— Но... Рон...
Она отвернулась, уцепившись пальчиками за его руку.
— Он всегда мне нравился, знаешь? Странно, правда? Такой дурачок! Так хотелось о нем заботиться. И этот его вечный испуганный взгляд... Порой, я ругала его, чтобы просто увидеть этот взгляд. Я просто хотела быть с мужчиной, Гарри! С хорошим, сильным мужчиной, который бы меня любил. Я же не железная, мне тоже нужна какая-то опора. Я всегда думала, что с ним мне будет хорошо. Ведь он всё равно никогда бы не узнал, о том, что за желтой лентой... Если бы не этот чертов хоркрукс!
— Так он знает? — прошептал Гарри.
— Конечно, он не знает! — воскликнула она. — Но я едва не потеряла его тогда. Когда он ушел... мне показалось, что я осталась одна на всем белом свете! Мне было тяжело до слез, я так рассчитывала на его поддержку, а он... И ты... ты рядом. Когда он ушел, я боялась, что не выдержу, что выплесну тебе всё в одну прекрасную... НЕпрекрасную ночь! Как будто бы тебе и так забот недоставало в тот момент! Еще и утешать полоумную подругу... вот радость-то!
— Если бы ты призналась тогда! Если бы ты...
— Да ты с ума сошел, Гарри Поттер?! — сквозь ее слова прорвалось рыдание. — Ты не помнишь, разве, в какой мы тогда были ситуации?! Тебе нужны были все твои силы, все, до капельки, ты не имел права их расходовать ни на что лишнее! Впрочем... чего сейчас уже об этом, — она всхлипнула. — Если бы, если бы... Да если бы я полгода назад... нет, всего три месяца назад узнала бы о твоем желании, поверь мне, я бы... через секунду... ты бы уже получил то, что хотел увидеть. Я бы стояла перед тобой, без халата, без... ничего... красная от смущения и до смерти напуганная. Стояла бы с зажмуренными глазами и ждала бы твоего прикосновения. Ждала бы каждой клеточкой кожи, всё мое тело трепетало бы, ожидая этого прикосновения, сжимаясь от страха, что тебя отвратит мое бесстыдство, моя моментальная сдача. Три месяца, Гарри, всего три месяца... А сейчас, я сделаю только это...
Она обвила руками его шею и впилась губами в его губы, разом, одним стремительным движением, полным, скорее, отчаяния, нежели страсти.
Он застыл на секунду, а потом обнял ее, прижал к себе, сперва осторожно, потом сильнее, наконец ощущая в своих руках это маленькое тело, которое так сильно будоражило его все последние дни и недели. Даже сам поцелуй, хотя и погрузивший немедленно его разум в сладкую эйфорию, не был настолько важен, насколько сам факт того, что она в его руках, что ему не надо больше ловить украдкой моменты, когда он может ощутить близость с нею. Каким же родным было это ощущение — словно все эти годы оно бродило где-то внутри, напоминая о себе, и вот теперь, наконец, явственно материализовалось, давая ему возможность насладиться им в полной мере. Он провел ладонями по ее спине, поднял одну выше, охватив сзади ее шею, другую опустив ниже к ягодицам, желая приподнять ее, подсадить на себя ее хрупкую фигуру, думая о том, что теперь никогда в жизни уже не отпустит ее, но она вдруг отстранилась, надавив на его плечи.
— Выходи-за-меня-замуж, — вымолвил он обалдело, на одном дыхании.
— Гарри, прости, но я же сказала, что это всё, что я могу тебе дать. Мне жаль, но теперь уже ничего не поделаешь.
— Но почему?! — воскликнул он. — Если дело в наших супругах, то я всё возьму на себя...
Ее лицо наполнилось смесью такой горечи и чувства вины, что он обхватил его ладонями, внимательно вглядываясь в эти прекрасные карие глаза, за которые он готов был сейчас умереть.
— В чем дело, Гермиона?
— Я беременна...
Слово прозвучало как чугунная гиря, упавшая ему куда-то внутрь, провалившаяся сквозь глотку в грудь и живот, он немедленно отпустил ее, просто руки сделали это сами, помимо воли, как будто он в одно мгновение потерял право дотрагиваться до нее. Он отступил от нее на шаг, лицо разом сделалось каким-то деревянным, неспособным отображать чувства.
В один момент обрести ее и потерять! Это было невыносимо! За что им такое наказание?! За что они заслужили это — столько лет ходить вокруг да около, и вот тогда, когда, наконец, всё прояснилось, потерять всякую надежду быть вместе. Какая мерзкая, отвратительная ирония!
Три месяца, она сказала? Интересно, давно она знает? В груди саднило жуткой душевной болью, но, несмотря на это, у него вдруг промелькнула одна странная мысль. Он же прекрасно знал Гермиону. Знал настолько хорошо, что мог практически точно предсказывать каждую ее реакцию. Если ей было известно о своей беременности, зачем она призналась в своих чувствах?
Он бросил на нее взгляд, и ему немедленно стало так стыдно, что он едва не стукнул самого себя, как домашний эльф. Это же он виноват! Если бы он промолчал о своем внезапном открытии, о понимании того, что давно ее любит, она бы никогда ему не призналась! Он просто сломал ее, буквально заставил сказать то, что она все эти годы тщательно отгораживала и от себя и от остальных. Он сделал всё только хуже, намного, намного хуже! Если бы он немного подождал, решив обдумать свои слова, возможно, он бы узнал о ее беременности до того, как рассказывать ей о своей любви. И всё бы тогда было по-другому. А теперь он просто смотрел на нее и понимал, что вверг ее в страшные муки — разрываться между семейным долгом и ставшей внезапно осуществимой сокровенной мечтой.
Он упал на колени, уперся лбом в пол и обхватил голову руками. Никогда за всю свою жизнь он не был в таком отчаянии, как сейчас!
Глава 14. Слезы дракона.
Прекрасная ты, достаточен я,
Наверное, мы — плохая семья,
Но это не зря
БГ.
Ее рука гладила его спину, пальцы едва дотрагивались легкими прикосновениями к лопаткам, шее, волосам. Движения выдавали одно-единственное чувство — беспомощность. Она сидела на коленях на полу рядом с ним, и сама была воплощением полной беспомощности. На лице отпечаталась растерянность вместе с душевной болью, слезы лились рекой, губы дрожали, когда она срывающимся от рыданий голосом пыталась увещевать его.
— Пожа... луйста! Пожалуйста... Гарри! Не надо... так. Не уходи от... Джинни. У вас прекрасная семья. Прекрасная, я же вижу. Я вижу, что так и... будет. Я просто твоя подруга... помнишь, Гарри, просто... подруга. Пускай и дальше...
Она стерла слезы с лица рукавом, шмыгнула носом, вдохнула несколько раз, но тут же начала рыдать снова.
— Мы будем... мы будем ходить в гости, Гарри! Помнишь, ты говорил, что хочешь пойти в гости... в "Нору". Мы пойдем... все вместе... как раньше... всё будет, как раньше. Пожалуйста! Не делай этого, умоляю тебя! Не надо из-за меня...
Он резко выпрямился, сев рядом с ней. Посмотрел жестким взглядом исподлобья, так что она разом перестала плакать, и только пару раз всхлипнула, прервавшись на полуслове. Его нездоровое возбуждение полностью исчезло, как только он понял, что любит ее. Она вдруг снова стала самой обычной молодой женщиной, не прекрасной, не восхитительной, с трещинкой на губе, с уже обозначившейся горизонтальной морщинкой на лбу, с всклокоченными волосами, зареванная, с искаженным лицом — самая обыкновенная. Обыкновенная любимая женщина. Он любил ее, и он не мог ее жалеть, даже такой, какой она была сейчас. Особенно такой, как сейчас. Ему было неприятно, что в подобный момент она говорит о вещах, совершенно очевидных, таких, которые не требуют даже обсуждения, абсолютно невозможных. Он не верил, что она не понимает, что они невозможны, он думал, что она хочет, как и все женщины, обмануть то, что обмануть нельзя. Поэтому он даже немного разозлился на нее.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал, Гермиона?
— Вер...вернись к Джинни. Не говори ей ничего. Просто живи своей жизнью. Пожа...
— Понятно! Завтра я вернусь домой, и моя жена спросит меня, люблю ли я ее. Что мне ей ответить? Что мне ей ответить, Гермиона?! Почему ты молчишь? Подскажи. Что мне ответить ее матери? Ее братьям? Друзьям? Если у нас родится ребенок, что мне сказать ему? Ты предлагаешь мне лгать всю мою жизнь? Каждый день? Каждый грёбаный день?!
— Гарри! Пож...
— Ты сама знаешь, что это невозможно, что я не могу такого сделать. Сама знаешь и продолжаешь это твердить. Довольно! Вытри слезы. Кому говорю, вытри слезы! Я поступлю так, как должен поступить. И... вот еще что... Почему ты не сказала мне раньше?
— Что? — спросила она испуганно, размазывая слезы по лицу.
— Почему ты не сказала мне раньше, что... у тебя будет ребенок?
— Гарри, я не понимаю... я...
— Гермиона, ты подвергла опасности его жизнь! Вспомни наши полеты на метле. Вспомни! Если бы я только знал, разве бы я позволил себе... так летать?! В этом расследовании ты имела дело бог знает с какой дрянью! Ты сутками не спала, ты днями и ночами пропадала на работе. Как ты могла себе это позволить?! Как ты могла. Себе. Это. Позволить?!
Она закрыла нижнюю часть лица руками, виднелись только глаза, полные отчаяния. Он ждал, что она разозлится. Он хотел, чтобы она разозлилась. Но она вдруг пробормотала сквозь собственные ладони.
— Я такая сука, Гарри! Лучше бы я умерла тогда, год назад. Лучше бы я умерла!
— Что?... — опешил он. Теперь пришла пора ему растеряться. Он ждал перепалки, уговоров, увещеваний, длинных рассказов про то, что можно и нельзя молодым мамам, но не такого.
Он взял ее за плечи.
— Гермиона? Гермиона?
Она сделала несколько глубоких вдохов полной грудью, не отрывая рук от лица, потом опустила их и сжала в замок так, что побелели пальцы.
— Гарри, я... ничего не могу поделать с твоим решением, хотя считаю, что... Ладно! Я не буду больше тебя убеждать, возможно, Джинни сможет.
— Я не собираюсь говорить ей, что дело в тебе.
— Неужели ты думаешь, она не догадается?
— Я думаю, что она УЖЕ догадалась. Раньше меня самого. Потому что когда мы прощались... В общем, она думала, что теряет меня.
Гермиона вскочила, отбежала в сторону и снова закрыла лицо руками.
— Господи, это так ужасно, так ужасно, Гарри! Я не хочу, чтобы это происходило, никогда не хотела. Остань... останься с ней.
Она взглянула на него, увидела выражение его лица и снова тяжело задышала, пытаясь успокоиться.
— Хорошо. Я умолкаю. Думаю... — она всхлипнула, — думаю, нам надо собираться. Вряд ли я смогу сегодня сделать хоть что-то, на что рассчитывала. Отвези нас домой, Гарри.
Он кивнул. Подождал, пока она с опущенной головой доплелась до спальни, и начал медленно собирать свои вещи. Разрывающий его сердце болезненный спазм ушел, оставив только странную апатию, которая воспринималась сейчас, в любом случае, как облегчение после тех чувств, что кипели в нем совсем недавно. Так бывает, когда разрешилась сложная головоломка, мучившая долгое время, и в месте, которое занимали мысли о ней, образовалась пустота. Это и вправду был завершенный паззл, превратившийся в готовую картину, которую теперь можно было повесить на стену. Теперь она не вызывала ни душевного волнения, ни терзаний, ни восхищения. Да — он любил, да — не ту женщину, на которой женился, да — она оказалась недосягаема для него. Да, да, да. Сплошные ответы. Он лишится жены. Да. Возможно, поссорится со всеми Уизли. Возможно, не со всеми. О его разводе напишут в газетах. Да, скорее всего, напишут. Он способен всё это пережить. Была только одна, по-настоящему беспокоившая его вещь. Гермиона будет страдать. По его вине. И он ничего не мог с этим поделать. Он пока не знал, как будут складываться их дальнейшие отношения, не знал, как отреагирует Рон, если, конечно, узнает о ее чувствах... Кстати...
— Гермиона?
Она отозвалась не сразу, видимо, продолжала лить слезы уже в спальне, но потом выглянула в дверь.
— Что, Гарри?
— Рон знает?
Ее лицо исказилось, она тут же уткнулась лицом в ладони, и быстро завертела головой.
— Я так и думал. Тогда лучше сообщи ему как можно скорее. Если бы я... если бы от меня скрывали... такое, я бы очень... я был бы... мне бы это очень не понравилось.
Она метнулась обратно в спальню, а он только тяжело вздохнул. Это было не его дело, конечно, зря он ей это сказал.
Дальше он собирался уже молча, не обращая внимания на изредка раздававшиеся из спальни звуки, слишком напоминавшие рыдания. Он вдруг понял, что ему теперь предстоит жить с этим — готовностью терпеть страдания любимой женщины. Терпеть и ничего не предпринимать. В одиночестве. Всю свою жизнь.
Возможно, ему придется попробовать начать пить. А какие у него еще было альтернативы? "Возможно, это твое последнее расследование в Аврорате, приятель". Так и должно произойти. Они доведут дело до конца, найдут материалы Руквуда, он устроит Рона на работу, и потом... Пример Сириуса был у него перед глазами. Не самый плохой пример, между прочим. Да, он сделает так.
Принятое решение как-то сразу успокоило, отогнало кошмар, который вдруг начал надвигаться на него, стоило только представить, как она плачет из-за него днями и ночами. Правда, оставалось еще одно маленькое дельце. Разговор с женой...
— Гарри... — Гермиона, собравшаяся и одетая, нерешительно вышла из спальни, слёз уже не было, но нетрудно было заметить, каких усилий ей стоило сдерживаться, — извини, Гарри, они совсем помялись.
Она держала в руках увядший, поломанный букетик колокольчиков.
— Я их засушу, — сказала она виновато.
— Не стоит. Тут кругом полно цветов, хочешь, я сорву для тебя целый луг?
— Мне не нужен луг, Гарри! — ответила она, подняв брови. — Пускай они остаются там, где растут, — она шмыгнула носом. — Лилия. Между прочим, я до сих пор храню ее. Одну из тех, что ты подарил мне на... свадьбу.
— Наверное, используешь как закладку в книжке?
Она покрутила головой.
— Я сохранила ее живой. Живая лилия от тебя. Она стоит у меня на рабочем столе. Знаешь, мне же никто никогда не дарил цветов. Вообще никогда. А потом на свадьбу притащили сразу столько, словно отдувались за все предыдущие годы. Но первым был ты. И вот теперь... опять. С того времени опять ни одного цветочка. До сегодняшнего дня.
— Не думал, что ты так трепетно относишься к этому. Всегда считал, что ты к цветам равнодушна. Если бы я знал раньше...
— Ну да, ты прав. Я к ним равнодушна. Если только... они не от тебя...
Ее лицо немедленно снова стало искажаться, и он выкрикнул:
— Гермиона!
Выкрикнул громче, чем рассчитывал. Грубее. Однако это остановило готовые вновь политься слезы.
— Тебе надо успокоиться.
Она быстро закивала, и он решил, что пора уже убираться из этого места, которое принесло столько противоречивых переживаний.
Долетев до Дансфорда, он приземлился за знакомой церковью, и у него возникло ощущение, что за ними кто-то наблюдал. Он оглядел нестройные ряды покосившихся камней на старинном кладбище, кинул взгляд на окрестные луга, ничего не заметил и помотал головой. Гермиона была так погружена в свои собственные мысли, что не видела ничего вокруг.
У камина в "Королевском дубе" они остановились, не решаясь взглянуть друг на друга. Наконец, он спросил:
— Ты сейчас домой или куда?
