История С Продолжением

— Кому это надо? Тебе, мне, Пятому? Опять несуразицу несёшь. Сейчас, погоди... Я чего-то не помню, ты анальгин переносишь? Не отвечай, ради Бога, сам вспомню. Или лучше чего посильнее?

— Сильнее ему не надо, — сказал вошедший Пятый. "Слава Богу, предупредила, — понял Алексей Лукич. — Успела. Теперь твоя очередь, дружок",

— А почему?

— Он будет спать долго, а ему, сами понимаете, надо есть. А если он есть не начнёт, я спать не буду. Усёк? Рыжий, я не шучу.

— Хорошо, уговорили... я постараюсь. Согласен, на всё... Хорошо...

— Ты бы не трепался понапрасну. Ладно, хорошие мои. Надюша, ты пока приготовь что-нибудь, а мы тут повозимся малость...

Пятый молча помогал Лукичу — подавал то, что тот просил, делал что-то. Но — на автомате. Он думал о чём-то совершенно другом, мысли разбегались и путались. Лину поменяли повязки, сделали какие-то уколы, поудобнее устроили. Потом Лукич и Надежда Михайловна ушли по своим делам, а Пятый снова остался с Лином.

— Ну что? — спросил он, подождав, пока шаги в коридоре затихнут. — Как ты?

— Пятый, у меня... рука болит... левая... — Лин жалобно посмотрел на Пятого. — Очень...

— Прости, я как-то забыл. Сейчас, я помогу.

Из-за дренажа, стоявшего с левой стороны, Лину зафиксировали руку, чтобы невзначай не сбил трубку. Это, конечно, было правильно, но рука, хоть и находилась в мягкой марлевой петле, затекла от долгой неподвижности и, естественно, разболелась. Пятый освободил руку, положил её к себе на колени и стал потихонечку массировать, чтобы возобновить кровообращение. Лин благодарно улыбнулся и прикрыл глаза.

— Так лучше? — спросил Пятый.

— Да... что бы я... без тебя... делал... — Лин говорил шепотом, Пятый с трудом различал слова. — Пятый... я хотел спросить...

— Что?

— Долго мне... ещё... осталось так?..

— И даже не думай! Сказал тоже — "долго"! Пока не поправишься, — строго ответил Пятый, хотя внутри у него всё сжалось от боли в тугой ноющий узел. От боли и от страха. — Сказали же, что ты...

— А если... болеть?.. Долго?..

— Я не знаю, — честно ответил Пятый. — Правда, не знаю. Мне никто ничего не говорит. Но, честно признаться, предполагаю, что ещё порядочно. А что?

— Я устал... не хочу... мучаться...

— Ты эти разговоры прекрати! Устал!.. Помучаешься, не развалишься, — Пятый старался не подать виду, не показать, как его пугают такие слова, и это ему удалось. — Рука прошла?

— Да, нормально... ты посидишь?..

— Да куда ж я денусь. Спи, горе моё!

— Я не привык... сидя спать...

"Может, она права? — подумал Пятый. — Если бы рыжему было совсем плохо, он бы не говорил ни про руку, ин про то, что сидеть ему надоело... Словом, не капризничал бы. То есть мне так кажется. А на самом деле... Я же ничего толком про это всё не знаю, а сам — чертовски плохой пример того, как себя ведут больные. Может, им так положено? Ладно, спрошу, когда они придут".

Пятый просидел с Лином три часа — и всё это время держал его руку у себя на коленях, чтобы снова не затекла. Так его и застал вернувшийся Лукич.

— Что это ты делаешь? — спросил он, прикрывая дверь в коридор.

— Он жаловался, что рука болит, вот я и... — начал было Пятый.

— Молодец, правильно сообразил. Но с чего ей затекать было, не пойму. Фиксаж совсем свободный.

— Капризничает он, — признался Пятый. — Всё ему не так.

— Это хорошо, что капризничает. Когда всё равно — плохо. А придирается — значит, немножко ожил.

— Ему можно будет полежать? — спросил Пятый.

— Нет, отёк усилится. Ты пока пойди покури, а мы его покормим и понаблюдаем, — Лукич снова закрепи Лину руку фиксажем. — Хочешь — полежи немножко.

— Не хочу, — Пятый поднялся со стула. — Когда мне возвращаться?

— Через часок-полтора. Сменишь нас.

* * *

Пятый вернулся в медпункт раньше, чем через час — волновался. Надежда Михайловна встретила его на пороге.

— Зачем пришёл так рано? — спросила она сварливо.

— Как он?

— Он совершенно нормально поел и спит. И не мешай ему, ради Бога, отдыхать! Что тебе неймётся?..

— Он один?

— Лукич с ним сидит, караулит.

— Рвоты не было? — с тревогой спросил Пятый.

— Говорят тебе — не было. На всякий случай царукал ему вкололи. Иди, отдыхай.

— Я тогда тут посижу, рядом. Я мешать не буду, правда, — Пятый умоляюще посмотрел на медсестру. Та сжалилась.

— Ладно, сиди. Только в комнату не лезь.

Пятый даже пробовать не стал спать. Знал, что не уснёт. Час он просидел на корточках подле двери, потом сходил покурил, потом опять вернулся к медпункту. Надежда Михайловна вышла из медпункта ещё через час.

— Сидишь? — спросила она.

Пятый кивнул. Тяжело поднялся на ноги.

— Ну как? — спросил он.

— Всё нормально. Второй раз покормили, ест хорошо, рвоты нет. Иди спать, Пятый. Вечером ты нас сменишь.

Пятый отрицательно покачал головой.

* * *

На следующий день Лину стало получше. Он стал просить, чтобы в комнате выключили свет — мешает спать. Чтобы не ходили — от шума болит голова. Чтобы отвязали руку — опять затекает. Чтобы дали хоть немножко полежать. Чтобы... Всё кончилось тем, что Лукич прогнал Пятого прочь из медпункта и, немало не стесняясь, наорал на Лина так, что тот сразу сник.

Примерно через полчаса в медпункте появился Володя, врач-терапевт из смены, который буквально волок на себе Пятого.

— Он что — в обморок там упал? — с интересом спросил Лукич.

— Нет. Но, по-моему, собирался, — Володя помог Пятому сесть на кушетку и пощупал пульс. — Во частит, а! За сотню.

— Пятый, ты сколько суток на ногах? — спросил Лукич.

— Шесть, по-моему, — неуверенно ответил Пятый. Последнее время он не обращал никакого внимания на смену дня и ночи.

— А не ел ты сколько?

— Не знаю... столько же, наверное. А что?

— А то, что ты все эти дни только то и делал, что курил, сидел тут и нервничал. Ты на грани срыва, поэтому...

— Что поэтому?

— Только то, что сейчас ты выпьешь полчашки слабого чая, разденешься и ляжешь. Понял?

— Я не хочу...

— Ляг, урод недоделанный! Немедленно, понял! Мне тут второй клиент не нужен. Вечером поешь нормально... не перебивай меня! Поешь и снова ляжешь спать. А утром — посмотрим, будешь ли ты годен для употребления. Всё, я сказал.

Пятый хотел что-то возразить, но, едва лёг — все возражения куда-то пропали, улетучились. Спать! Господи... Только спать...

Лукич с сомнением поглядел на Пятого, уснувшего на не застеленной койке прямо в одежде. Покачал головой.

— Грязный, как чёрт, — с осуждением сказал он. — Ладно, пусть отдохнёт, а то намаялся. Нельзя так нервничать, так и с ума сойти не долго.

Он подошёл к Лину.

— Что, довёл друга? — с упрёком спросил он. Лин промолчал. — Не стыдно?

— Я не хотел... — ответил Лин тихо. — Я...

— Я знаю, что ты не нарочно, — успокоил его Лукич. — Просто...

— Да ничего... я же... вижу... что не прав... но...

— Успокойся. Всё будет хорошо. Да и Пятый, конечно, тоже хорош, нечего сказать. Ладно, всё образуется.

— У вас... одеяла для него... нету?.. — спросил Лин. Ему было совестно, досадно, жалко Пятого. Конечно, он, Лин, тоже виноват. Но когда Пятого нет рядом, ему почему-то становится хуже — усиливаются боли, немеет привязанная рука, кружится голова. Почему — Лин и сам не мог понять. Просто Пятый, видимо, был ближе всех на этом свете. Остальные — чужие. Совсем чужие. Да, они стараются, помогают, но они не понимали Лина. А Пятый — понимал. Это для рыжего и был самый важный критерий оценки. Только Пятый мог догадаться о том, о чём Лин никогда бы не посмел признаться, сказать вслух. Даже без обмена мыслями. Просто знал. Как себя. Ты же не будешь сообщать своему уху о том, что у тебя заболел палец.

— Я поищу. Лин, вот ещё что. Скажи ему, когда он проснётся, чтоб поел. А то, сам пойми, его так надолго не хватит. Можешь его даже отругать. Это только на пользу пойдёт.

— Он мне... не поверит... — Лин закашлялся, еле остановился, всхлипнул от боли в шве. — Лучше вы...

— Я тоже скажу. Когда кашляешь, кстати, стоит придерживать живот рукой, так поменьше боль.

— Сил нет... может, привязать?..

— Не выйдет. Боюсь я тебя трогать. Терпи тогда. Пить будешь?

— Да. Только немножко...

* * *

Пятого разбудили к ужину. Проснулся он с трудом, вставать ему совершенно не хотелось, но Лукич заставил его встать, сходить в душевую для надсмотрщиков, помыться, переодеться в чистую одежду.

— Я уж молчу про то, что неприлично в таком виде ходить, — ворчал он. — Так ведь это ещё и вредно! И вообще — как только человек начинает опускаться, он первым делом перестаёт мыться и как-то следить за собой. Так нельзя, и поэтому я не позволю тебе превратиться в такую пакость. Вымой голову, мыло я тебе дам.

Из душа Пятый вышел уже поувереннее, чем вошёл — вода немного взбодрила, но хватило этой бодрости ненадолго. Лукич и Надежда Михайловна заставили его съесть тарелку картошки и выпить чаю. Причём сумели весьма ненавязчиво — усадили за стол ужинать вместе с ними самими. После еды Пятого мгновенно сморило, он едва дотащился до кровати и уснул в тот же момент, как прилёг.

— Совсем измучался, — заметила Надежда Михайловна. — Почти неделю просидел, как приклеенный. Первый раз такое вижу.

— А я уже не первый. Тут несколько лет назад их понесло в город зимой. Сами понимаете — истощённые, больные, раздетые. Лин застудился, капитально причём — почки, лёгкие. Так этот просидел с ним неделю на чердаке. Сам вывел из кризиса — уж не знаю, где, но сумел достать лекарства, какую-то одежду. Потом сам же привёз обратно. Как справился — до сих пор загадка.

— И наоборот бывало?

— А как же. Пятому, кстати, везёт ещё меньше, чем Лину. Постоянно он влипает в какие-то неприятности — то под пулю попадёт, то под чью-нибудь горячую руку. Защитить некому — на "трёшке" нет ни фельдшера, ни постоянного кабинета. Сама видишь — пусто. А Пятый... куда он денется. Отоспится.

— Ты прав, наверное. Спи, сынок. Всё хорошо будет. И с тобой, и с ним. Какая же это всё-таки несправедливость, а, Лукич? Ребята-то хорошие, честные, не какая-то шваль подзаборная, не преступники. Ведь так?

— Так, — согласился Лукич. — Вот только на счёт оценки я бы воздержался. Не нам судить о том, какие они на самом деле. Понимаешь, Наденька, это задачка не для нас с тобой. Мы — просто прислуга при господах. Нам сказали — мы сделали. А то, чтобы судить, кто тут прав, а кто виноват... уволь.

— Может, это и так. А может, и нет. Мне жалко одного мальчишку, которого покалечили и чуть не отправили на тот свет. Мне жаль второго мальчишку, который сходит с ума, видя, что происходит с его братом...

— Братом? — удивился Лукич. — Это что-то новое. Он так и сказал — с братом?

— Не совсем. Это не важно.

— К сожалению, важно всё, что окружает эту парочку. В отчёте напишешь про брата. Поняла?

— Хорошо. Мне-то что?.. Хоть про марсиан напишу.

— Не ёрничай, Надежда. Не смешно. И ещё момент, на счёт мальчишек. И одному, и второму — далеко за тридцать. Я их мальчишками помню, кстати. У меня язык не повернётся их сейчас так назвать.

— А мне показалось...

— Не тебе одной. Я до сих пор удивляюсь — как они ещё живы? Может, и правда Бог есть и он им как-то помогает?.. Не знаю. Ты только никому про это не скажи, Надя, но... Я расстроился, когда понял, что Лин останется жив.

— Почему?! — несказанно удивилась Надежда Михайловна.

— Да потому, что мы его снова, понимаешь, снова! обрекли на такие муки, что и в страшном сне не приснятся. Вот поэтому я и расстроился. Думал, что он отмучался. А он выжил, на свою голову. Всё — по кругу... Нет, я больше не могу. Дам заявку на постоянного фельдшера для третьего, пусть ищут. А я не хочу больше всё это видеть. Это не для меня. Увольте.

— Ну не надо, — успокаивающе сказала медсестра. — Всё образуется. Зачем так переживать-то, Лукич?.. Что сделано, то сделано.

— Может, и так.

* * *

Пятый проснулся посреди ночи. Его немного лихорадило, хотелось пить. Он сел на постели, зевнул, посмотрел на Лина (тот спокойно спал), потряс головой, отгоняя сон.

— Ты чего? — спросила медсестра. — Спи дальше.

— Курить хочется. Да и познабливает чего-то. Может, я зря поел?..

— Брось болтать глупости. А если курить хочется, то сходи по быстрому, я разрешаю. Лукич спит, я пока дежурю.

— Спасибо. Вы меня просто спасли. Вот только где взять сигарету?.. — в пространство спросил он. — На вахте, наверное, все спят...

— Давай я с тобой схожу, что ли, — проговорила Надежда Михайловна. — Как думаешь, не проснётся он за пять минут?

— Наверное, не проснётся, — с сомнением сказал Пятый.

— Ладно, мы скоренько. Пойдём.

Они встали у окна, Надежда Михайловна вытащила из кармана пачку "Явы", вынула сигарету для себя и протянула сигареты Пятому.

— Вы курите? — удивился Пятый. — Я и не думал...

— Нашёл тоже ангела небесного, — усмехнулась она. — Курю. Давно.

— Понятно, — Пятый повернулся к окну, посмотрел в холодную черноту за стёклами. — Мы, наверное, представляем собой жалкое зрелище, правда?..

— Правда, — ответила она. Надежда Михайловна курила совсем не по-женски, держа сигарету огоньком в ладонь. — Но это, как мне кажется, не ваша заслуга. Я права?

— Нет, — коротко ответил Пятый.

— Знаешь, я хотела спросить кое-что. Вы с Лином говорили про ваш сон. Я запомнила одно слово — "арги". Хотела спросить — кто это такие?

— Для чего вам это нужно? — спросил Пятый.

— Честно?

— Если можно.

— Для отчёта, — вздохнула она. — Мы же каждый день пишем отчёты, если работаем с... прости, не могу сказать, но я... у меня спросят.

— Вы пишите на кассету или на бумаге? — спросил Пятый, мучительно вспоминая, какие ещё носители информации тут существуют. Но кроме бумаги и магнитной ленты ничего не вспомнил.

— Да Бог с тобой, милый! Какие кассеты!.. Всё пишем. Говорят, бумага стерпит. Да что тут поделаешь? Положено. Мы люди подневольные.

— Жалко, — сказал Пятый. — Я-то думал, что мы тут одни такие... Давайте, пишите. Есть на чём?

— Я принесу. И Лина проверю заодно.

Она вернулась быстро, принесла несколько листов, шариковую ручку и планшет. Пятый всё ещё курил.

— Ну что там? — спросил он.

— Спит. Давай, диктуй.

— Так... Арги — крупные рептилии, хищники, внешне напоминают ихтиозавров, но могут выходить на сушу... агрессивны, опасны для человека. Что ещё?..

— Да хватит, наверное, — сказала Надежда Михайловна.

— Дайте, я посмотрю, — Пятый взял у неё листок, скользнул по нему взглядом. Потом поднял с подоконника ручку и приписал внизу листа: "С моих слов записано верно. Номер пять, "тим" номер восемь, предприятие номер три". Он писал крупными печатными буквами, немного странными — "е" перевёрнутое, гротескное, "л" и "м" имели непривычно вытянутые вверх добавления — палочки перед каждой буквой, соединенные с начальными штрихами... Надежда Михайловна с удивление посмотрела на эту приписку.