Жизнь в Советском Союзе была...

Умом-то я понимаю, что тех из них, которых я встречал сорок лет назад, вроде как и в живых быть не должно. Столько даже старушки в России не живут. Но, тем не менее, я все равно встречаю их вновь и вновь, и понимаю, что они вечны и будут всегда, даже когда меня уже не будет. Ведь на каждое место выбывшей из их рядов обязательно приходит новая, точно такая же, которая точно также до упора, до конца нашего грешного мира будет сидеть в этой очереди в поликлинике.

Однако, у всякой очереди в СССР было одно замечательное свойство — она все равно когда-нибудь заканчивалась. Вот и я, просидев каких-то часа полтора или два, попал-таки к хирургу. Посмотрев на мою болячку, женщина-врач покачала головой и сказала, что помочь мне могут только в стационаре, и тут же выписала направление. С этим направлением мать отвезла меня в больницу на улицу Российскую, где меня переодели в больничную пижаму, состоящую из штанов и куртки когда-то небесно голубого цвета, и поместили в отделение гнойной хирургии.

Я не оговорился. Именно в отделение, а не в палату, поскольку мест в палатах не было и меня поселили просто на койке, стоящей в коридоре у стены. Не прошло и часа, как меня позвали в операционную и, усыпив эфиром, сделали несложную операцию. Очнулся я уже все на той же койке в коридоре. Меня слегка тошнило от эфира и даже вырвало, когда я попытался съесть принесенный матерью творожный сырок.

В коридоре я пролежал одну ночь и наутро меня перевели в "Белый дом". Так шутливо называли огороженный занавесом из белых простыней кусок фойе, разделенный теми же простынями на две дополнительные палаты. Видимо, в отделении не хватало койко-мест, и когда-то давно взяли и отгородили кусок пустовавшего ранее фойе и поставили там кровати. Потом, сообразив, что это временное решение переходит в разряд постоянных, решили добавить мебели и втиснули туда тумбочки и пару табуреток для посетителей. А затем на стенке-простыне рядом с входом взяли и повесили бумажный номер, превратив таким образом огороженный угол в действующую палату.

В этом заповеднике за простынным занавесом все было по-взрослому: был закрепленный лечащий врач, были обходы завотделением и визиты медсестер с всеми необходимыми лечебными процедурами.

Не знаю, насколько тоскливо было проводить время в такой "палате" зимой, но я-то лежал летом и большую часть дня мог проводить во дворе больницы на улице. Так что никакой ущербности от того, что я лежу в фойе, не испытывал.

Болезнь моя была неопасная, организм железный, и поправлялся я быстро. Дней через десять меня выписали.

Я не буду строить из себя великого знатока больничной жизни в СССР, но ссылаясь на этот свой маленький, но честно приобретенный опыт, могу сказать, что лечение тогда было сносное и достаточно оперативное. Мне проводили все необходимые процедуры: делали уколы, давали таблетки, ставили градусник и регулярно меняли повязки с мазью Вишневского. Меня там кормили, одевали, клали спать на вовремя сменяемое белье. И все это было абсолютно бесплатно.

Ну и что, что нас там лежало пять человек, зато какие это были интересные типажы. Сколько занимательных историй я от них услышал — "Санта— Барбара" отдыхает. В современной платной палате на одного или двоих, в коих случалось мне лежать недавно, если нет телевизора, то можно удавиться от скуки. А единственный сосед часто оказывался занудным эгоистом, с которым и поговорить было не о чем.

Врачи были знающие и опытные, а медсестры веселые и жизнерадостные. Никто из них не чувствовал себя обиженным и вытолкнутым на обочину жизни. Никто из них не считал себя нищим. Как сейчас помню, среди дежурных медсестер была одна — очень хорошенькая, просто прелесть. Если вам случалось видеть Оксану Федорову, то эта медсестра была точь в точь такая же красавица, только сильно загорелая и в белоснежном халатике. Сердце радовалось, когда я видел ее на посту. Сильно загорелой была она по тому, что только что вернулась на работу из отпуска, который провела на Черноморском побережье в Сочи. И для такой поездки ей тогда не требовался богатенький спонсор, хватало и своего заработка.

Глава 7

Сельская нива.

Выздоровев, я оказался никому не нужен. В школе продолжались летние каникулы, а шахматные соревнования проводились в спортивном лагере, куда я не попал из за болезни. Пришлось искать развлечения самому.

В один из дней июля я решил заняться сельским хозяйством. Уж не знаю, кто донес этот слух до нашего мостопоездского населения, но стало известно, что в плодопитомник, располагавшийся в поселке Шершни, в ближайшую субботу приглашают челябинцев на сбор ягод и в частности садовой клубники— виктории. Нам эту новость принесла моя крестная— тетя Лида Филиппенкова. Она так красочно расписала матери, что они с дядей Гришей сделают с собраной клубникой, какого замечательного варенья наварят, что мать пожалела, что не может составить ей компанию, поскольку будет занята. Зато свободен оказался я, причем настолько, что пожав плечами, ответил: "А почему бы и не съездить". Всего-то и делов: сперва собираешь клубнику и сдаешь хозяйству, а потом покупаешь её же у него же по госцене. Все равно заняться больше нечем.

Надеяться, что я привезу много ягод не приходилось. Поэтому мне дали с собой двухлитровый бидончик и денег на пару килограмм виктории. Филиппенковы взяли с собой большое эмалированное ведро.

В те давние времена по улицам Колхозного поселка еще ходил автобус. Он начинал свой маршрут от Центрального рынка, потом по улице Кирова шел до Зеленого рынка. Ни цирка, ни Торгового центра тогда еще не было, вернее, их только еще строили. По улице Калинина автобус поднимался к Автомобильному училищу и объезжал его по улице Полковой. Потом он выезжал на Партизанскую и, петляя по узеньким улицам поселков Колхозного, Аэродромного и имени Бабушкина, вырывался из города, направляясь к Градскому прииску. Вот именно на нем мы и поехали в плодопитомник.

Таких же умных и охочих до клубники , как мы, оказалось столь много, что давку, устроенную в салоне автобуса, я помню до сих пор. Автобус был львовского производства, с узким длинным салоном и узкими же дверями. Чтобы проникнуть в его салон в час пик надо было быть крепким и энергичным. Но граждане СССР именно такими и были. Так что мы все-таки влезли в него. В салоне было тесно, жарко, душно, потно, но весело. Народ, предвкушая сладкую ягоду, много шутил и не сильно злобился друг на друга.

Словно сговорившись, почти все пассажиры вышли на повороте к поселку Шершни и по тополиной аллее отправились к ягодным полям. Я не со зла написал тополиная с маленькой буквы. Просто дорога-аллея, обсаженная высоченными тополями, тогда еще была, а вот улицы с таким названием не было и в помине.

Возле полей с викторией нас уже поджидали. Но встретили не ласково, а меня так вообще начали обижать. Какая-то представительница администрации плодопитомника объявила, что дети и подростки на клубничные поляны нынче не допускаются. Они дескать слишком много этой клубники съедают, а собирают ее мало. Так что все малолетние, подозреваемые в обжорстве, будут сосланы на уборку крыжовника.

На взрослого мужика я тогда походил мало. Потому решил: "Против власти не попрешь! А почему бы и нет? Какая разница, ну буду собирать крыжовник, куплю— то я себе все равно викторию."

Подростков и ребятишек насобирали не один десяток. Я даже одноклассника встретил Рауля Каремгулова, так что было с кем словом переброситься.

Привели нас на большущее поле. Выделили каждому по ряду, мы с Раулем встали по-соседству. Показали нам, где лежат пустые ящики и куда надо сдавать наполненные, а потом сказали: собирайте. Ну мы, наивные, и принялись рвать крыжовник. Ягодку в рот, две— в ящик, ягодку в рот, три — в ящик. Один куст я обобрал, другой, а в ящике даже дно не закрыто. Час работаю, два работаю. Рауль рядом пыхтит.

Жара, солнце печет, почему-то вспоминаются черные рабы, работающие на американских плантаторов, хочется затянуть какой-нибудь заунывный спиричуэлс, помогающий в работе, да языков, блин, не знаю.

Тружусь я, значит, тружусь, а ягод в моем ящике хватает едва на то, что бы дно закрыть. Ничего не понимаю, как норму-то выполнить?

Теперь— то я знаю, как нас развели тогда с этим крыжовником. Сейчас я имею свой сад и каждый год собираю эту зеленую ягоду на своем участке. И мне известно, что при нормальном урожае подобный деревянный ящик я бы наполнил с одного или, на худой конец, с двух кустов. По крайней мере, в моем саду крыжовник плодоносит именно так. А на этом поле я с куста собирал не более десятка — другого ягод. И ладно бы я один был такой неумеха, но дело в том, что все, кого я видел рядом со мной, тоже никак не тянули на стахановцев по уборке крыжовника. Достижения Рауля были не выше моих. У всех был весьма посредственный результат, никто не сдавал ящики один за другим и норму в 20-ть килограммов, для получения заветного талона, выполнить никто тоже не мог.

Как я сейчас понимаю, нас поставили на уже обобраные кусты и мы просто добирали то, что не заметили работавшие на этом поле до нас.

Конечно, ряды с кустами тянулись на сотни метров и, если бы мы начали с другого конца, то, возможно, насобирали бы не один ящик, но нам ведь никто из работников питомника об этом не сказал и не посоветовал. Так что время уходило впустую.

Первым сбежал парень справа. Мы с Каремгуловым честно поделили его ягоды между собой. К полудню Раулю это все надоело и он тоже исчез на английский манер. Я часам к двум прошел чуть не треть поля и, в конце концов, наскреб только пол-ящика ягод. И тоже решил с этим делом завязывать.

Притащив свой неполный ящик на приемный пункт, я попал в другую засаду. Собранный мною урожай отказалась принимать приемщица на том основании, что я норму не выполнил и двадцати килограммов крыжовника у меня нет. Во, блин! Да чтобы на этом поле собрать норму, сюда надо было неделю ездить! Но и оставить плоды своих трудов возле неё, не получив денег, мне было жалко. Зря я что ли весь день на четвереньках по колючим кустам ползал?

В голове возникла альтернатива. Можно было разбросать ягоды по траве, по принципу: "не доставайтесь же вы никому!" Пусть их топчут, если принимать не хотят. Либо, не взирая на последствия, удалиться в сторонку и добросовестно все ягоды съесть самому. Как пелось тогда в популярной песенке "Потом мне будет худо, но это же потом..."

Пока я раздумывал над этими вариантами, сидевшая рядом с приемщицей женщина, либо работавшая с ней в паре, либо просто предприимчивая от рождения, предложила выкупить мой крыжовник по расценкам питомника.

А что неплохой бизнес — сидишь в тенечке, точишь лясы и рассчитываешься с незадачливыми сборщиками вроде меня по 16 копеек за килограмм. Человек десять — пятнадцать рассчитал, и вот норма собрана. Потом сдаешь скупленные у народа килограммы как свои, приемщица возвращает тебе затраченные ранее 3 рубля 20 копеек и, как бонус, в награду за терпение получаешь еще и талон-справку на право покупки виктории.

Я уже тогда понял эту незатейливую схему, но всё же согласился. Выбросить ягоды мешало советское воспитание, а тут хоть низкая, но все же плата за мой труд. Я взял от этой женщины деньги. Первые, заработанные честным, но сельскохозяйственным трудом. С тех пор я понял одно, расценки в сельском хозяйстве крайне низкие и больших денег там голыми руками не заработаешь. Тогда же я и решил, что когда вырасту, на сельской ниве работать не буду!

Потом была кошмар — эпопея с покупкой виктории, когда возле маленького магазинчика плодопитомника столпилась сотни полторы людей с заветными справками. Но благодаря предпримчивости тети Лиды и дяди Гриши, мы отоварились в первых рядах и, наконец, отбыли восвояси.

И дня три я потом ел эту викторию. Растягивал удовольствие.

Глава 8

И снова Кавказ

1.

В августе того же лета я снова поехал в Дагестан. На этот раз вдвоем с матерью. Лешка опять был на своих сборах — соревнованиях по спортивному ориентированию, отец работал, а мне было все равно, чем заниматься.

В тот раз мы, как всегда, поездом доехали до Кизляра, но в Крайновку добирались на автобусе, а не самолетом. Вместо маленьких автобусиков типа ПАЗ туда уже ходили вполне комфортабельные "Икарусы" и львовские "Туристы" с мягкими сидениями. Даже мать не укачало за часовую дорогу.

Пару дней мы пробыли в Крайновке, а потом мне подвернулась возможность посетить город Грозный. Дело в том, что у бабы Марины Бурлаковой, в доме которой мы остановились, было две дочери: Лидия и Надежда, приходившиеся, соответственно, моей маме двоюродными сестрами, а мне — тетками. И одна из них — старшая Лидия — совершенно случайно в это же время тоже оказалась в Крайновке. Узнав, что после перенесенной мною болезни купание в море мне не рекомендовано, Лида решила пригласить меня в гости и отвезти на экскурсию в столицу Чечено— Ингушской АССР, где она сама тогда жила и работала. Там же в счастливом третьем браке со своим первым мужем проживала и ее младшая сестра Надежда. Я, конечно же, с таким приглашением согласился, а почему бы не посмотреть чужой город.

За три часа автобус по маршруту Крайновка— Кизляр— Грозный примчал нас в Чечню.

Город находится в котловине и, когда подъезжаешь к нему со стороны Дагестана, открывается прелестный вид: огромная, покрытая зеленой травой воронка, образованная склонами окружающих Грозный гор. На дне этой воронки белеют маленькие кубики городских домов. При этом изумрудные горные склоны пасторально украшены точечками пасущихся на их травах овечих отар, а окраины города окаймлены многочисленными огоньками факелов. Это на грозненских нефтеразработках сжигают попутный газ.

В то время Грозный был еще русским городом, в том смысле, что русские составляли там большинство населения. Правда, мне, привыкшему к широким челябинским проспектам, улицы в центре чеченской столицы казались узковатыми, но они были ничуть не уже улиц других наших городов.

Грозный выглядел вполне цивилизованным населенным пунктом, а его жители культурными горожанами. Никто в чадре, парандже или чалме не ходил, одеты были все по-европейски, ну если только в районе базара попадались селяне, не стеснявшиеся носить что-то свое национальное. Да еще можно отметить, что на улицах несколько чаще попадались большие кепки-аэродромы на мужских головах и косынки на женских головках, завязанные особым образом на затылке.

Но все это касалось взрослых, а парни и девчонки нисколько не отличались по манере одеваться от наших челябинских подростков.

2.

Первые три дня я гостил у Надежды. Жила она тогда в сотне метров от Центрального городского рынка на улице, название которой я уже не помню, и тянувшейся от этого самого рынка до железнодорожного вокзала,. Дом был большой, одноэтажный, разделенный на несколько квартир с отдельными входами. Квартира Нади состояла из кухни и жилой комнаты. В общем, жилье у нее было аналогичным тому, которым владел мой брат Володя. Двор дома был огорожен общим для всех жильцов забором. Огорода при доме не было, а имелись лишь какие-то сарайки и водяная колонка, заменяющая жильцам водопровод. Помнится, что слева от Надеждиной была квартира молодого преподавателя одного из грозненских ВУЗов, жившего с юной женой и грудным ребенком, а справа проживал одинокий пожилой чеченец интеллигентного вида.