"Загадочная душа и сумрачный гений"

— Благодарю за понимание, мой адмирал...

Но, все-таки, какими же интересными мыслями о Ваших разговорах с Рудневым и Дубасовым Вы вчера обещали поделиться, Альфред? Я ведь весьма заинтригован, честное слово!

— Ну, для начала, Федор Васильевич, подробно рассказал мне об их планах по новой кораблестроительной программе. С разрешения царя, естественно. И, более того, показал некоторые документы на этот счет, включая протокол того самого июньского заседания ОСДФ, куда Гинце не был приглашен. А там, кроме большой ругани генерал-адмирала с Государем, был утвержден и принят на будущее системный подход к постройке русского флота. Наш опыт 'эскадренной закладки' они учли при этом в полной мере. Серьезно переосмыслив, кстати. Вот, сам посуди, я специально выписочку сделал:

'...Принят для руководства в действиях Морского министерства и Минфина на будущее, предложенный Государем Императором принцип Планового военно-морского строительства. Он предусматривает разделение боевых кораблей на корабли первой линии и второй — резервной — линии (устаревшие морально или физически), а так же исключение из состава флота всех кораблей старше 25-и лет с момента ввода в строй, их утилизацию или иное коммерческое использование.

Устанавливается жесткое количественное соотношение между собой числа кораблей различных классов, составляющих первую линию или назначенных к постройке. Т.н. принцип 'единицы заказа'. За базу при определении пропорции наполнения кораблями 'первой линии' флота предложено брать ЭБр или большой БрКр (способный сражаться в линии баталии).

В общем виде указанная выше пропорция составляется так: к одному эскадренному броненосцу или броненосному (линейному) крейсеру в составе флота 'прилагаются' 1 бронепалубный крейсер, 4 истребителя, 4 миноносца, 2 подводных миноносца, 6 кораблей малых типов (сторожевик, минный охотник и т.п.), что и является 'Единицей заказа'.

Установлен принцип 'Подивизионного строительства', который будет закреплен Законом о Флоте. Дивизия включает в себя 4 линкора/больших крейсера с причитающейся каждому 'челядью' (т.е. 4 единицы заказа). Дивизия, по мнению Императора, должна состоять из полностью однотипных кораблей. Не допускаются даже небольшие различия, как это имеет место быть на достраивающихся сегодня броненосцах типа 'Бородино', за исключением индивидуальных элементов декора...'

Правда, впечатляет? Я знал, что тебе понравится. Но, во всем этом, мой милый Август, кроме стройной логики, есть и еще один весьма примечательный момент.

— И какой же?

— Как оказалось, автор всей этой 'конструкции', все тот же адмирал Руднев! Так что я положительно не представляю себе, что бы под шпицом делали, окажись артиллеристы покойного Уриу поудачливее в первом бою у Чемульпо? — Тирпиц негромко рассмеялся, — И что бы я делал теперь, если бы судьба не свела меня со столь неординарным человеком?

Ты хоть представляешь себе, какой финт он выкинул на днях, и из-за которого мой любезный Федор до сих пор на него злой как собака? Не поверишь!

Он, на совещании у царя, в присутствии Дубасова, Бирилева, Ломена и остальных, потребовал ни много ни мало, а продажи части русских линейных судов и крейсеров первой линии за границу! Речь идет о 'Пересветах', трофейных броненосных крейсерах и даже о 'Полтавах'. В качестве потенциальных покупателей на них Руднев рассматривает латиноамериканцев.

— Что, серьезно!? А смысл?

— Смыслов, друг мой, на самом деле тут не один и не два даже. Когда я обдумал все хорошенько, я логику Всеволода понял. И он мне потом все сам подтвердил.

Вот смотри: если фишеровский 'Неустрашимый', подобно 'Ройял Соверену' Уайта, на ближайшие лет двадцать становится 'стандартом' линейного корабля, все нынешние броненосцы мгновенно превращаются в суда второсортные. Неизбежно подростут под стать новому линкору и большие крейсера, резко добавив в скорости и в калибре орудий. Против них нынешние броненосные будут смотреться совершенно беспомощными.

Содержать в строю кучу 'ущербных' судов — бессмысленно и глупо. И если можно часть их под шумок победных фанфар кому-то сплавить, это всяко выгоднее, чем просто пустить на иголки. Деньги Петербургу критически нужны для задуманных царем реформ, значит, флот сейчас неизбежно будет 'ужиматься'. Да и отплатить кое-кому за появление у японцев в конце войны 'эскадры индейцев', ему явно хочется...

Царь, похоже, с такой логикой Руднева вполне согласился. А Дубасов, которому он поручил лично заниматься этим вопросом, попросил меня пошевелить наши связи в Южной Америке на предмет возможных сделок. И я думаю, что помочь русским в этом вопросе нам обязательно надо. Да и самим по поводу наших 'ветеранов' подумать. Во всяком случае, о 'Бранденбургах' и 'Зигфридах'. Может, кому их пристроим?

* * *

Поежившись, он подтянул вязаный шарф под самый нос и поглубже надвинул на глаза треух — волчью шапку-сибирку. Ветер был ледяной. И если бы не овчинный тулуп, наверное, пронизывал бы до самых костей. Лед где-то прямо под ним скрипел, стонал, с грохотом ломался и, уползая под днище, передавал гулкие толчки и судороги своего поражения всему 4-тысячетонному корпусу ледокола.

Петрович, держась за цепной леер, стоял у кнехтов на открытой баковой рабочей палубе 'Байкала'. А давшее ему имя Царь-озеро, добротно, почти по-зимнему скованное тяжелым ледяным панцирем, дымило мартовской пургой. Но ни снег, ни лед, ни ветер, не мешали стальному гиганту, которого неизвестные острословы уже прозвали 'озерным 'Навариным' за 4 высоченных трубы, стоящих, как и у броненосца-ветерана, по углам квадрата, неторопливо, но уверенно, прокладывать путь от одного его берега к другому.

Три недели назад их литерный экспресс не стал ожидать на станции Байкал прихода паромо-ледокола, оказавшегося тогда лишь на выходе с Лиственничного, и был пущен по Кругобайкалке. Ехали в тот раз ночью, поэтому полюбоваться тоннелями, мостами и всеми прочими красотами байкальских береговых круч и обрывов, Петрович не смог. Сегодня тоже особо смотреть было не на что, кроме разве-что погрузки на 'Байкал' царского экспресса, который для этого развели на три сцепки. А на самом озере снежная пелена спрятала от глаз почти все.

Однако, и идти вниз ему не хотелось категорически. Иногда человеку нужно побыть одному...

Он уже битый час пытался понять, что же именно его так выбесило во время этой шумной верноподданнической кутерьмы-суматохи в Иркутске, а потом нагнало вдруг глухую, липкую как паутина, беспросветную тоску?

Лобызания Государя с Алексеевым, закончившиеся фразой: 'Я всегда верил в Вас, Евгений Иванович. Не скромничайте, ведь все вокруг нас знают, что без Ваших упорных трудов не видать бы нам столь блистательной победы'? Или объятия, в которые Николай торжественно заключил Безобразова с Абазой, вручая им ордена высшего достоинства в сравнении с теми, что он и Макаров получили за Шантунг? Или же тот подвыпивший щупленький мещанин с торчащими бакенбардами, редкими, прокуренными зубками и глазенками на выкате?

'Что он там орал? 'Государь! Мы всех побьем! Веди!' И что-то еще, вроде... 'Бей немчину, бей жида! Будет Русь от зла чиста!'

Дебил, б...ь! Гнида тыловая...

Что это творится со мной сегодня? Нарождающаяся ревность царедворца? Обида за публичную девальвацию 'цены крови'? Страх, давно уже исподволь сидящий где-то под ложечкой: кончена будет война, пройдет и время НАСТОЯЩИХ военных? И вновь, как и всегда, восторжествуют у кормила власти многочисленные паркетные шаркуны-паразиты. А все наши благие намерения и патриотические планы будут брошены в топки огромных зальных каминов, дабы бальные паркеты не остывали?

А может быть, как обухом по лбу громыхнувшая догадка, что этот вот полутрезвый придурок, с оставшегося позади иркутского вокзала, — и есть истинное, осредненное лицо 'нонешнего, тутошнего' русского народа, среди которого ему теперь предстояло жить?

Господи! До чего же тошно все... Как погано... Неужели, мы все-таки ошиблись? А прав оказался прожженный циник Фридлендер? И мы втроем мечем бисер перед...

А еще, там, в стольном Питере, ждет не первой свежести дама, которая считает меня своим мужем, формально имеет на это полное право и... и на ЭТО тоже имеет'...

— Господи! Я столько не выпью. Как же быть-то теперь со всем этим, а? — Петрович не заметил, как начал говорить свои мысли вслух, — Может, хватит уже мне мучать себя и других? Поигрался, балбес великовозрастный, и довольно? Нашелся тут, реформатор флота, мля... Один хрен: буду мешаться под ногами у всей этой камарильи, возьмут за шкирку и вышвырнут в деревню, как моего Федорыча. От разных болячек подыхать без медстраховки и Скорой помощи. Надо оно нам? А ей? А детям? ЕГО детям...

Уходить с ринга лучше не побежденным. Разве не так? Как там у нас изголялись некоторые на форуме? 'Затухание возмущающего воздействия, по мере удаления от точки бифуркации? Сглаживающий эффект расходящихся времянных кругов?' Да! Радуйтесь, умники яйцеголовые! Я уже вижу своими глазами все это сглаживание и затухание. На своей шкуре, черт вас всех подери!

А если, сразу?.. Здесь. И сейчас. Может, Фрид напутал в своих теориях? И после того, как?.. Вдруг я вернусь в свое тело там, а? Господи! Как же тяжко, то мне... Вася, Вася, как же ты далеко. Дал бы разок хоть по морде, может и полегчало бы...

Рифленный настил под ногами ритмично дрожал. Там, прямо под ним, в двух метрах от поверхности льда, мощные лопасти переднего винта дробят, рубят и гонят под корпус его окол, бурлят тугие водяные струи. А еще ниже, глубже — Байкал. Его таинственные, вечные глубины...

— Я не помешал? — неожиданно раздался из-за плеча спокойный и вежливый голос. Очень знакомый голос.

— Но... Ваше величество! Вы же простудитесь на таком ветру!

— Ну, Вам, судя по всему — можно. А я чем хуже, позвольте полюбопытствовать? Да и тулупчик у меня не тоньше вашего, пожалуй. Наслаждаетесь великолепием природы? Или мощью человеческой техники, ее стихии покоряющей? В столь гордом одиночестве... — Николай подошел и встал рядом с Петровичем, ухватившись за обледенелый леер.

— Ну, я так... только продышаться немножко.

— Без четверти час уже, как дышите. Я чем-то Вас обидел, Всеволод Федорович?

— Ну, что Вы, Государь, какие могут быть...

— Врать Вы, мой дорогой адмирал, не умеете вовсе. И это очень хорошо, — Николай внимательно взглянул Петровичу прямо в глаза, — Что-то случилось? Говорите прямо, как на духу, я жду.

И тут Петровича прорвало.

Конечно, желание 'выплакаться в жилетку' не есть свойство сильной натуры. Но даже самых железобетонных, самых обструганных жизнью из нас, оно иногда посещает на скользких поворотах судьбы. Другое дело, что уважающий себя мужчина должен уметь держать в руках порывы своего 'эго'. Ну, или, как минимум, сознавать, ЧЬЯ перед ним жилетка. К сожалению, у натур возбудимых и вдохновенных это не всегда получается...

Николай ни единым словом не прерывал 'поток сознания' Петровича. Полуприкрыв глаза он просто стоял рядом и слушал, слушал...

А когда Руднев, наконец, закашлялся и иссяк, после недолгой паузы, выдал:

— Пожалуй, теперь я понимаю, что, в сущности, Вы еще очень молоды. И в своей горячности и максимализме очень напоминаете мне брата, каким он был еще год назад.

— Но...

— Никаких 'но'. Я Вас выслушал, любезный Всеволод Федорович. Теперь же будьте добры уяснить для себя мое обо всем этом мнение. И еще кое-что...

'А кому сейчас легко?' Помните? Именно так любит поговаривать Миша Банщиков. По-моему, из вашего времени присказка.

Может, Вы полагаете, что мне было просто? После того, как я уяснил, что впереди уготовано России, ее народу и моей семье? Или считаете, что осознать вдруг истину: твой путь ложен, ты ошибался, всеобщий уважительный мир — бредовая утопия, и ты вот-вот заведешь всех, следующих за тобой, в кровавую, страшную топь-трясину, — это легко?

Думаете, мне было в удовольствие понять, что русский народ, народ — Богоносец, на деле может оказаться тупым, доверчивым, безжалостным стадом, ни капельки не похожим на толстовские сельские 'лубки', но пугающе точно ухваченным за грудки Достоевским? Что он будет крушить церкви, ниспровергая в прах свое ВСЕ — Веру в Господа!?

Что он безропотно даст повести себя на братоубой кучке подлых, властолюбивых авантюристов? Что мои генералы, а за ними и целые армии, растопчут Присягу? Что для многих, а после распропагандирования, так и для абсолютного большинства почти, я могу оказаться не Русским царем Божией властью и всенародной волей, а германцем, пришлым чужаком, чуть ли не подпольным врагом своей страны и народа!?

Думаете, я возрадовался, узнав, что Царствующий Дом, Романовы, могут сцепиться, как кучка ядовитых пауков в банке, и даже близкие ко мне дворянские семьи взростили не верных слуг Трону и Отечеству нашему, но алчных, беспринципных предателей и трусов? Что тот кошмар, каковым закончилось царствование страстотерпца Павла Петровича, запросто может дать рецидив, и это будет лишь меньшим из всех зол!?

А на десерт я, конечно, возликовал, осознав, что мне должно ростить в качестве будущего Государя Великой Руси больного, несчастного мальчика!? Что на моих бедных дочерях будет стоять клеймо гемофиличек, и моя любимая жена, безвинная страдалица, от всего этого окажется на грани неврастении и помешательства рассудка?

Так кому же из нас двоих действительно тяжко, а, мой дорогой адмирал?..

Вы сделали великое дело. И впереди у Вас — не менее грандиозная работа. И я лично очень надеюсь и уповаю на Вас. Но одно обещаю точно и сразу: легко не будет! И если 'заморозка' по рецепту Победоносцева — это был тупик, то как же болезненно будет ВСЕ ЭТО, — Николай широким жестом правой руки как бы очертил Россию вокруг них, — Сначала отходить от ледяного наркоза, а потом выходить на новый, правильный путь?

Сам народ на него не встанет. Я на эту тему уже никаких иллюзий не строю. Его нужно к нему подвести. Где пряником, а где и кнутом. Не всякому сие понравится. И 'лихой' человек запросто может прийти к нам с Вами в гости с топором, да с 'красным петухом' в то время, пока мы будем радеть об его образовании и культуре, пока будем изо-всех сил строить промышленность, поднимать село и крепить оборону.

Поэтому как можно скорее нужно исправить одну из наших самых непростительных ошибок: надо не только на откуп церкви души народные вручать. Государство должно само формировать общественное мнение. И вот здесь я с Мишей согласен полностью. Ибо не салонные сплетники и не кабацкая 'вечевая демократия' его определять должны.

Так что 'солому стелить, чтоб не ушибиться' — будем. А охать и ахать — нет. Поздно уже. Проехали мы с Вами, друг мой, эту станцию. Назад пути нет, сожжены мосты!

Но и рубить с плеча, чтоб щепки летели, — сам не буду, и другим не позволю. У нас, при всей народной огромности, слишком мало в России действительно способных людей, чтобы ими разбрасываться сгоряча. И это не только к социал-демократам относится, но и к таким, как Безобразовы или Абазы. В хорошем хозяйстве, всяк гвоздок сгодиться...