— Все шутите, Андрей Васильевич? — укоризненно спросил заведующий хозяйством полка.
— Да уж, какие шутки? Продолжайте, пожалуйста, Порфирий Исаевич.
— Так-с, на чем я прервался?
— Вы говорили о пайке британской армии. — обреченно сказал Ларионов.
— Вот! Извольте! Я специально узнавал у пленных. У них трехразовое питание, на завтрак, в восемь часов утра: полфунта белого хлеба, золотник чаю, пять с половиной золотников сахару. На обед, в полдень: большой черпак, около полутора фунтов супа, девяносто золотников мяса, фунт с четвертью картофеля или других овощей и тридцать золотников хлеба. На ужин, в шесть пополудни, то же, что и на завтрак. Кроме того, пиво, вино, либо ром, по назначению медика. А у нас?
— А что у нас?
— А то вы не знаете!?
— Так ведь во время завтрака у Нахимова, кажется, договорились, что людей будут кормить из запасов гарнизона Севастополя?
— Но каков паек Вы знаете?!
— Так у меня для этого и есть заведующий хозяйством полка! Впрочем, тут Вы правы! И что у нас с пайком?
— Основанием продовольствия служит ржаной хлеб, выпеченный из муки грубого помола, три фунта в день на человека. И кто-то распорядился, дабы 'не отвлекать нижних чинов от боевых действий и ввиду отсутствия дров в Севастополе', заменить хлеб сухарями которые изготавливают за пятьсот верст и везут ничем не прикрытыми при любой погоде.
Представляете, в каком виде их привозят?
— Я видел, как нижние чины севастопольского гарнизона, с удовольствием ели хлеб, когда их кормили с наших полевых кухонь, — вставил 'свои пять копеек' Гребнев, — они уже давно свежего хлеба не видят, если только матросские жены не испекут, а у нас полевая хлебопекарня имеется.
Мезенцев, благодарно посмотрев на союзника, продолжил:
— Сами знаете, что от употребления в пищу одних сухарей приключается ...
— Сухарный понос. А сколько у нас осталось муки?
— На один день.— Моментально ответил Мезенцев. — Далее, полагается половина фунта крупы на человека. Картофель и в мирное то время в паек не входил. Мяса, в севастопольском гарнизоне, полагается лишь по семь фунтов в месяц на каждого строевого нижнего чина; нестроевые получают половину, а денщикам вовсе не положено. Но зато, здесь положены нижним чинам винные порции. Государь император Николай Второй, больше заботился о пропитании солдат на фронте, и о трезвости народа, нежели его дед.
— Это сколько же раз в неделю и по сколько, получается дача мяса?
— Строевым три раза по полфунта, нестроевым два раза.
— Дела-а-а!
— Так ведь и этого нет! Сейчас практически мясо заменили салом, а у нас и мусульмане в полку имеются и евреи! Их чем кормить прикажете, одной кашей? Вместо свежих овощей, для приготовления супа, используют сушеные! Причем овощи эти привозные из-за границы!
Ларионов, быстро сделав пометки в полевой книжке, спросил:
— А как же с употреблением пищи на сале обходятся мусульмане из севастопольского гарнизона?
— Никак, господин полковник. Нет их в войсках. — встрял поручик Штейн,— 'налог кровью' платят великороссы, малороссы, белорусы, есть немного евреев, но эти в основном на флоте, есть немного поляков. В это время мусульман, кроме горцев служащих в Петербурге в Императорском Конвое, в русской армии нет.
— Надо как то решить вопрос. У нас во втором батальоне есть прапорщик Салахов. Он татарин из Казани, пусть займется, вроде есть какое-то правило или закон у них на такой случай. — высказал предложение Гребнев.
— Хорошо. А что с евреями? Офицеров евреев у нас точно нет, если только кто из выкрестов.
— Я займусь этим, — недовольным голосом сказал Мезенцев, — но с мясом надо что-то решать. Люди привыкли получать свои три четверти фунта на лучинках. Замена мясной порции отпуском добавочных денег, на которые в Севастополе мало, что можно купить, да еще и такими малыми суммами как полторы копейки в день на человека, при здешней дороговизне, это ...
— Понятно Порфирий Исаевич. Думаю надо сделать так. Взять немного средств из денежного ящика, командировать двух офицеров и взвод из команды конных разведчиков; проехать по ближайшим деревням, купить овец, коз, может быть волов, пригнать и забить. Отберите солдат, которые со скотиной умеют управляться, да и вообще, купить любые продукты какие продадут.
— Будет исполнено.
— А с чем Вы пришли, поручик?
— Я собственно, господин полковник, не один пришел, а с Порфирием Исаевичем. Речь о денежном довольствии.
— Господа, давайте сделаем перерыв, а то от ваших суткодач гороховой колбасы, норм расхода перца и лаврового листа, уже голова кругом.
— Воля Ваша, Андрей Васильевич, а только вопрос этот очень важен. Со всех сторон важен.
— Согласен с Вами, согласен, но дайте передышку!
* * *
После того, как поручик Штейн чуть не довел до белого каления Ларионова выкладками о месячных и ежегодных выплатах кавалерам Георгиевских крестов и медалей разных степеней; подсчетом причитающихся походных, столовых, квартирных, разнице в окладах годового жалования офицерам в девятьсот шестнадцатом и восемьсот пятьдесят пятом годах, появился капитан Степанов.
Капитан, с разрешения командира полка, присел на лавку рядом с Гребневым и внимательно слушал окончание разговора. Наконец, 'выпив кровь' у Ларионова, финансист и хозяйственник удалились. Мезенцев пошел решать вопрос с питанием инородцев, Штейн, пошел расписывать ведомости.
— Уф! Ну, задали они мне жару! А, что Леонид Михайлович, 'минный крейсер' готов к постановке заграждения у берегов Отчизны милой?
Степанов не принял шутливого тона и начал, было, обстоятельный доклад, но был прерван Ларионовым буквально с самой первой фразы:
— Нет, нет, Леонид Михайлович, я Вас позвал не столько за тем, чтобы узнать, как обстоят дела в нашей 'минной дивизии', вопрос совсем другой и он гораздо глубже, нежели уничтожение вражеского флота. Дело не касается службы. Впрочем, это с какой стороны посмотреть.
— Внимательно слушаю Вас Андрей Васильевич.
— Я, Вас, Леонид Михайлович, мало знаю. Как Вы воспримете мои мысли, могу только гадать, извините за прямоту.
— Я тоже мало знаю Вас, Андрей Васильевич. Но отношусь к Вам после случая на совещании, там, у Нахимова, с большим уважением.
Ларионов поморщился.
— Пустое! Раз вы прикомандированы к полку, Вы мой офицер. А вот отношение Ваше к теперешней жизни, очень хотелось бы узнать.
— Вы хотите знать мои умонастроения, с целью привлечь меня к выполнению определенной миссии?
— Я уже говорил, что моё лицо, это открытая книга для Вас.
— Нет, просто у меня хорошая память, а с момента нашего первого разговора прошло всего четыре дня. Хотя они и были очень насыщены событиями, я помню все. Если Вас интересует, как я отношусь к наличию в России рабства, я выскажусь.
— Очень интересует. Если не трудно, начните с краткого рассказа о себе.
— Хорошо. Мой дед по отцу был ссыльным в Иркутскую губернию. Ходил в народ, если Вы помните такое выражение, и дошел до Сибири. Дед по материнской линии — бывший государственный крестьянин. Таким образом, к крепостному праву, у меня отношение самое негативное, хотя в моей родне перед отменой зависимости за помещиками не числился ни один предок. Семья у нас небогатая. Я в девятьсот первом, окончил Иркутское юнкерское. Вакансию выбрал в девяносто четвертый Енисейский полк. Учавствовал в несчастной Японской войне. Вместе с полком был в бою под Куангуалином. Был ранен. За время, которое провел в дороге к месту излечения, в город Новониколаевск, насмотрелся на наши железнодорожные порядки. Захотелось их исправить, простите мне такое юношеско-максималистское желание. Когда полк после войны выходил к месту квартирования, подал рапорт о желании учиться в Ковельской железнодорожной офицерской школе. Окончил школу в девятьсот шестом и получил назначение на КВЖД.
— 'Счастливая Хорватия'?* — с подковыркой спросил Гребнев.
— Да, именно так. — Не принимая шутливого тона полкового адъютанта, ответил Степанов и продолжил, — Из-за тех порядков, которые установило тамошнее руководство: воровства, присвоения казенных средств, и прочих мерзостей, я стал добиваться поступления в Корпус, надеясь предотвратить своими последующими действиями эти безобразия. В десятом году окончил курсы и получил назначение в Харбин. Служил при штабе Заамурского округа пограничной стражи.
— У генерала Мартынова?
— Да при штабе Евгения Владимировича. Политическим сыском не занимался, в основном
аналитическая работа в отделе противодействия хунхузам. Но и в 'острых акциях' пришлось поучаствовать. С четырнадцатого года, писал рапорта об отправке на фронт, когда удовлетворили, попал в Ваш полк. Знаю китайский и немецкий языки. Вот и все обо мне.
— Спасибо. В общем-то, более ничего, наверное, и не надо. Ну, что господа 'карбонарии', давайте разбираться с нашим "заговором".
* * *
Слово первым взял, ранее "допрашиваемый" капитан Степанов.
— Я извиняюсь, Андрей Васильевич, но надобно, чтобы Вы вполне представляли, какие
умонастроения имеются среди нижних чинов оказавшихся вместе с нами в столь необычных обстоятельствах.
— Любопытно. И что же Вы, Леонид Михайлович, взялись за жандармское ремесло?
— Андрей Васильевич! Меня в полк направил особый отдел штаба дивизии. В сферу моих интересов и служебных обязанностей, входит и изучение настроений нижних чинов. От того, что обстоятельства и время действия полка сменились другим театром, я не счел себя вправе освободить себя от обязанностей, возложенных на меня ранее. Если угодно,
______________________________________________________________________
* КВЖД, в это время руководил генерал Хорват, прославившийся мздоимством и казнокрадством.
то гораздо позже, в шестнадцатом году века двадцатого. В этом плане то, что произошло раньше, что позже, не могу до сих пор определиться. Двадцатый век, неожиданно превратился в век девятнадцатый, но обязанностей моих с меня никто не снимал...
— Вы не обижайтесь, пожалуйста, Леонид Михайлович, это я неудачно пошутил, совершенно не собираясь Вас обидеть. Так, что Вы хотели сказать?
Степанов достал блокнот, перелистнул несколько страниц, и начал высказывать свое мнение:
— Я нашел несколько человек из четвертой и шестой рот, которые согласились рассказать об умонастроениях нижних чинов. Думаю, что такие же мысли высказываются в других ротах и батареях, дело не в фамилиях и званиях, поэтому я их опускаю.
— И что же говорят у нас в ротах? — спросил Гребнев.
— Если разбить основную массу высказываний, на категории, то мысли нижних чинов делятся на три основные группы. Вопрос о земле, вопросы о продолжительности военной службы, вопросы, если так можно выразиться о легализации. К последней категории относятся рассуждения об отношениях с не родившимися еще родителями и с давно умершими для наших солдат родственниками.
Имеются еще вопросы профессиональных занятий: как-то сверхсрочная служба, работа по еще не существующим профессиям и специальностям. Это занимает людей гораздо меньше. Есть еще и чисто ностальгические высказывания с сожалением об утраченных семьях. Но это касается, я думаю, всех нас.
— Вы, Леонид Михайлович, изложили это письменно?
— Так точно.
— Это будет первыми тремя пунктами. Это касается, прежде всего, всех нас. Теперь перейдем к более общим вопросам. Отмена крепостной зависимости, всеобщая воинская повинность, развитие промышленности, путей сообщения и торговли.
— Я, Андрей Васильевич, с помощью нашего инженера кое-что набросал по промышленности и железным дорогам. Командир восьмой роты, поручик Рыбаков, до войны, служил в саратовском земстве, статистиком. Знающий специалист в земельном вопросе. Пишет сейчас все, что помнит о реформах Столыпина.
— Уже хорошо, Сергей Аполлонович. А что еще можно получить от нашего инженера?
— Можно еще получить его рассуждения о рабочем законодательстве. Он сейчас пишет свои соображения по поводу продолжительности рабочего дня, компенсаций из-за увечий, полученных на работе, оплачиваемых отпусков и многое другое.
— Неплохо. Сергей Аполлонович, напиши, пожалуйста, все, что ты знаешь о кораблестроении. Тенденции, направления, перспективные типы кораблей. Я конечно не специалист в этой области, но не хочу, чтобы в нашем флоте были всякие уродцы. Казна не бездонная, а один броненосец стоит как ...
— Слушаюсь. Помимо кораблестроения, неплохо бы указать на такие свойства человеческой натуры, как любовь к риску. — капитан Гребнев, решил вставить свои 'пять копеек': — Некоторые из молодых солдат, умеющие только убивать и привыкшие все вопросы решать с помощью оружия, не смогут себя найти в мирной жизни. Да тут еще и право крепостное ...
— Простите, Сергей Аполлонович, — встрял Степанов, — Я про это и говорил, когда упоминал настроения нижних чинов. Поехать в деревню и разобраться с помещиком, по приказу которого брата деда запороли, такое тоже высказывалось. Это может привести к очень тяжелым последствиям.
— Согласен, — после некоторого раздумья сказал Ларионов, — Это тоже должно быть в наших тезисах. Мы, конечно, прекрасно себе представляем, что наше появление здесь и сейчас, вызовет большое влияние на всю российскую жизнь. Надо не только победить в войне, но и свести к минимуму возможные последствия общения наших солдат и офицеров с теперешним обществом. Сделать это может только Государь, проведя быстрые реформы. Надо реформы проводить все и сразу.
— Это же такая мина! Сами понимаете, господин полковник! — влез Степанов.
— Да! Это основной вопрос! Но, необходимо также сделать записи о воровстве, царящем в деле снабжения армии.
— Да все, что сейчас происходит со снабжением армии, требует самого глубокого расследования действий поставщиков, и решений продиктованных военным временем. Вплоть до расстрела. — Опять подал голос Степанов.
— Вы Леонид Степанович, и возьмете на себя эту тяготу. Лучше Вас никто не разберется. О всем, что творилось, Простите господа, о всем, что творится необходимо рассказать Государю. Его Величество государь Николай Павлович, бывал довольно жесток с теми, кто обкрадывал армию, надеюсь и его сын, поступит в аналогичных обстоятельствах соответственно. У нас, у всех, очень много, если можно так выразится имеются послезнания. Я напишу о военной реформе, наших хозяйственников потрясу по финансам, а Вас, Леонид Михайлович, кроме соображений об искоренении воровства, попрошу написать отдельно развернутый доклад по вашей прошлой специальности. Все, что можете вспомнить. Начиная с поставок продовольствия до процесса 'петрашевцев'. Само собой необходимо упомянуть о господах из 'Народной воли', причастных и не причастных к покушениям на Государя, вплоть до самых последних веяний в этой публике, бывших в шестнадцатом году. В конце концов, надо укреплять тыл, чтобы был крепок фронт. А то в японскую войну наша с позволения сказать 'интеллигенция', микадо с победами над нами же и поздравляла. Справитесь с таким объемом писанины?
