Фэнтези 2016 Кинопольский Волк

Они уже почти достигли ограды, когда с берега донеслась протяжная песня. Сперва Лакс подумал, что это стая из "Лесной сказки" решила наконец выбраться на свежий воздух и немного побегать по лесу, но быстро понял, что это не так. Для оборотней они пели слишком бессвязно.

Чудом не захлебнувшись, он ухитрился задрать морду над водой. То, что он увидел, весьма его озадачило.

По берегу двигалась странная процессия из человек тридцати. Одеты вполне современно, в джинсах и куртках, но в руках у них были ярко полыхающие факела, рогатины и дубины вдвое больше бейсбольных, а на руках поблёскивали амулеты, которые Лакс уже видел. Запыхавшись, они уже не пели, а орали гимн, в котором нельзя было разобрать ни слова, а на каждом припеве взмахивали кулаками и топали ногой. Вид у них был скорее комичный, но смешно от них не было. Достаточно было приглядеться, чтобы стало ясно — эти люди бесконечно, ужасающе серьёзны. И у многих перебинтованы головы.

А впереди шествовал, размахивая руками и словно дирижируя этим жутким хором, уже знакомый немолодой человек с облысевшей головой и в светлом пальто. На какое-то мгновение он повернул лицо к реке и замер на месте, словно парализованный. Потом побагровел и выставил руку, указывая в сторону Лакса и Копи.

— Вот они! — заорал он, — Вот они, отродье дьявола! На ловца и зверь бежит! Вперёд! Вперёд! Вперёд! Спустим с них шкуру!

XXV. Варфоломеевский закат

За деревьями тлело уходящее солнце и пляж казался залитым кровью. Лакс выбрался на мелководье, попытался вспомнить, куда спрятал одежду, но не смог. Тяжёлая, боевая ярость поднималась из груди и клубилась под черепом, а глаза налились кровью. Крики сектантов приближались, он слышал их, но даже не смотрел в ту сторону.

Белый корпус возвышался на холме, словно небольшой замок. Из него не доносилось ни звука.

Оборотни побежали наверх. За их спиной лязгнули и задребезжали ворота, а потом послышались крики. Кто-то требовал открыть именем Иисуса и всех покорных ему ангелов, а по-прежнему проникновенный голос Гудзенко торопливо бормотал об экспериментах над заключёнными в подвалах Московского зоопарка.

Снова, уже в третий раз, Лакс поднимался по запасной лестнице. Перепрыгивая через пролом он заметил, что другого входа просто не было: парадная дверь была заколочена.

В коридоре раздевалки было всё так же пусто. Изменился только запах. Пахло жиром и спиртом. На полу перекатывалась пустая бутылка.

Чуть дальше лежал на боку волк со светлой, почти соломенно-жёлтой шерстью. Пасть у него была приоткрыта, а глаза выпучены. Из горла гудело рычание.

Лакс подбежал к нему и толкнул мордой. Волк не пошевелился. Лакс толкнул его ещё раз. Волк рыкнул и остался лежать, слабо махнув хвостом. Из пасти у него разило. Он был мертвецки пьян.

Лакс взвыл и бросился в комнату.

То, что он увидел, напоминало сцену из ночного кошмара.

Комната была всё такой же, какую он оставил. Только теперь мясо было съедено, стол и пол завалены объедками, а вокруг него валялись, раскинув лапы и запрокинув головы, шестеро волков, в окружении опустошённых бутылок. Копи стояла посередине этого бедлама и била по бокам хвостом, рыча от бессильной ярости.

Работал телевизор. Ведущая сообщала вечерние новости:

— Ещё одно жестокое убийство потрясло Кинополь. Вчера, около девяти часов вечера, в лесном массиве южной части города было обнаружено тело несовершеннолетней девушки, предположительно четырнадцати лет. Она была опознана как пропавшая два дня назад ученица лингвистической гимназии номер два. Девушка была переодета в самодельный костюм ангела, а руки связаны за спиной. На теле многочисленные ушибы и следы от насилия. Смерть предположительно наступила в результате удушья. Следствие не исключает версию, связанную с деятельностью серийных убийц. Представитель Московской Патриархии одним из первых выразил своё глубокое сочувствие...

Волченя подскочил к крупному белому волку и ухватил его зубами за шиворот. Тот поднял на него печальные пьяные глаза. Похоже, Альф был настолько пьян, что простил бы сейчас самое унизительное издевательство.

Лакс поднял глаза на Копи. Та мотнула головой. Нет, парень, это бесполезно. Мёртвые не встанут. Пьяные волки не пошевелятся.

Внизу, на первом этаже, хрустнул фанерный щит. После второго удара что-то обрушилось и по доскам застучали ноги. Снова послышалось протяжное песнопение. Теперь оно было близким и таким громким, что заглушало даже телевизор.

Иисус милосердный направит мой крест

На скопище вражеской нечисти!

И адский огонь не съест

Многогрешное человечество!

Сейчас был как раз тот самый момент, когда была бы очень кстати магия оборотней. К сожалению, никакой магии у них не было. Была только звериная, вулканическая ярость зверя и немного человеческого ума. Ими и предстояло сражаться.

Лакс побежал к двери на другой стороне холла. За ней, как он и думал, оказался стандартный коридор с прикрытыми дверями комнат. Он заглянул в шестьсот двадцатую и увидел уже знакомую картину — железные скелеты кроватей и распахнутые тумбочки. Кровати, к счастью, были на колёсиках. То, что надо.

Он прыгнул к самой ближней, схватил её зубами и принялся толкать, проклиная тот день, когда был рождён ликантропом. Быть зверем было здорово, но удивительно неудобно.

Отсюда, из шкуры, многие легенды выглядели совсем по-другому. Теперь уже не верилось, что кому-то могла придти в голову мысль заключить договор с Дьяволом и обменять душу на волчий облик. Мечтать о таком обмене мог лишь тот, кто на волков только охотился.

Кровать поддалась и выехала в коридор, чуть не стукнув по носу удивлённую Копи. Лакс развернул её, ухватившись зубами за нижнюю перекладину, а потом принялся толкать её к лестнице. Железные колёсики гудели так грозно, что казалось, будто едет боевая колесница.

Главная лестница, как и положено, была в конце коридора. Должно быть, в последний раз её красили ещё в восьмидесятые годы и краска теперь облезала, обнажая сырую штукатурку. Внизу уже грохотали шаги и слышались обрывки псалмов и приказов.

— Вот они, вот!

Гудзенко стоял внизу, так, что только голова попадала в полосу света, и указывал на них дубиной. Он был багровым, по лицу расползались морщины, а указующая рука дрожала так сильно, словно её хозяина колотила лихорадка.

— Я к ним пробрался! Я всё узнал! Ничего не спрятали! Оборотни, черти, коммунисты! Вперёд, братья, кровь за веру! Во славу ангелов! Ничего не бойтесь! Церковь Воссоединения гарантирует вам место в раю! Помните! В рай по седьмому разряду!!!

Они побежали вверх по лестнице. Лакс выждал и толкнул кровать. Железный каркас загрохотал по лестнице и врезался в Варфоломея, чуть не расплющив его по стене. Гудзенко захрипел и попытался через неё перелезть, но тут (Лакс едва успел увернуться) мимо загрохотала кровать, которую принесла Копи. Волчица швырнула успешней — кровать зацепилась за перила и опрокинулась на первую так, что получилось нечто вроде железного заграждения. Адский грохот закрепил её победу.

Гудзенко выбирался из-под кроватей, вцепившись в дубину, словно это была его последняя соломинка. Но сектанты не выглядели обескураженными. Там, внизу, уже столпилось несколько человек и по ступенькам плескали отблески факелов. А снаружи слышался звон. Похоже, начинали бить стёкла.

Худенький и мелкий, похожий скорее на тень человечек проскользнул к заграждению и прицелился в волков из обреза. Копи рыкнула, но ретировалась и первый выстрел пришёлся в пустую стену. Зашипела, отслаиваясь, штукатурка. Лакс отступил за подругой, чуть не взрываясь от переполнявшего бешенства.

Со стороны дороги зарычали и стихли два мотора. Похоже, автомобили. Он словно очутился в повторном кошмаре, который разросся и заполнился новыми, смертоносными угрозами — и от них уже не уйти.

Да, всё-таки быть волком полезно только когда бой уже перешёл в рукопашную. На большом расстоянии, когда стреляют пулями и швыряют предметы, у человека всегда больше шансов. С другой стороны, было ясно, что даже если сейчас скинуться, это ничуть не улучшит их положения. Сектанты знают, что они люди и не побоятся их убить в любом виде.

Лакс и Копи отступали по сумрачному коридору. И справа, и слева были комнаты с кроватями, но укрыться было негде. А вот и дверь в самом конце.

Они снова оказались в игровой комнате, среди пьяных неподвижных волков. Теперь её заполняло рубиновое предзакатное сияние. Окна выходили на запад и можно было разглядеть, что солнце прячется за деревья. Казалось, оно не хочет видеть того, что сейчас здесь начнётся.

По коридору уже бежали тёмные фигуры сектантов. Они уже не стреляли. Зато у всех были дубины, точь-в-точь такие же, как у Варфоломея. А впереди атакующих неслись крики:

— Ангел дал нам силу! Ангел дал нам силу!

Первые трое ворвались одновременно и сразу же заголосили от радости. Самый ближний к Лаксу, лысый, как кришнаит, и с татуированными пальцами, сразу же бросился к бессильно стонавшему Альфу. Волки уже поняли, что что-то не так и пытались прийти в себя, но было слишком поздно. Альф приподнялся, попытался оскалить зубы и дубина тут же опустилась ему на затылок. Раздался лёгкий стук, словно кто-то ударил ракеткой по теннисному мечу, и Альф снова повалился на бок, жалобно заскулив.

Лакс кинулся наперерез. Зубы сомкнулись прямо на запястье. Лысый завопил и выронил дубину. В рот Лаксу хлынула горячая кровь и он фыркнул, стараясь её выплюнуть. Дело было не в морали, он просто не хотел пачкать желудок этой дрянью.

Он разжал зубы и бросился на другую руку, которая уже была готова нанести ответный. Ещё укус, ещё кровь. Сектант уже не дрался, а верещал, поминая ангельский свет.

Оборотень почти торжествовал победу. Но в ту же секунду всё изменилось — сбоку набросился другой, щуплый и с глазами навыкате, и так врезал Лаксу дубиной, что в голове зазвенело. Волк покатился кубарем. Полежал, выдохнул и поднялся, сжав зубы. По затылку текла струйка крови.

Сектанты занимались волками из стаи. Те вяло оборонялись и пытались укусить, но тут же отлетали прочь с жалобным воем, роняя на пол окровавленные зубы.

А возле опрокинутого стола, на самой середине комнаты, боролись Гудзенко и Копи.

Это напоминало не бой, а какой-то дикий танец. Гудзенко крутился, словно веретено, а Копи волочилась за ним, цепко впившись зубами в задницу. Варфоломей орал и матерился, но сектанты даже не оборачивались. Пару раз он пытался бить её по морде, но зубы сжимались от этого только крепче.

На пороге появился ещё один, с остановившимися глазами и головой, выстриженной равноконечным крестом. Лакс сперва учуял его, потом заметил, и только спустя секунду догадался, в чём дело.

Словно стрела, Волченя перелетел на середину комнаты и цапнул Копи за хвост. Волчица рыкнула и разжала челюсти, сделала особенно ловкий кульбит и оказалась с ним лицом к лицу. В глазах горело желание вцепиться и разорвать.

Вместо оправдания Лакс кинулся к дверям и цапнул крестоголового за левую руку. Зубы прошили её, словно швейные иглы. Сектант заорал и канистра, которую он уже начинал накренять, полетела на пол и бухнулась так, что в коридоре загукало эхо. Из раскрытого горлышка хлестал вонючий бензин. Копи атаковала с другой стороны, впились поджигателю в бедро и потащила его в коридор, подальше от гибнущих собратьев. Сектант даже не сопротивлялся, только выл и дёргался, а по обезумевшему лицу текли слёзы.

Но было слишком поздно.

Чьи-то руки уже подхватили канистру и бензин полился во все стороны — на стол, диван, обломки телевизора и волков с окровавленными лбами, которые корчились в предсмертной агонии. Копи взвыла, бросилась на нового врага и даже не укусила, а врезалась в него, так, что он полетел на мокрый диван, а опустевшая канистра загрохотала по полу. Тихо и отчётливо, словно взводимый курок, чиркнула зажигалка, кто-то заорал "уходим" и забулькала ещё одна канистра.

Вонь стояла адская, уже не пахло ни спиртом, ни мясом, ни волками. Застучали подошвы, побежали в сторону лестницы тёмные силуэты и бросился им наперерез Лакс. Он подпрыгнул, клацнул зубами в тщетной попытке достать золотой огонёк, но ничего не схватил, а вместо этого со всего размаху врезался в руку. Жёлтая звёздочка зажигалки взлетела вверх, описала дугу и рухнула прямо под диван, на котором корчился Гудзенко.

Огонь полыхнул сразу же. Послышался хрип, запахло палёной шерстью, а по комнате заплясали языки пламени. Гудзенко взвизгнул, взлетел чуть ли не до потолка и побежал прочь. Лакс успел заметить, что его штаны тлели на ягодицах.

Нужно было спасаться. Удушливый сизый заполнял комнату, ел глаза и резал ноздри, словно ножом. Лакс кинулся в комнату со шкафчиками, и Копи побежала следом.

На пороге лапы окунулись в красную лужу. Соломенный в том же положении, лапами вбок — но только теперь голова, бока и плечи была разбиты в кровь, глаза закатились, а из пасти пахло гноем. Было страшно смотреть на этот превосходный экземпляр волчьей породы, словно изуродованный чучельником-изувером. Лакс содрогнулся и бросился наружу.

Лестница была цела, на ней никого не было. Будь стая трезвее, они могли бы по ней спастись. Свежий воздух окатил тело, словно прохладный душ и Лакс замер, стараясь от души надышаться. Но тут пахнуло гарью и пришлось бежать вниз, под крики сектантов и хруст разгоравшегося огня.

На колее стояли две фольксвагена-универсала. На них, похоже, привезли канистры с горючим. Обе вполне обычные и недорогие, украшенные витой надписью на двери водителя: "Аллилуйя и Армагеддон!". Возле машин оставались только двое сектантов, а другие чёрные фигурки суетились возле оставшихся корпусов. Заметив ускользающих волков, они нырнули в багажник и вновь показались уже с обрезами, но время было упущено — оборотни миновали машину и бежали к наполовину вывороченным воротам.

Между деревьями уже сгустился ночной мрак. Волки нырнули в него и побежали вдоль реки, не сбавляя скорости, хотя за ними никто и не гнался. Из лагеря грянул нестройный радостный хор.

Оборотни бежали и бежали, а он всё звучал, всё тише и тише, словно кто-то медленно убавлял звук на исполинском магнитофоне. Потом хор утих, и в мире вокруг остался только журчание реки, деревья вокруг и множество тонких запахов. Огромная луна поднималась над другим берегом. И только сейчас Лакс почувствовал, как дерёт глубоко-глубоко внутри огромная обожжённая рана. Он бы заплакал, но железы не работали.

Волченя остановился, сел и завыл, задрав морду к самому небу. Вой взмыл высоко-высоко, словно шпиль, мечтающий пронзить небо, и задрожал, сотрясаясь и ввинчиваясь в ночной воздух. Выли и человек, и волк, они оба превратились в одну тонкую, протяжную ноту, которая нарастала, дотягиваясь до самой Луны.

Он уже почти захлёбывался этим воем, когда совсем рядом, почти над ухом, послышался ещё один голос. Тонкий, девичий голос был словно тенью, он плакал и подпевал, оборачиваясь вокруг ноты лёгкой спиральной лестницей.