Архивар

Гавриил не успел осознать сказанного, как по венам его, кромсая их, пронеслись тысячи осколков, а затем, они разом будто впились ему в мозг с такой силой, что в глазах на секунду померкло. Все вокруг вдруг лихорадочно сужалось и расширялось, расплывалось, но отстраняющуюся руку с перстнем Виктора и инкрустированной в нем буквой "V" Гавриил увидел отчетливо. Собраться с мыслями было невозможно, иглы вновь и вновь беспощадно били в мозг, при каждой попытке. Он заметил блеснувшую на показавшемся лучике солнца, точно комариное жало, иглу. Она скользнула куда-то внутрь кольца Виктора, и сейчас от нее не осталось и следа.

Обессиленный Гавриил выронил инструмент и тот утонул где-то в снегу, а после и сам он упал в снег, сначала упершись в него коленями, затем провалился в него ладонями, а после — всем телом. Величайших трудов стоило ему перевернуться на спину. Он хотел еще раз взглянуть на Виктора, любой ценой. Он съежился, тело его со всех сторон будто облизывали языки пламени, может потому, глаза, словно затянуло влажной пеленой — слизью, все окуталось белоснежным туманом, и Гавриил расплывчато видел лишь темный силуэт Виктора на белом, теперь уже поблескивающем бриллиантами фоне. Виктор смотрел на него свысока. Очередная жертва, павшая от его безграничного коварства и хитрости.

Из-за спины его тяжело показался еще один силуэт крупных размеров. Он доходил до плеч Виктора и передвигался на четырех ногах, нет, скорее, лапах. Детально Гавриилу рассмотреть не удавалось, только силуэт, только очертания, похожие на дикую помесь мощной шеи кабана с агрессивно оскаленной мордой, и исхудалого туловища пса на длинных лапах.

Виктор взвел руку вверх, и Гавриила на несколько мгновений окончательно ослепила ярко-красная вспышка. Сначала вспышка была совсем близко, но после — взмыла в еще темно-синее от наступающего рассвета небо и там окрасила его красным, взорвавшись с новой силой.

"Сигнал? — с трудом собрав мысли, подумал Гавриил, — Здесь? Кому?", а потом закралась куда более насущная и естественная мысль: "Я вот-вот сдохну, а думаю, хрен знает о чем" и мысли его в очередной раз остановили осколки, врезавшиеся в мозг сильнее прежнего. Гавриил вновь скрючился телом.

Когда последствия яркой вспышки ослабли и рассеялись, оставив после себя обычное помутнение, Виктора уже не было. Осталась лишь тварь. Она двигалась осторожно, понимая и чувствуя свое превосходство. Тварь явно наслаждалась моментом, пусть ее лишили процесса охоты и раскаляющей кровь погони за добычей, сейчас она восполнит их отсутствие сполна, выжидая, сея своим глухим ревом и принюхивающимся сопением страх в теле своей жертвы — в теле Гавриила.

Вот только все оказалось тщетным.

Подло вколотое Виктором вещество, чем бы оно ни было, кажется, подействовало окончательно, и мир для Гавриила перестал существовать — его безнадежно окутал беспросветный мрак.

ГЛАВА 15

ИССИ была права. Быть убитым, а теперь еще и мертвым оказалось довольно погано. Гавриила будто лишили всего тела, оставив лишь сознание в беспросветной, безжизненной темноте. Еще около часа осталось его мозгу бесцельно блуждать здесь, в кромешной тьме, наедине с самим собой, а что ждет его после, никому не известно. Но неведение это не пугало его. Более всего, почти до безумия, доводило осознание своей беспомощности и глупости. Гавриил поплатился за слепое доверие и на этот раз, жизнью. Ему казалось, что от него осталась одна лишь только голова и он, в этом беспросветном мраке, может с легкостью в ней перемещаться, ожидая момента, когда мозг его, перестанет бороться. Так и бродил он, запертый в собственном сознании, и с каждой секундой, ненависть к себе за дурость свою и к Виктору за предательство его, крепла и нарастала в нем точно снежный ком.

Вдруг, блуждая в беспросветной этой тьме, Гавриил увидел нечто такое, что поначалу не мог охарактеризовать, но позже сравнил увиденное с некой, протекающей где-то внутри него жидкостью; она появлялась из ниоткуда и тянулась в никуда. Эта темно-фиолетовая угловатая цепь, в сравнении с окружающей ее пустотой, бурлила и источала жизнь. Так, во всяком случае, ему виделось. Он приблизился, желая разглядеть ее, как неожиданно, может не рассчитав, подошел слишком близко, почти вплотную, а секунду после и вовсе оказался внутри нее. Изнури, все казалось иначе, пред глазами предстали тысячи неведомых ему структурных формул. Гавриил понял — он видит вещество, подло вколотое Виктором. Он вдруг ожил, но не телом. Скорее, воспрял духом и сконцентрировался на этом тянущемся вокруг него темно-фиолетовом сгустке яда. В химии, или чем бы ни являлось увиденное им, Гавриил силен не был, но незнание его не остановило. Он силой мысли ударил в эту, казалось, нескончаемую цепь и что-то в ней сломал. Часть ее на мгновение растворилась в темноте и в тот же миг, Гавриила, будто током ударило. Он ощутил разряд по всему телу. Ударил еще — еще разряд. Этого оказывалось недостаточно. Тогда, приложив немало усилий, он разорвал эту ядовитую цепь и, что было мочи, не давал ей соединиться вновь. А отрава пыталась, боролась, хотела вновь сцепиться, но Гавриил силой мысли и своим рвением не умирать, растаскивал ее концы все дальше и дальше друг от друга. Он сам будто растягивался вместе с ней, но готов был изорвать себя на части, лишь бы яд этот извелся из его организма. И чем сильнее Гавриил растягивал цепь, тем больше ощущений ему приносило это действо. Цепь начала пропадать, каким-то чудом, он заставил ее раствориться прямо у него в организме. И пустота, прежде его окружавшая, вдруг наполнилась звуками борьбы.

Рычание, явно разъяренное от бесчисленных попыток усиливалось, стремилось, во что бы ты ни стало разорвать его в клочья и запах, омерзительный до тошноты безустанно сопровождал происходящее.

"Если ничего не сделать, так будет продолжаться бесконечно", — отовсюду раздался шипящий голос.

Небрежные, резкие и отрывистые движения буквально вырвали Гавриила из беспросветного мрака, привели его в чувства. В их отдаленное подобие. Вместе с чувствами вернулось и понимание происходящего: та темно-фиолетовая цепь — яд зверя, он продолжал поступать в организм, но тот без труда боролся с ним уже без помощи Гавриила. Рычание и запах оказались настоящими, видимо, сознанию не удалось их исказить, они принадлежали огромной твари, навалившейся всем своим неподъемным весом на неподвижно лежащего в снегу Гавриила. Зверь, с непередаваемой жадностью, грыз его в области плеча, то и дело, резко переключаясь к шее, разгрызая своими огромными желтоватыми и в тоже время черными от крови Гавриила острыми зубами. Что-то мешало хищнику перегрызть его шею пополам, что-то оказалось прочнее и сильнее натиска твари, что-то, способное выдержать стиснутые челюсти навалившегося зверя.

Гавриил приоткрыл глаза, он все еще неподвижно лежал, все больше и глубже проваливаясь в снег, на белоснежном, девственном полотне которого уже виднелись редкие капли и брызги его густой крови. Тварь, вновь укусив его за плечо, лихорадочно трясла мордой, пытаясь разорвать свою добычу, но это нисколько не заботило Гавриила, он почему-то не считал животное, вгрызавшуюся в его плоть сильной угрозой.

"Если еще не убила, значит, не убьет", — пронеслось у него в голове с невиданным прежде спокойствием.

Сейчас его интересовало другое — невозможность как-то охарактеризовать свое состояние, свои чувства. Откуда-то сверху накатывали приглушенные волны рева, но и они не тревожили его, он будто бы преступил невидимую грань, отделявшую его от всего человеческого. Будто бы все его понимание, представление о себе, все его естество целиком изменилось, и найти слова, исчерпывающе описывающие его текущее состояние, было делом весьма затруднительным. Он чувствовал себя необычайно легко, совсем крошечным и, в тоже время, огромным, ощущал вокруг себя бесконечное, необъятное пространство, наполненное неизведанными знаниями и, находился как бы в центре него. Ощущение необузданной мощи и силы отдавало импульсами в каждой точке его тела, оно было настолько сильным, реальным, что весь земной шар, казалось, мог уместиться у него в ладони и, сил этих с лихвой хватило бы, чтобы с легкостью, сжав руку в кулак раздавить его.

Зверь лихорадочно продолжал вгрызаться в него. Теперь стало ясно — его острые зубы, с некоторой легкостью входившие в плоть, непреодолимо останавливались в костях Гавриила. По какой-то причине зверь не мог раскусить или перегрызть их, они оказались слишком прочными для него и его изогнутых, точно острые сабли, зубов. Не оставляющий надежд перегрызть свою жертву лютый зверь в какой-то момент изрядно надоел Гавриилу. Он медленно, словно нехотя повернул голову и увидел торчащий из снега инструмент. Гавриил потянулся к нему рукой, но дотянуться, увы, не удалось. Зрение еще окончательно не восстановилось, но окружение, звуки и запахи, издаваемые тварью, дополняли картинку и хоть видел Гавриил не важно, все еще размыто, представлял все происходящее и окружающее его с невиданной точностью и достоверностью.

Он вцепился руками в грубую и густую шерсть зверя, попытался оттянуть его от себя — не вышло. Зверь был силен и, почувствовав зачатки сопротивления, налегал с новыми силами. Своими худыми, облаченными в мышцы, неимоверно сильными лапами он впивался в грудь Гавриила, а голова на мощной шее, продолжала свои безуспешные попытки разорвать его. Фиктримаго только и успевало срастаться обратно в привычную форму, наконец, изорвалось окончательно, и тем самым облегчило зверю процесс разделывания. Выбраться из-под нарастающего натиска древнего хищника оказалось довольно сложно. После нескольких неудачных попыток борьбы, Гавриил своими руками ухватился за лапы зверя и сжал их до хруста костей. Зверь взревел и от боли взмахнул пастью вверх. Гавриил не оплошал и, воспользовавшись его секундной слабостью, змеей извился вокруг его массивной шеи и, оказавшись сверху, икрами своих ног уперся в его тонкое туловище. Ребра, уходившие от лопаток зверя, были широкими, но сужались, постепенно, приближаясь к тазовой кости, сжались под давлением ног Гавриила. Шерсть была черной, крайне не ухоженной, сальной, грязной, кое-где на ней давно запеклась не то грязь, не то кровь, а в некоторых местах она глубокими шрамами была сорвана до твердой кожи. Зверя явно подвергали пыткам и истязали несчетное количество времени. Не ускользнуло от теперь чрезвычайно обостренного внимания Гавриила и отсутствие ушей и хвоста. Они явно удалены хирургически. Зверя подавляли, долгое время готовили как боевого пса, но его ужасная участь нисколько не заботила Гавриила — он отчаянно пытался сдержать его и в какой-то момент понял — это может продолжаться бесконечно. Руками Гавриил сдерживал лапы зверя, головой прижался к его шее, а пятками уперся в ляхи задних лап, пытался всячески обездвижить его и понимал — отпустит руки или ослабит ноги и зверь тут же перехватит инициативу.

У Гавриила осталось одно оружие — его зубы, его клыки. Выход был только один — последовать примеру зверя и загрызть его. Он с отвращением на лице, широко открыв рот, впился в древнего хищника, но за неимением привычки и должных навыков просто вкусил шерсти, так и не добравшись до плоти. Зверь инстинктивно понял суть происходящего, оскалился, принялся сопротивляться и брыкаться сильнее, рычание перешло в отчаянный рев, но Гавриил, вцепившейся в его густую шерсть мертвой хваткой, не думал ее ослаблять. Откинув голову, он сплюнул клочья коричнево-черной шерсти, оказавшиеся во рту после первого, не удавшегося укуса и, тут же цапнул еще раз. На этот раз зверь взвизгнул, а Гавриил почувствовал, как его клыки, а следом и зубы c невиданной легкостью прорезают черствую плоть животного. Он почувствовал как бешено бьется сердце в груди зверя — жизнь кипела в нем, закипала вместе с горячей кровью, оживленно струившейся по его венам. Гавриил вкусил сильнее, да так, что стукнули его зубы. Зверь, взревев, встал на дыбы и секунду спустя рухнул наземь, похоронив под своим весом Гавриила, но это его не остановило. Никого из них. Шаркая лапами, тварь пыталась подняться, но безуспешно. Гавриил же, оказавшись прижатым телом зверя, обеими руками впился в его шею, а позже с трудом обхватив ее, принялся его душить. Помогало мало, зверь продолжал свирепствовать и пытался вырваться. Гавриил раскрыл рот так широко, как только мог, чтобы прихватить как можно больше и вцепился в шею зверя еще раз. Кровь, резко наполнившая собой ротовую полость Гавриила, имела поистине адский и тошнотворный вкус перцовки. Благо в его организме не осталось ничего, что могло бы привести к рвотным позывам, но машинально Гавриил все же одернул голову и по хлещущей из места укуса темно-фиолетовой крови осознал, что, по всей видимости, задел какую-то жизненно важную артерию зверя, которая сейчас больше напоминала танцующий фонтан. Быстро переведя дух, Гавриил впился в его шею еще раз, зверя нужно было добить, немедленно, пока представилась возможность.

Неожиданно тварь начала ослабевать — его стучащее точно отбойный молоток сердце начало выравниваться, а вскоре синхронно биться в такт едва ощутимого и крайне редкого сердцебиения Гавриила. На доли секунды Гавриилу удалось прочувствовать всю бешеную ярость и неукротимую энергию чудовища, словно в какой-то момент они стали единым целым. Два совершенно разных сознания примирились, и Гавриил находился на их стыке.

Дыхание зверя утихло, движения постепенно ослабевали, а Гавриил, не ослабляя челюстей, и не вынимая своих клыков из жертвы, жадно ожидал притока новых ощущений. Ему вновь хотелось ощутить это "единение", добивать зверя он уже и не думал и в награду за это новый прилив ощущений не заставил себя долго ждать. Следом за единым сознанием пришла единая память. Во всяком случае, так посчитал Гавриил. Он не знал, мог ли зверь видеть его жизнь точно так же, как Гавриил сейчас видел моменты из жизни зверя.

Мрак, пустота и обжигающий холод — первое, что смог увидеть и почувствовать Гавриил, следом — одиночество, но не привычное, другое. Будто бы ты остался один, и других таких больше нет, ты — последний. Ты понимаешь и принимаешь эту данность, но осознание этого не наполняет тебя грустью и горечью, наоборот, только раздражает, вселяет гнев и ярость. Едва различимые голоса, их звук доносился с трудом, будто через плотный занавес и разобрать что-либо совершенно не возможно.

Спустя какое-то время, обжигающий кожу холод отступил, сменившись поначалу теплом, а затем сильным жаром. Голоса тоже сменились, но один из них оставался неизменным, казался знакомым. Сейчас их можно было разобрать, услышать. Два разных голоса: один — до боли знакомый, спокойный и рассудительный, а второй — совершенно чуждый, хриплый и очень усталый, выдохшийся. Гавриил чувствовал и присутствие третьего, почти чуял его, но тот покорно молчал, он смердел откровенным, ничем не скрываемый страхом. Он боялся чего-то, а воздух вокруг и в самом деле пропитался боязнью.

— Четыреста серафимов, — с горечью произнес хриплый голос. — И всех погубили три воина...