Придя немного в себя, Рогозин вскочил и побежал. Со стороны, должно быть, это выглядело комично — ежесекундно оскальзываясь на размокшей сверху, но еще не превратившейся в сплошную грязь глине, он нелепо размахивал руками, пытаясь сохранить баланс, часто падал, но упрямо спешил.

Иногда удаляясь от берега, ведомый рельефом, по возвращении Рогозин всегда оглядывался окрест: не здесь ли причалил дядя Вася? Но того все не было и не было.

Когда уже Рогозин почти отчаялся догнать старика, под ногами вдруг заскрипел гравий. Не то чтобы он не попадался возле скал, но здесь он был удивительно однообразен — будто кто-то калибровал камни. Только через минуту Виктор догадался, что уже какое-то время бежит по какой-то старой дороге, которая ведет его к берегу. И вскоре он действительно увидел реку и даже узнал место. Это была та самая пристань, которую Юрик назвал "сталинским лагерем".

Ее кривосбитые мостки теперь совсем завалились, надсадно скрипели под ударом каждой новой волны, грозясь рассыпаться, но на берегу теперь лежала лодка, а на черный штабель досок облокотился спиной изможденный дядя Вася. В руках он сжимал свой автомат с почему-то остегнутым магазином.

Рогозин, собрав последние силы, подошел к старику, опустился перед ним на колени и обнял того за шею, всхлипывая слезливо.

— Да будет тебе, Витек, будет, — тяжело дыша, отстранил его дядя Вася. — Живы мы и ладно. Думать нужно.

Лицо дяди Васи было чем-то исцарапано, рука повыше локтя обернута пропитанной кровью тряпкой и вид его совсем не был похож на того спасителя, каким увидел его Рогозин в своих представлениях о грядущей встрече.

Виктор ничего не мог сказать в ответ — в горле застрял неприятный комок и начисто лишил его возможности произносить слова. Рогозин кивнул, соглашаясь, что подумать было бы неплохо.

— Что-то дерьмом медвежьим от тебя прет, хлопец, — поведя носом, недовольно сказал старик.

Ничего не говоря, Рогозин просто сел рядом.

По гнилым доскам барабанил дождь, и кроме этого стука не было слышно ничего, вокруг лил дождь и его полупрозрачная стена отлично укрывала все, что было дальше сотни шагов. Но впервые за долгие дни Рогозин чувствовал себя счастливым.

— Сейчас, Витек, передохну немного, пойдем с тобой, — неожиданно произнес старик.

— Куда пойдем? — Рогозин рассчитывал, что дальше он поплывут на лодке.

— На объект, дурилка, — ответил дядя Вася. — Иначе скоро в рыб превратимся. Мне-от жабры совсем ни к чему. А там тепло, сухо. Аптечка есть и кое-какие продукты. НЗ. Как раз для нашей ситуации. По реке сейчас идти все равно нельзя, дальше пороги, побьемся. Так что, путь у нас с тобой один.

Рогозин вспомнил рассказ старика о целом бассейне крови с остатками людей и его передернуло от брезгливого отвращения.

— Может, здесь переждем? — Рогозин показал подбородком на кривенькую избушку с покрытой мхом крышей.

— Нет, Витька, здесь переждать не можно, — покачал головой старик. — Просто поверь мне. Сейчас, еще минуту и пойдем. Здесь недалеко.

Тяжело вздохнув, дядя Вася поднялся с кряхтеньем и скрипом, Виктору даже на какой-то миг показалось, что он вот-вот рассыплется истлевшей трухой, но ничего страшного не случилось.

Уже во второй раз Рогозина вели в это мрачное подземелье. К нему словно сходились все дороги в этом краю. Теперь Виктор точно знал, что некоторые из них ведут отнюдь не в Рим.

— Там спокойно, — чуть-чуть прихрамывая при каждом шаге, объяснял дядя Вася. — двери толстые, надежные.

— Что в пещере произошло, дядь Вась? — вдруг вспомнил Рогозин. — Как вы спаслись?

Старик остановился, зло сплюнул себе под ноги, его лицо стремительно стало наливаться кровью — то ли от ярости, то ли от стыда.

— Каком кверху!! Не помню я!

Видно было, что он раздражен, но постепенно успокаивается.

Когда он снова пошел, то был уже совсем спокоен.

— Извини, парень, нервы. Помню, как все стрелять начали. Сначала вроде ты стрелял? Потом, когда мы все палить начали, кажется, Юрка подстрелили. Геша этот толстый или капитан второй, не которого мы несли, а тот, что в пещере оставался...

— Виталий?! — Рогозин даже опешил. — Он же — "ни бэ, ни мэ"?

— А он ничего и не говорил, — упрямо продолжал дядя Вася. — Схватил "Байкал", да как начал во все стороны лупить... Того, второго-то капитана, сразу в клочья. Потом снаружи эти полезли. Вот здесь-то и началось! Баба эта визжит — ажно уши закладывает, стрельба как в гвардейском тире перед первенством округа, эти уродцы лезут... Я тебе скажу, такого насмотрелся.

— А собака? Атас?

— Маламут-то этот? — переспросил дед. — Была собака. Только в пещеру она не сунулась. Это я уж потом ее увидел, когда наружу вырвался мимо четырехрукого. А рядом с ней начальник ваш стоял, лыбился, скотина. Я еще в селе понял, что с ним что-то не так. Потому и отказался.

Рогозин отлично помнил, почему на самом деле отказался от работы дядя Вася, но настаивать на правде не стал — куда важнее было узнать, что сталось с Юриком, Гешей и остальными.

— И что дальше?

— А дальше, — протянул старик, останавливаясь у обычной скалы и что-то выискивая на ее поверхности, — дальше появились еще люди. Сашка-Три пальца знаешь?

— Ага.

— Шепелявого?

— Знаю!

— Вот они и пришли. И с тыла в девять стволов на всю эту пакость и наехали. С ними еще люди были из ваших, пещерных, но тех я плохо знаю. Только из-за них мне и удалось наружу выскочить.

— Так наши победили? — обрадовался Рогозин. — Может, и Юрик жив?

— Не знаю, — пожал плечами дядя Вася. — Я ведь как рассудил? Там непонятно как и чем дело закончится, а начальству положено знать о том, что здесь происходит? Положено. И если вся эта катавасия у пещеры собралась, то, стало быть, путь по реке теперь свободен и нужно обязательно уходить, — он вынул из сапога какой-то трехгранный штырь с насечками и сунул его в расселину. — Вот я к лодке и рванул, пока они между собой там разбирались.

Рогозин смотрел в затылок этого человека и думал, что никогда бы не смог оскотиниться до такой степени — бежать с поля боя, бросив всех. И думал Виктор еще, что не об информированности какого-то далекого начальства болела голова у дяди Васи, а только лишь за собственную шкуру.

— Как же так, дядь Вась? — спросил он. — Там же все. Там же Юрик, Геша, Шепа? Ты же мог помочь?!

— Мог бы — помог бы! — бросил старик, старательно не смотря в глаза Рогозину. — Сам-то ты не больно-то задержался?

— Я думал, что все погибли! Я упал, потом отдача! Я только внизу, под холмом на ноги встать смог! Пока в себя пришел, все уже закончилось! Потом по моему следу черный спустился... Я не знал, что кто-то мог выжить!

Рогозину хотелось оправдаться, рассказать ход своих раздумий в ту злополучную минуту, вывернуться наизнанку — чтобы только о нем никто не подумал дурного, но по всему выходило, что оправдания ему теперь нет. Его карамультук мог сильно пригодиться тем, кто дрался с монстрами, а он в это время бежал, не чуя под собою ног!

— Ну вот и я пока в себя пришел — все уже закончилось, — после продолжительной паузы в разговоре сказал старик. — Очухался в лодке своей. И кто победил — я не знаю! И по всему выходит, что мы с тобой одинаковые.

Дядя Вася вынул свой хитрый стержень из скалы и поковылял дальше.

— Нам сюда, — он уперся рукой в самый обычный камень и надавил на него. — Помоги, не стой истуканом.

Рогозин толкнул скалу и часть ее, к его большому удивлению, поддалась, открывая черный зев небольшого хода.

— Ворота здесь большие, — сказал дядя Вася, шагая в открывшуюся темноту. — Только чтобы их открыть, нужно привод запускать. А он не работает. Здесь фонарь должен быть. Батарею я по весне менял, не должна еще сесть. Ага, вот он. Закрой за собой ворота, не стой там.

Глава 17. Под землей.

Рогозин потянул кусок скалы за металлическую ручку, вмурованную прямо в камень, дверца легко скользнула в пазы и что-то в них щелкнуло.

Дядя Вася включил фонарь и Виктор понял, что оказался внутри скалы. Далеко в ее глубь уходил длинный туннель. По потолку на восьмиметровой высоте были развешаны светильники, но ни в одном не было целой лампы. По стенам вились жгуты проводки, остатки краски висели отслоившимися лохмотьями, а частью опали на землю.

Здесь не было сыро, как снаружи, здесь не было луж и сверху ничего не капало — Рогозин даже расправил плечи, — но зато пахло почему-то жженой проводкой.

Фонарь выхватывал из темноты то один, то другой фрагмент стены, потолка или пола,

— Пошли, — позвал его отошедший на десяток шагов дядя Вася. — Нужно съесть чего-нибудь, а потом придумывать, как выбираться. И перевязаться мне нужно, а то еще заражение какое-нибудь подхвачу.

Следующая дверь привела их к какому-то внутреннему посту: в щитовой будке имелся неработающий телефон, а на полу стоял сундук, в котором нашлась аптечка и немного продуктов — очень сухая пастрома неизвестного года выделки, жесткое печенье и пластиковая канистра с какой-то жидкостью.

— Будешь? — спросил дядя Вася, бултыхнув канистрой.

— Что это?

— Первач. Держу здесь для снятия стресса.

Рогозин отстранился:

— Не-е-е-е, — протянул он и сглотнул появившийся ком в горле. — Я больше никогда этой дряни в рот не возьму. Если бы не она, сидел бы сейчас где-нибудь в кафе на Невском...

— В четыре часа утра?

— Почему — в четыре утра?

— Потому что сейчас на твоем Невском четыре часа утра, — наставительно заметил дядя Вася, опрокидывая в заросший щетиной рот сразу граммов двести. — Кхе-кхе, — он откашлялся, но закусывать ничем не стал, — часовые пояса.

— Нет, — смутился Рогозин. — Ну не прямо сейчас. Я вообще.

— Ну нет, так нет, — дядя Вася еще раз отпил из горлышка и вытер рот рукавом. — А мне неможется что-то. Может это отпустит?

Они замолчали, только слышно было как хрустит на зубах печенье.

Через некоторое время Рогозин спросил, озираясь по сторонам:

— А где лужи крови?

— Это дальше, — дядя Вася показал дрогнувшим пальцем, — туда. За следующим шлюзом.

В неверных бликах фонаря видно было, как лоб старика покрылся крупной испариной, черты лица заострились, щетина стала торчать во все стороны как иголки у ежа.

— А можно мне посмотреть? — Рогозину показалось очень важным заглянуть в кровавый бункер.

— Можно, — кивнул старик. — Только сначала перевяжи меня. Вот нож, срежь эту дрянь, а то у меня в голове зашумело что-то. Стар я для таких подвигов.

Рогозин отложил в сторону карамультук, который постоянно держал в руках, и занялся перевязкой. А дядя Вася, у которого от выпитого, кажется, язык развязался окончательно, принялся бормотать и плакаться.

— Я ведь думал, что это мой последний год. У меня и выслуга — будь здоров. Уйти-от на пенсию должен был еще шесть лет назад. Просто тогда подумал, что если уж за сорок лет ничего не произошло, что может случиться теперь? И вот — на тебе! Ты это, спиртиком, спиртиком протри руку-то. Мне не больно. Анестезия действует, — кажется, он подмигивал, но Виктор не обратил на это внимания. — Стрептоцидом посыпь. Гуще, гуще сыпь. Не боись, он еще годный. Я бы, может быть, и остался бы там, но ты же видишь, что с моей рукой? Да и патроны кончились. Да и подстрелили меня, видишь как? Пулю нашел? Нет? Наверное — навылет. Я ж кое-как замотал, даже не глянул — что там?

Он что-то еще говорил, а Рогозин, тщательно отмывая его рану от засохшей крови и грязи, думал, что, как бы ему ни хотелось, он не верит старому прощелыге ни на йоту. И спину свою этому "охраннику" никогда бы не доверил — знай его чуть лучше с самого начала.

Рана была не огнестрельная. Выглядело все так, будто кто-то чудовищным когтем поддел кусок мяса на руке старика и попытался его выдернуть. Половина еще крепкого бицепса была разорвана и стало ясно, почему дядя Вася столь нелепо управлял своей лодкой — рулем и веслом. Зрелище было то еще, но Рогозин за последние дни насмотрелся всякого, поэтому даже бровью не повел. Но сразу сообразил, что дело перевязкой не кончится. И не гангрена грозила деду, а кое-что похуже. Стали понятны и объяснимы дрожащие руки, немочь, пот, ручьем катящийся по лбу — такое Рогозин уже видел.

Когда Рогозин завязал красивый бантик поверх нового бинта, дядя Вася был уже совершенно пьян — за время перевязки он частенько прикладывался прямо к горлу канистры.

— Сходишь сам, а? — едва ворочая языком, спросил старик. — Вот ключ, там все просто. Хорошо? А я пока полежу. А то что-то как-то нехорошо мне. Слабость какая-то, рука ноет, и, знаешь...

Рогозин помнил, как ровно то же самое — про слабость — говорил им Семен, тоже поцарапанный кем-то из монстров. Но в этот раз под рукой не было даже шаманского мха. И Рогозину стало вдруг стыдно за все свои обидные мысли в адрес старика — каким бы он ни был трусом, такой смерти он не заслуживал. Но чем ему помочь, Рогозин не знал совершенно. Очень скоро старик должен был умереть и Виктор не мог определиться, что ему не нравится больше: быстро остаться одному или долго смотреть за агонией несчастного бедолаги.

— Я посмотрю сам, дядь Вась, конечно.

— Ты только внутрь не заходи, — заплетающимся языком попросил старик. — Нехорошо там.

— Ладно, дядь Вась, как скажете.

Он нашел дверь — массивную железяку со штурвалом, перехваченным цепью, на которой висел замок. Он открыл ее, поддавшуюся неожиданно легко.

В нос ударил железистый запах, а от пола отразился свет фонаря — будто сделан пол был из зеркала. Но стоило Рогозину попытаться встать на него, как нога провалилась по щиколотку ниже поверхности, а по полу пробежала вязкая рябь, вскоре, впрочем, потухшая.

— Кровь, — одними губами прошептал Рогозин и поднял фонарь повыше.

Он хотел удостовериться в том, что это не нефть, не какое-нибудь протекшее масло из древнего трансформатора — опустил руку к самой поверхности, но так и не рискнул прикоснуться голыми пальцами к теплой жидкости.

Из огромной лужи черно-бордовой дряни действительно тут и там выступали на поверхность человеческие останки: нога, согнутая в колене, лежала отдельно от своего владельца, дальше виднелся череп, даже не череп, а голова с различимыми чертами лица, на которой кожа не покрывала только лоб — как будто кто-то неумелый снял скальп у несчастного, далее нашлись две грудных клетки с развороченными ребрами, рука, ухватившаяся за что-то на стене. Шагах в пятнадцати от входа Рогозин увидел стол. А на нем увесистый гроссбух — совершенно чистый, без единого пятнышка, будто и не находился он в помещении, насквозь пропитанном человеческой кровью. И, насколько видно было Рогозину в полутьме, на картонной обложке были нарисованы такие же знаки, которыми была испещрена тетрадь в рюкзаке на его плечах.

Что-то будто толкнуло Рогозина в спину, он сделал первый неуверенный шаг по кровавому полу, затем следующий — уже тверже и, когда дошел до стола и взял в руки килограммовый журнал, ему уже было все равно — что там плещется под ногами.

Если бы остальные страницы тоже были исписаны уже знакомой тарабарщиной, Виктор вряд ли потащил бы журнал с собой, тем более, что внутри практически каждый лист оказался изорван — будто кто-то пытался уничтожить записи. Где-то в середине при беглом просмотре он обнаружил выведенную твердой рукой и железным пером запись, кое-где замазанную черными чернилами.