Работник горсовета, без лишних слов забрал грязноватую кожанку, на которой с трудом разглядел лишь тёмные, крупные цифры — одна тысяча сто сорок три и сунул её куда то вниз, а на стол выложил новую, точно такого же размера, но с другим числом. Две тысячи двадцать, было написано на ней, а кроме этого просматривался ещё и квадрат с непонятным рисунком, по всей видимости, так же, как и цифры, выжженный чем то грубым, на абсолютно белой коже.

— Сто медяков, за перерегистрацию — бесстрастно огласил мужчина цену изделия, заставившую Софию засунуть руку в интимное место, находящееся чуть ниже шеи.

— Погоди — остановил я её. — Сам рассчитаюсь.

Задавать дурацкие вопросы чиновнику, в чьём кабинете бюрократизм отсутствовал, как таковой, я не осмелился. Да и что можно спрашивать у человека, стол которого не обременён ни папками, ни печатями, даже простой шариковой ручки или хотя бы обыкновенного грифельного карандаша на этой заштатной мебели я и то не обнаружил. Какой ответ он может дать? В его распоряжении всего две вещи, кусок кожи с иероглифами и медные монеты, с которых он, наверняка, получает лишь очень маленький процент.

Желание разузнать хотя бы что то о цифрах, изображённых непонятным мне способом на отлично выделанной коже, размером примерно десять на двадцать сантиметров, стойко держал в себе до самой улицы. Но, как только мы с Софией оказались на ступенях, поразивших меня своей величественностью ещё при первой встрече с ними, я тут же обрушил на неё град вопросов, вот уже минут пять, как не дающих мне покоя.

— Ну давай рассказывай, что это за тряпку мне выдали? — развернув свиток, перевязанный до этого тонким шнурком, спросил я женщину. — Цифры, что обозначают? А квадрат этот для чего здесь? В нём же и с увеличительным стеклом ничего не разглядеть.

— Всё просто — ответила она, о чём то тяжело вздыхая. — Цифры — это твой личный номер. У каждого главы общины такой имеется. Мужа номер я наизусть знала, да и твой легко запоминается. А квадрат — это печать городского совета, без неё цифры не действительны.

— Соглашусь, проще некуда. И чего мне теперь с этой хреновиной делать? Таскать всё время с собой?

— Да чего хочешь, то и делай. Можешь при себе носить, а можешь мне на сохранение отдать. Муж свою дома держал. И правильно делал. Не окажись её сейчас у меня на руках, нам бы новая обошлась на много дороже. Тебе решать. Ты теперь наш глава — серьёзно, как никогда, сказала женщина.

— Тогда пускай она лучше у тебя хранится. Работа у меня такая, что эта штуковина запросто пропасть может — вспомнив недавнее ныряние в грязь, сказал я. — А так вам, потом, если что, проще будет нового главу себе подобрать.

— Проще? Да мы в тебе то сомневались, хотя ты для нас столько сделал. Другого искать можно очень долго, так что ты уж постарайся не сгинуть, как мужики наши. Очень прошу тебя. И это, зачем свои деньги отдал? Я же специально из тех, что в твоём кошеле нашла, сотню отложила на эти расходы. А ты снова на нас тратишься.

— Ну ты же сама сказала, что я теперь глава вашей общины. Так должен же я хотя бы как то вам помогать? А эти деньги тебе ещё пригодятся, когда начнёте торговлю в городе организовывать.

— Не легко это сделать будет — высказалась София по поводу перспектив своего колхоза, хотя прошлым вечером говорила совсем другое. — Связи, что муж налаживал все утеряны, да и травки ещё до города доставить надо, на себе много не утащишь. Если только вот на рынок сходить и потратить эту сотню. Вдруг ослика, пускай и маленького, купить на неё удастся. Представляешь какая бы подмога нам была.

— А почему бы и не сходить? Пошли, приценимся. Если не хватит, так я ещё добавлю — предложил я женщине, зашагав в сторону нижнего города. — Всё равно же по дороге.

— Нет, совсем не по дороге. Осликов не там продают. Ими на промышленном рынке торгуют — так и продолжая стоять на месте, сказала София.

Я стоял словно вкопанный. Откуда здесь, про промышленность то знают, в этом убогом краю, где деревянные ложки и глиняные стаканы за счастье считают?

— Ты сейчас серьёзно сказала? У вас тут действительно есть промышленный рынок? — с трудом выговорив предпоследнее слово, поинтересовался я.

— Да, есть. Он там стоит — махнула женщина рукой в противоположную, нижнему городу сторону, — где мастерские располагаются.

Глава 14

Промышленный рынок и всё, что к нему прилагалось, расположился с противоположной стороны возвышенности, увенчанной верхним городом. Идти до него не близко, об этом меня предупредили ещё в самом начале пути, но спешить мне сегодня особенно некуда, выходить к месту временной прописки раньше завтрашнего утра не планирую, а на то, чтобы приобрести необходимое для новых поисков снаряжение, много времени не понадобится. Вот я и подумал, отчего бы тогда не прогуляться, в компании с симпатичной женщиной, к этой, ещё не изученной мной, части города, о которой Сильвио в своих рассказах не обмолвился ни словом. Вот же старый хрыч.

София была рада нежданному попутчику. Конечно, на прямую об этом она не говорила, но мне и так всё понятно, болтала бы она всю дорогу без умолку, если бы не хотела, чтобы рядом с ней шагал ещё кто то. Разговоры её вращались, в основном, вокруг одной темы, которой страстная рассказчица пыталась и меня загрузить. Однако мне было совершенно не интересно знать, какое количество и чего она собирается посадить на грядках, и кем думает заселить загон с курятником, я лишь делал вид, что внимательно её слушаю, а на самом деле ждал, когда же наконец покажется новый микрорайон, о котором практически ничего не знаю. Появился он, как это обычно бывает, когда страстно чего то ждёшь, неожиданно. Стоило лишь главной дороге верхнего города пройти самую высшую свою точку, как далеко внизу, у подножия соседней сопки показалась широкая просека, на которой люди упорно продолжали расширять её. А буквально через тридцать шагов стали появляться и рукотворные сооружения, тут уж я не растерялся и перехватил инициативу у так и продолжавшей рассуждать в слух Софии. Пришла моя очередь удивляться и задавать вопросы.

— Это и есть промышленный рынок? — подозревая, что вижу его, прервал я женщину своим вопросом.

— Где? — взглянув на меня спросила она, резко оборвав своё повествование на полу слове.

— Да вон там, внизу.

Посмотрев в ту сторону, куда вела начавшая сужаться дорога, София кивнула головой и сказала:

— Нет, это не рынок. Там лес рубят и мастерские стоят, в которых работают с деревом. А рынка отсюда ещё не видно.

— Большой, наверное, этот район? — оценив размер промышленной части Корабельного, спросил я свою спутницу и тут же задал ещё один вопрос: — А ты, кстати, не знаешь, сколько всего народа в городе проживает?

— Да откуда же я могу знать сколько? Должно быть очень много. Сам то что, не видишь, сколько тут всего понастроено? — повысив голос, ответила женщина. Возможно ей не понравилось, что я перебил её рассказ о далёком доме.

Вижу конечно, поэтому и спрашиваю, но, как можно определить количество людей, по количеству сооружений, мне не очень понятно. А ещё мне совершенно не понятно, как на равнине, отнюдь не больших размеров, затесавшейся между трёх, приличной высоты, сопок, две из которых разделены между собой не широким водным образованием, нашло себе место столько лачуг, сараюшек, крохотных домиков и мизерных участков с загонами для животных.

— Раньше мы здесь с мужем работали — прервав короткое молчание, поставила меня в известность, о части своей прошлой жизни, София. — Он брёвна пилил, а я одежду шила. Не просто нам здесь было, особенно по началу. А потом ничего, привыкли к местным порядкам, а вот к людям так и не смогли. Другие они здесь. У нас дома, как было, если к кому то за помощью обратишься, то всегда тебе с радостью помогут, а здесь всё на медяки переводят. Не заплатишь, можешь даже и не просить ни о чём.

Остаток пути преодолели довольно быстро. Глаза выдёргивали то один кусок муравейника, то другой и так, я за изучением общих видов промышленной части этого, похожего на айсберг, города, а София, впадая в воспоминания о своей жизни в этом месте, которыми она пыталась и со мной поделится, как то совсем незаметно добрались мы до первых строений рабочего района. Постройки, разбросанные вдоль горной дороги, ставшей ближе к своему концу почти пологой, попадались нам на всём её протяжении и ничем не отличались от тех, что стоят в нижнем городе. Но стоило только дойти до равнины, как всё моментально поменялось, причём совсем не в лучшую сторону. Хаотично разбросанные хижины, своим видом напоминающие мне жилые времянки на солеварне и обыкновенные землянки, заставляющие основную трассу вилять между ними крутыми поворотами, откровенная грязь и не убиравшиеся годами кучи деревянного мусора, грызуны бегающие под ногами без боязни, на которых редкие прохожие не обращали никакого внимания, всё это так контрастировало с ранее виденным, что можно было подумать, будто бы мы оказались в совершенно другом городе, а не в одном из микрорайонов того же.

София, легко лавируя между нагромождениями хлама, уверенно вела нас вперёд, к цели, поставленной ещё на огромной высоте. Вскоре мы оставили позади ужасные трущобы и оказались на огромном, ничем не застроенном пятачке, от которого ручейками, во все стороны, растекались узкие дорожки, мало чем походившие на нормальную дорогу.

— Это центральная площадь — сказала мне женщина, как только мы вышли на открытое пространство, которое частично было заполнено громко орущими и сильно жестикулирующими мужчинами, разного возраста.

— А чего это там такое? — кивнув в их сторону, спросил я Софию, даже ни разу не взглянувшую на этот балаган. — Что там у них за собрание?

— Это не собрание. Это бездельники, не желающие трудиться так же, как и все остальные. Собираются здесь каждое утро и колотят друг друга по чём зря, до самой ночи — ответила она, гневно зыркнув в сторону мужчин.

— То есть, как это колотят? Зачем? За что? — не найдя в её ответе хотя бы крупицы логики, задал я сразу несколько вопросов.

— За деньги! — зло бросила женщина.

— Как это за деньги? — так ничего и не поняв, снова спросил я.

— Да очень просто. Выходят два мужика и бьются до тех пор, пока один из них не свалится на землю. А, как только такое произойдёт, тому кто устоял, деньги за это платят. Люди говорят, что совсем не маленькие.

— Это чего же, здесь кулачные бои проводят? — почти догадавшись в чём тут дело, на всякий случай поинтересовался я у женщины, так и продолжавшей идти в быстром темпе.

— Как красиво сказал: "кулачные бои" — посмотрев на меня, ответила женщина. — Но мы это по другому называем. Здесь лентяи выясняют между собой, кто из них самый ленивый. Одним словом, на всю голову отмороженные мужики бьют друг другу морды, только для того, чтобы больше ничем не заниматься.

Я даже остановился, услышав из уст этой, как не крути, хрупкой женщины, такие знакомые слова, которые не должен был услышать в этом месте, где морозы в природе не существуют, ни при каких условиях. "На всю голову отмороженные" — звучит то, как красочно, словно песня народная. Вот посмотри ка, как жизнь сложилась. Много хороших и метких выражений давно забылось, а это прошло через века и всё так же, как и раньше, актуально.

Моя временная заминка прошла мимо глаз, уверенно шагающей к промышленному рынку, женщины. А вот мои выхватили из круга, где толкалось несколько десятков крепких мужчин, спину, которую они отличат от других, казалось бы, точно таких же, без труда и через год, и через два, и возможно, что даже через десять лет. Это была спина моего бывшего напарника по солеварне. Даю, что угодно на отсечение, но это именно она. Эти покатые плечи, чуть сгорбленный, с небольшим наклоном вперёд, торс, всё это отпечаталось в памяти так сильно и так на долго, что спутать её с чьей то другой, у меня ещё долго не получится.

Пытаясь не потерять из вида знакомую женскую фигуру, вот-вот зайдущую за стену очередного сарая, я громко крикнул ей:

— София, подожди!

— Что ещё? Чего ты там застрял? — резко обернувшись, не менее резко, спросила она.

— Подойди, мне сказать тебе чего то надо — зыркая глазами то на неё, то на спину друга, всё ещё находящуюся на том же самом месте, где её и обнаружил, попросил я женщину.

— Ну, что у тебя случилось? — сделав несколько шагов в моём направлении, словно у маленького, спросила у меня Софа.

— Я дальше с тобой не могу идти. Дело у меня здесь образовалось — поставил я её в известность о своих намерениях.

— Какое ещё дело? Ты же говорил, что не бывал здесь никогда. Откуда у тебя могут тут дела взяться? Что, тоже захотелось кулаками помахать, как и эти?

— Ты одна на рынке справишься? — не став вдаваться в детали моего дела, спросил я Софию, явно огорчённую моим заявлением.

— Конечно. Мог и не спрашивать. Я тебя в помощники к себе не звала, ты сам напросился — ответила она, став ещё более жёсткой и решительной.

— Ты подожди шуметь, чего разошлась. Да остановись ты! — Крикнул я женщине, сделавшей уже несколько шагов в обратную сторону, снимая при этом с плеч, ставший почти невесомым, мешок.

— Ну чего ещё?! — недовольно выкрикнула она, стараясь перекричать взорвавшуюся громким возгласом толпу.

— Вот, возьми — сказал я, протягивая Софии пару медяков. — Этого, наверное, хватит на ослика?

Женщина подошла вплотную ко мне, взяла предложенные деньги, посмотрела на них так, как будто впервые такие видела и сказала:

— Возьму, хотя и не должна этого делать.

— Почему не должна? — спросил я, не понимая, в чём состоит криминал моего поступка.

— Потому, что так и не могу сообразить, зачем ты всё это делаешь — стараясь проникнуть внутрь меня взглядом, сложно ответила женщина, на, казалось бы, простой вопрос.

— А тебе не всё ли равно почему? Тебе не об этом думать надо, а том, чтобы завтра твои дети голодными не остались — нисколько не рисуясь ответил я в грубой форме, сам того не ожидая.

— Наверное ты прав, но мне всё равно не по себе. У меня почему то возникает такое чувство, что ты нас всех купить пытаешься. Хотя для чего тебе это, я тоже не пойму. Ладно, потом про это ещё поговорим. Зайди к нам, на обратном пути. Договорились? — сказала София предельно серьёзной и попрощавшись, пошла дальше одна.

— Зайду — тихо сказал я удаляющейся и наверняка, уже не слышавшей меня, женщине. — Обязательно зайду.

Глаза меня не подвели, спина действительно принадлежала моему приятелю, так же, как и я пробравшемуся через все заслоны, кордоны и многочисленные облавы, на которые наверняка не поскупилась охрана солеварни, после нашего побега. Он мало изменился, хотя его, всё так же не бритое лицо, округлилось, а тело приобрело более живой вид. Думаю, мало кто из караульных, да и сидельцев тоже, смог бы сейчас в этом человеке опознать того худого, жилистого старикашку, с волчьими глазами, спина которого ежедневно маячила передо мной на протяжении вроде бы и короткого, но на самом деле, такого долгого времени.