумаков казался спящим, на первый взгляд нельзя было заподозрить ничего плохого.

— Жгут наложи!

Майка затянула на бедре резиновый жгут. Митя ловко снял закрутку из полотенца и ложки.

— Подбинтуй! — командовал он. — Теперь кофеин! Нет, давай лучше я сам.

Чумаков открыл глаза и длинно, забористо выматерился. Девушка даже не покраснела — она уж давно привыкла.

— Та-а-ак, — кивнул Митя, пощупав пульс на сонной артерии. — Жить будешь. Эх, Чумаков, Чумаков, старый ты хрен! Кто тебя просил прыгать? Вот и допрыгался.

— Эх, такой сон перебили, черти...

— Еще б немножко, и был бы тебе вечный сон! — сердито отвечал Митька.

Вбежала Настеныш с круглыми глазами, за ней торопливо шел дежурный врач.

— Так, Чумакова на носилки и в операционную, а ты, коллега, давай обратно в койку, — велел он. — Соколова, на пост.

— Есть!

Майка помогла "коллеге" доковылять до кровати, включила настольную лампу, которую он себе выпросил, и развернула ширму, чтобы свет не мешал спать остальным. Митя, как ни в чем не бывало, устроился поудобнее и снова обложился медицинскими книгами.

— Что же это могло быть? — вполголоса рассуждал он, листая какой-то справочник. — Гнойное расплавление артерии? Отпадает. Отделение чистое. И температура поднялась бы. Осколок проглядели? Тоже маловероятно — он бы почувствовал... Лигатура соскользнула. Вот это, пожалуй, самое то.

— Ой, ты запачкался! — спохватилась Майка. — Сейчас чистую пижаму принесу.

Пробегая по коридору, девушка вдруг сообразила: койка Студента стоит далеко от чумаковской, никаких признаков беды не было заметно, спит человек себе и спит... Откуда он узнал?! Почуял? Он что... тоже колдует?!

"Спрошу, — решила она. — Обязательно спрошу".

...На тумбочке по-прежнему горела настольная лампа. Сложенные аккуратной стопкой медицинские журналы и учебники лежали на табуретке. Митя не читал, хотя на груди у него валялась раскрытая книга, перевернутая вверх обложкой. Майка глянула на заголовок. "Приключения Шерлока Холмса". "Отвлечься хочет, — поняла она.— Когда плохо, умное не очень-то почитаешь".

Митя кусал губы, тщетно пытаясь поудобнее устроить больную ногу. Заметив подошедшую девушку, он постарался принять самый невозмутимый вид, но безуспешно. "Допрыгался", — вздохнула про себя Майка.— "Помочь бы надо..."

Митя встретился с ней глазами и растерянно отвел взгляд. Жаловаться он не хотел.

— Сильно болит? — спросила она тихонько, нагнувшись к нему.

Студент поморщился:

— Не то чтобы... — он попробовал найти новое положение для раненой ноги, но только лишний раз потревожил ее.

— От ведь прСпасть! — досадливо прошипел он сквозь сжатые зубы. — И почему я не умею терпеть, как всякий нормальный мужчина? Стыдно сказать: родился в семье потомственных медиков, а того же зубного врача с детства боюсь как чёрт ладана! Вот и сейчас... — он умолк, до хруста в суставах сцепив худые пальцы.

— Снотворное принести?

— Пока в этом нет особой необходимости, — к Мите вернулся его обычный шутовской тон. — Люминал, Майя, действует от силы часа два. Потом, если спать не хочется, всё равно не уснешь. К снотворному может возникнуть привыкание. А молодой организм должен уметь засыпать сам.

Майка покачала головой.

— Ты мне лекцию решил прочесть?

— Ох, извини, — слабо улыбнулся раненый. — Похоже, в меня вселился дух профессора Савицкого. Фармакологию вел у нас. Было дело, любил я его передразнивать. Весь курс за животики держался, когда слушал. Однажды увлекся и не заметил, что сам профессор за спиной у меня стоит. Чуть со стыда не сгорел, а он и говорит: "Не знаю, товарищ Зорич, какой из вас получится медик, но театральный институт в вашем лице много потерял". — Он снова поморщился. — З-зараза...

— Ты не шевелись лишний раз, лежи спокойно, — посоветовала она, чувствуя, как согреваются застывшие руки. В палате топили лучше, чем в коридоре, а зима выдалась суровая...

-Да пробовал уже, — вяло отмахнулся тот.

— А ты еще разок попробуй, — Майка опустила теплую ладонь на его раненое колено и замерла. — Пройдет.

Митя резко поднялся на локте, глядя на девушку загоревшимися глазами. Черная лохматая челка упала ему на лоб, и он нетерпеливо сдул ее.

— Чёрт возьми! А ведь ты морфий мне не колола.

— Верно, не колола, — подтвердила Майка.

Митя осторожно убрал ее руку.

— Уже прошло. Спасибо. Слушай... вот я который день голову ломаю, чего это все тебя колдуньей называют?

— Кто это — все? — насупилась девушка.

Митька хитро прищурился.

— Младший и средний медперсонал.

— Слушай их больше. А если они тебе скажут, что я на метле по ночам летаю, ты тоже поверишь?

— А ранбольные?

— А они от наших балаболок нахватались. Колдуны и ведьмы — это темное средневековье, а мы с тобой в двадцатом веке живем.

— Май, на полном серьезе: как же это у тебя выходит?

— Что у меня выходит? — она старательно изобразила полное непонимание.

С опозданием стало ясно, что от Мити так просто не отвязаться — уж очень въедливый и настырный. Сам врач, знает всё лучше нее, и туманным "не шевелился — само прошло" тут не отговоришься. Может, и не стоит? Честно говоря, Майка устала всего бояться... Никто из хирургов не обращал внимания на упорные слухи о каких-то ее "колдовских способностях". На комсомольских собраниях сестрам, замеченным в распространении "глупых сплетен о подруге", влетало от комсорга и замполита по первое число. "Колдунья" уже почти успокоилась — никому и в голову не приходило что-то у нее выяснять.

— Май... — Митя взял ее за руку. — Ну чего ты сразу захлопнулась, как мидия? Боишься?

Майка невольно улыбнулась.

"Как мидия — скажет тоже! Мидия — это, кажется, моллюск такой..."

— А где ты мидий-то видел? — спросила она, все ещё надеясь увести разговор в сторону.

— Дома. В Одессе. Вареных мидий и раков везде продавали. И еще каштаны жареные. С детства помню.

— Кашта-аны? — удивилась девушка. — А разве их едят?

— Конечно, едят. Это не те, конские, что у вас в парке растут. Наши, южные, они как раз съедобные. Чуть ли не на каждом углу стояла старушка с маленькой жаровней, а на углях каштаны жарились. Как семечки.

— А мне мама не разрешала семечки лузгать, — задумчиво сказала Майка. — Потому что это, мол, вульгарно. Так и не умею до сих пор...

— Если вы не знаете, как кушать лобстеров — кушайте рСтом, как говорят у нас в Одессе. Практика, дорогая моя, практика. Любая теория без практики — ничто, — закончил он голосом заправского лектора.

Девушка тихо прыснула в ладошку.

— Май, да ты не бойся, — снова заговорил Митя. — Мне — можно. Как ты это делаешь?

Майка покосилась на него и приняла решение. "Ну как такому соврать? Всё равно что малышу пустой фантик вместо конфетки сунуть. Вон как умоляюще смотрит, совсем как Динка наша, когда косточку просила... Только что хвостом не виляет! Ладно уж, и так все всё знают. Сергей Филиппыч наверняка догадался, только молчит".

-А ты — как? — шепнула она в ответ. — Чумаковская койка на другом конце палаты. Спит себе человек и спит. Откуда ты узнал, что случилось?

— Сам точно не объясню, — честно ответил он. — Интуиция, наверное. Врач без интуиции — плохой врач. Я, когда раненых вез, почему-то всегда знал, в какой вагон мне нужно бежать.

Майка оживилась.

— Я тоже так умею! А еще боль унимать и плохие сны отгонять.

— Май... Скажи, а ты... так с каждым можешь? Или... не с каждым?

— Не с каждым, — она помотала головой.

— А... с кем? — продолжал допытываться Студент. Даже блокнот приготовил — трофейный, с белокурой красавицей, держащей букет незабудок, и полустершейся золотой надписью на обложке: "Vergiß mein nicht" — "не забывай меня".

— Как бы это объяснить... Я вроде бы настраиваюсь на человека... На кого-то могу, на кого-то нет.

— Человек-радиоприемник... — рассуждал Митя. — Занятно, занятно... Допустим, передача каких-то еще не известных науке волн, излучаемых человеческим организмом... Майя, да ты у нас феномен!

"Женька тоже про науку говорил. Может, и вправду ничего тут такого нет? А что от бабушки перешло — так может, у нее тоже волны. Музыкальный слух тоже у кого-то есть, а кому-то медведь на ухо наступил. Интересно, быть феноменом хорошо или плохо? Феномен — это, кажется, такая штука, которую наука не никак может объяснить..."

— Знаешь, я раньше думала, что должна помогать всем... Раз уж я так умею... А всем — не получается. Ты майора из соседней палаты знаешь? Ну, того, который всё о долге да о мужестве твердит, а сам пустяковую перевязку вытерпеть не может.

Митька усмехнулся.

— Ой, барышня, я вас умоляю! Шо ви мене рассказываете за того майора! Я знаю того майора. Дальше.

— Ну вот, этому — не буду! Ни за что! Потому что он противный. Настеныша вчера до слез довел. Она у кого-то фляжку с самогоном из-под подушки вытащила и сдуру ляпнула — о господи, да что за наказание! А он ей чуть ли не религиозную пропаганду приписал... И лекцию на час закатил — о долге комсомолки и о религиозном дурмане. С виду правильный, "моральный долг, моральный долг", а сам... Лучше бы о долге перед своей семьей думал! — девушка хотела еще что-то добавить, но осеклась — вспомнила, что говорит всё-таки с мужчиной.

— Н-да-а-а... — протянул одессит. — Такого бромом не усмиришь-разве что хирургическим вмешательством.

— Ну вот, такому помогать не могу и не буду! Пусть морфином обходится, морфин — он почти на всех действует!

— То есть, — подытожил Митя, — ты можешь помочь только тому, к кому чувствуешь... ммм... симпатию? Расположение?

Майка густо покраснела — хорошо, что в полумраке незаметно. "Что он обо мне подумает?! Да ничего он не подумает, — тут же успокоила она себя. — Не из таких..."

— Ну да, хотя бы...

— Май, я тебя еще об одной вещи попрошу. Пожалуйста, прислушивайся к своим ощущениям. Когда... воздействуешь. Это очень важно. Для науки. Сделаешь?

— Ладно, — пообещала Майка.

— И вот еще что. Колдуны и ведьмы, Май, это антинаучно. Никакого колдовства здесь нет. Я думаю, что всё дело в особенностях твоей психики и нервной системы. Просто... это явление еще не изучено.

Словно гора с плеч свалилась. "Ну конечно, всего лишь особенности нервной системы! И интуиция, которая должна быть у любого хорошего врача. Никакой мистики. И с ума я не схожу".